ЖИВАЯ, НО МЕРТВАЯ (роман)

тут же опять стала серьезной, словно чувствовала значимость предстоящего действа.
- Итак, зайка, правила игры… Думаю, лишне тебе объяснять, что я твоя мама…
- А я дочка, - закончила она за меня.
- Умница. Теперь я вижу, что свою роль ты знаешь на зубок. Правило первое: имен у нас нет; только «мама» и «дочка». Понятно излагаю?
- Да, мама, - кивнула дочка.
- Супер, зайка… молодец! Правило второе: все правила, кроме первого, пошли к чертям. Другими словами, пусть будет, что будет. Экспромт только приветствуется. По себе знаю, если живешь по правилам, то зачастую не готов к исключениям из этих правил, к обстоятельствам, к случаю. Ясненько?
- Пошли? - предложила Кристина. Ей, видно, не понравилось, что я так много болтаю.
- Как скажешь, - согласилась я, погрустнев. Мы вылезли из машины.
Я в очередной раз поправила на голове косынку, взяла Кристину за руку, сказала «с Богом» и пошла на прием по личным вопросам. К кому? - Пока еще сама не знала.

С кого начать, - размышляла я, прогуливаясь по длинному коридору за руку с Кристиной, - с верховного эшелона власти или с представителей пролетариата, а именно, с работников газового ключа и ценителей портвейна? Последний вариант (т.е., что после «или») чересчур легок для меня, чем малоинтересен. Всем известно, какая в России неизменная валюта в среде рабочего класса. Именно: водка. Это - и деньги, и компромисс, и мировая, и отступная. Она и сваха, и мэтр адвокатуры. Водка - мерило человеческих отношений, материальных ценностей, ценностей духовных и физических. Всем известно, какие чудеса творит игра на литроповышение. «Пол-литра!» - Равнодушное молчание. «Литр!» - Простое молчание. «Полтора литра!» - Кадык, уже не в силах более хранить хладнокровие, как поплавок поплыл по абрису большой волны, издавая предательский и несвоевременный звук глотания собственной слюны. Но уже не молчание, а небольшая пауза. И интерес в глазах. «Два литра!» - «Свое уступаю! Согласен. Два литра против кафеля…» И скрепили сделку рукопожатием.
Я, не торгуясь, поставила бы ящик водки - и универсальный ключ был бы у меня в кармане. Но удовольствия я бы не получила. Поэтому я пошла по другому пути, по пути прямому, более сложному и гораздо интересному: прямо по коридору, до конца, к кабинету начальника ЖКХ №20.
Мы остановились возле двери, открытой вовнутрь. Зеркальная табличка на стене гласила:

                                     НАЧАЛЬНИК ЖКХ №20
                                 ДОБРАЯ АГРИППИНА ЮРЬЕВНА

Из кабинета послышался женский, низкий, поющий голос:
- … Господи боже мой… бабушка, милая, вы уже сотая приходите ко мне с этой просьбой… мы не травим мышей и крыс. Мышки и крыски не наш профиль. Мы не СЭС, бабушка, мы - ЖКХ. Мне что - объявление над входом повесить: «ЖКХ не проводит дератизационные мероприятия», «В ЖКХ нет отравы против грызунов»?
- Дочка, они мне всю герань погрызли, - поймав паузу, сказал тонкий старушечий голосок. - … Муку едят. Пшено портят… окаянные…
- Господи! Бабушка, я не знаю, как вам еще объяснить…
Я достала из сумочки носовой платочек, склонилась над ушком Кристины и вполголоса сказала:
- Наш выход, дочка.
Она насупили брови и мотнула головой: стало быть, готова.
В кабинет мы зашли тихо, скромно и неуверенно, как начинающие артисты. Аплодисментов, конечно же, не последовало. Напротив, воцарилось молчание.
За столом сидела пышная брюнетка в пунцовом твидовом костюме, около пятидесяти лет от роду. На воротничке у нее красовалась крупная дешевая брошь из красного стекла под рубин. Черные волосы удивительно гладко зачесаны назад, выделяя высокий, гладкий и добрый лоб. Ее усталые, такие же добрые, голубые глаза излучали искренность и тепло. Агриппина Юрьевна (а это была она) внимательно, с ног до головы оглядела и Кристину и меня; но, оглядев, ничего не сказала, - вышло неловко.
Сбоку от стола, на стульчике, спиной к нам, сидела маленькая, хрупкая бабушка в ветхой зеленой кофточке и в чистом белом платке на голове, повязанном под подбородок. Ее тонкие седые волосы были белы и прозрачны, так что почти сливались с платком. Бабушка проследила за взглядом Агриппины Юрьевны и растерянно посмотрела на нас.
Увидев ее грустный взгляд, я забыла, зачем я сюда пришла, забыла слова, забыла роль, впрочем, которой не было как таковой. Как кислород огню нужна была импровизация. Мне предстояло что-то сделать, чтобы заполнить паузу, и я сказала, отрешенно и безразлично:
- Попробуйте смешать муку с цементом… Это будет их последней едой.
- Аль поможет? - в надежде спросила бабушка.
- … Что? – рассеянно спросила я. Конечно же, я поняла вопрос; я вживалась в роль.
- Никак помруть?
- Да, бабушка, помрут.
От моей грустной и загадочной интонации мне самой стало не по себе.
- Спасибо, внучка, - тихо сказала бабушка, вставая со стула. - Спасибо, хорошая… Герань едят… Пшено… Муку и цемент. Ох, Отец небесный, спаси и сохрани…
Бабушка ушла, и я больше ее не видела.
Я усадила Кристину на один из трех стульев, стоящих у стены; сама села рядом. Агриппина Юрьевна посмотрела на нас, посмотрела на свои часики на кожаном ремешке, потом опять на нас.
- Гражданочка, - мучительно подбирая нужные слова, застенчиво начала она, - вы… не могли бы… зайти… попозже?.. У меня обед.
Агриппина Юрьевна снова сосредоточила внимание на часах. Я вспомнила, как моя бабушка в ведре с водой топила слепых котят. Вспомнила, как наша Мурка, обнаружив пропажу, с жутким, жалобным плачем металась по дому, в надежде найти своих кровинушек - любимых ее сердечку котят. И с трудом сдерживая слезы, произнесла голосом дрожащим, на грани истерики:
- Да, я понимаю… У вас - обед… А у меня… а у меня… семья ру… рушится-а-а… Господи!
И заплакала. И вспоминала котят. Я рыдала, и вспоминала трехцветную кошку Мурку. Я ревела, и вспоминала бабушку. Слезы стекали по горячим щекам и впитывались в носовой хлопковый платочек. Я всхлипывала, шмыгала носом, вытирала платком слезы и продолжала плакать - навзрыд.
Глядя на меня, Кристина тоже пустила слезу. Сначала захныкала тихо-тихо, а потом уткнулась лицом мне в бок и заревела подстать “мамаше”.
- Ма-ма-а-а! А-ха… ма-ма-а-а!
Каждое ее “мама” длилось с минуту, затем прерывалось глубоким вдохом, коротким выдохом, и начиналось вновь. Мы плакали почти так же, как в гостинице, в день ее второго пришествия. Только теперь наш актерский дуэт стал более затяжным и синхронным.
Когда от моих слез у меня насквозь вымок платочек, а от Кристининых - промок бок, я услышала низкий, по-матерински добрый голос Агриппины Юрьевны:
- Гражданочка… гражданочка… милая, выпейте водички,  легче станет.
Я, всхлипывая, подняла на голос голову и из-за слез не увидела почти ничего, ничего кроме расплывчатого силуэта Агриппины Юрьевны. Мокрым платком я вытерла глаза и посмотрела на нее; она протягивала мне стакан с водой. Кристина как всегда тронула меня своим великолепием: она продолжала плакать и ничуть не переигрывала. Дрожащими руками я взяла стакан с водой и поднесла к губам. Я жадно глотала воду, а зубы противно стучали об стекло. Этот скрежет и помог мне немного успокоиться. В стакане осталось немного воды, я предложила ее Кристине.
- Попей, дочка, - гладя ее по волосам, сказала я. - Попей водички.
Кристина подняла голову, глянула на меня мокрыми глазками и опять прильнула к телу.
- Успокойтесь, милая, - сказала Агриппина Юрьевна, - успокойтесь. Все будет хорошо. Слезами горю не поможешь… Легче станет, но не поможешь… Что стряслось-то у вас, милая? Успокойтесь.
- Хорошо, - вытирая слезы, сказала я дребезжащим голосом. - Меня… Мне… Меня предал муж…
Выговорив это, я опять представила мяукающих котят, ломающих коготки о железное ведро, орущих, захлебывающихся в воде, - и опять заплакала.
Агриппина Юрьевна вежливо выслушала наши завывания и, только после того как мы успокоились, радушно сказала:
- Милая, а теперь расскажите мне все с самого начала.
- Агриппина Юрьевна… вас так, кажется, зовут? - вновь заговорила я, прогнав воспоминания детства.
- Да, милая.
- Меня зовут Валя. Мою дочку - Кристина.
Агриппина Юрьевна улыбнулась и села рядом с нами на третий стул.
- Агриппина Юрьевна, у вас есть дети? - спросила я.
- Трое… А почему вы спрашиваете?
- Потому что дура: при чем здесь ваши дети!..  Я очень сильно люблю своего мужа. Не менее сильно я люблю свою дочь. Для меня они - все. Понимаете? - все!.. Ее имя Саша. Александра Васильевна. Она - шеф моего мужа… Они любовники, понимаете? Я давно заметила в Алеше перемены. Он стал мне врать. Допоздна задерживался на работе. Пыталась с ним поговорить, но Алеша все время отмалчивался и уходил от разговора. Он стал каким-то грустным… замкнутым. На все мои вопросы Алеша грубо говорил или «так надо» или «не лезь мне в душу». А ведь когда-то он тоже меня любил, так же как и я. Безумно любил. Я не нахожу себе места… Однажды, разбирая грязное белье, я нашла в кармане его рубашки чек на оплату услуг риэлтера. Так я узнала, что он снимает квартиру. «Зачем? Для чего? Для кого?» - спрашивала я себя. Но поняла, догадалась только тогда, когда поехала на эту проклятую квартиру. Мне повезло…Ха! «повезло»… Словом, стоило мне подъехать, я увидела Алешу… и Александру Васильевну. Они выходили из подъезда… мне все стало ясно, как белый день: Леша и Саша - любовники.
Я гладила Кристину по голове и рассказывала то, чего на самом деле не было. Словом, врала. Агриппина Юрьевна с прямой спиной сидела на стуле, смотрела перед собой и слушала.
- Я давно знаю Александру Васильевну, - продолжала я свое повествование. - Давно. И достаточно хорошо, чтобы понять, кто стал у меня на пути, кто хочет разрушить нашу семью. Понимаете, эта женщина - собственник. Она живет по принципу: или все, или ничего. Она не может что-то иметь наполовину; она не может чем-то владеть наполовину. И Алеша ей нужен целиком…
В тот же день Алеша стал ее замом. О, конечно, - это была Сашина наживка, которую мой муженек, разумеется, заглотил. Я не знаю, как она этого добилась, но Александра Васильевна определенно имеет власть над моим Алешей. Пока еще моим. А, может, уже не моим, я не знаю. Боже мой, как мне тяжело об этом говорить, думать… Когда-то мы не могли дышать друг без друга… и без нашей дочки. Агриппина Юрьевна, я не хочу, чтобы наша дочка, вот она, выросла без отца. Я не хочу. И, говоря это, я думаю не о себе, поверьте. Я хочу спасти семью; это - все, что мне нужно. Больше, пожалуй, мне нечего добавить.
Агриппина Юрьевна довольно долго сидела неподвижно, смотрела перед собой и молчала. Потом она повернула ко мне голову и сказала:
- Теперь я понимаю, почему вы спросили о моих детях. Все они уже взрослые, и им повезло: они все выросли с отцом. Как женщина, как мать - я хорошо понимаю ваши чувства… Чем я могу помочь вам и вашей девочке?
- Ах, да, я же вам не сказала. В магазине я купила дверной замок, похожий на замок в квартире, что снял Алеша, наивно полагая, что ключом от него смогу открыть дверь. Конечно же, я ее не открыла. Агриппина Юрьевна, мне нужен ключ, который откроет эту дверь. Поверьте, я не хочу устраивать скандал; я лишь хочу прийти, застать их вдвоем и поговорить… с ними. Я надеюсь, что мне удастся вернуть: мне - мужа, Кристине - отца. Я не знала, к кому мне обратиться с этой просьбой, проблемой, если хотите. К вам, Агриппина Юрьевна, я пришла уже