Ну да ладно – в конце, так в конце. Думаю, Илья на меня сердиться не будет… Минуточку! Собственно, почему он должен сердиться? Чем первое место почетнее последнего? Не может оно быть однозначно почетнее. Взять хотя бы искусство, или, скажем, эстраду. Чья почетная прерогатива выступать последним? Уважаемых, признанных, именитых мастеров своего дела, в данном примере – мэтров эстрады. Факт? – Факт. А в том же спорте? Во многих видах существуют «группы сильнейших», где последними выступают лучшие из лучших, мастера с именем и званием, признанные и любимые. И чем ниже место выступающего спортсмена, тем оно почетнее и многообещающе. С этой точки последним выступает лучший, фаворит, мастер – как угодно, хрен редьки не слаще. А еще говорят: «последнее слово – решающее». Тут и без комментариев все ясно. Факт? – Еще какой! Ты – последний, стало быть, лучший. Что-что, а на похвалу я не жадная: не убудет.
О, как мне повезло с Ильей! Как я ему благодарна, как признательна. Видит Бог…
«Уж больно сильно везет тебе, Екатерина! – ехидно пропищал внутренний голос, несвоевременно прервав мои размышления. – Ох, как везет! Я даже не понимаю…»
- Не сглазь, дура! И не рассуждай о том, чего не понимаешь. Как хорошо, когда ты молчишь, - грубо встряла я.
«Сама дура. Слова дольше не скажу» – обиделся внутренний голос.
«Приятней слушать молчание внутреннего голоса, чем осознавать свои заблуждения, - сказала я мысленно. – Любо-дорого…»
«То-то же!» – торжествующе прошипел голос, на этой победной ноте успокоился и больше не возникал.
Я как-то упустила, что он умеет читать мои мысли. Непростительная оплошность с моей стороны. Ну, ладно, обменялись эпитетами – на том и порешили. Но вдруг:
- Катя, да я вообще молчу! – абсолютно справедливо заметила Кристина. Совершенно не понимая причину моей грубости, она с удивлением смотрела на меня огромными глазами. Вот откуда Кристина могла знать, что я обращалась не к ней, а к внутреннему голосу, если кроме меня и ее в номере никого не было. Дальнейшая реакция Кристины вышла неоспоримо логичной и оправданной.
- Я не дура, - с небольшим опозданием обиделась она.
Эх, какая же я…: обидела ребенка зазря, и так безвинно. Я поспешила признать, что таковой и являюсь.
- Кристина, зайка, это я дура… не ты. Это я себя так ругаю, поверь. Ты здесь абсолютно не при чем. У меня бывает такое: если меня в себе что-то не устраивает, то я себя ругаю… и обзываю по всякому. Чтоб не расслабляться, понимаешь? Своего рода, самокритика… ну, чтоб нюни не распускать… и вроде как веселее становится…
Про внутренний голос сказать не решилась: постыдилась. Уж лучше быть дурой, чем слыть ей на самом деле. Но и мое сумбурное признание Кристину не устроило: предполагаю, что не поверила (о чем свидетельствовала ее лукавенькая улыбка). Не поверила, но успокоилась. И вернулась к ватману с уже темно-синим «квадратом»: настроение настоящего художника так же переменчиво, как с виду тихий Тихий океан. Я же вернулась к своему повествованию. Творческий процесс в гостиничном номере 21 закипел с новой силой, забурлил и, не предвещая беды, затянул нас в бешено вращающуюся воронку. И музы пера и кисти наперебой шептались то у правого, то у левого уха. Однако ко мне они подлетали редко, большей частью толпились возле Кристины…
& & . & . . . . . . . . . . . . . . . . . & . День пятый. 20 августа. . & . . . . . . . . . . . . . . . . . & . & &
Погода стояла восхитительная. Воздух пах утром, крадеными духами «Жадор» и удачей (однако, как выяснилось по прошествии дня, удачей не пахло: мой нос ее с чем-то спутал). Небо было до неприличия прозрачным, без единого облачка, по обыкновению для такой наготы – голубым. Девять крохотных точек кучно маячили километрах в трех над моей головой. Я навела на них бинокль: голуби-турманы, крыльями вырезая по две восьмерки за взмах, усердно и добросовестно сгоняли жирок. Это два красавца устроили между собой соревнования. То было зрелище: один непринужденно и ленно делал кувырок и, довольный собой, размеренно и выжидающе хлопал крыльями. «Ну, дружище, теперь ваш черед, - как бы говорил он второму. – Извольте похвастаться вашими способностями. Любопытно узнать, зазря ли вы пшеницу переводите?» Второй голубок будто бы не обратил внимания на обидные обвинения первого, ничего не сказал, а только решил доказать делом. Его двойное сальто по красоте и технике исполнения превзошло кувырок кичившегося фанта по многим пунктам. Мне, дилетанту в поднебесной акробатике, и то было ясно, кто из двух в этом споре одержит верх, ну а пернатому исполнителю двойного сальто – и подавно. Поэтому он счел дальнейшую тяжбу неуместной и отлетел слегка в сторону, чем и завершил короткое соревнование. Остальные «собратья по перу», все это время с любопытством наблюдавшие за происходящим, признали очевидную победу, перелетели к бесспорному победителю, тем самым, засвидетельствовав свое признание. Оставшийся в одиночестве голубь-выскочка, обескураженный такой несправедливостью, похлопал крыльями, обиделся и, в сердцах рассекая воздух, полетел прочь.
В спешном пике к земле он едва не столкнулся с чайкой; он пролетел перед самым ее клювом. Та, наклонив шею, пронзительно крикнула небезопасному воздушному судну. Здесь не надо знать птичий язык, чтобы понять, что имела в виду чайка, издавая свой гортанный матчиш: примерно то же самое, что обычно кричит любой водитель, когда его подрезает другое авто.
Чайка еще немного повозмущалась и продолжила свой перелет. Летела она неторопливо, с натугой работая крыльями. Подозреваю, причиной такой нерасторопности являлся ее хороший аппетит и, как следствие, обильный завтрак. Видимо, налопалась по утру всякой разной рыбешки в союзничестве с ослепительным солнцем и решила от нечего делать полетать. Летела с Волги, пролетала над городом, а уж куда путь держала – трудно сказать.
Что же касается солнца, то оно было какое-то чересчур яркое, подозрительно-ослепительное и сомнительно-достоверное. Все дело в том, что я не помню, когда в конце августа было такое солнце. По всем параметрам лучистости, светлости и праздничности оно было скорее майским, нежели августовским. Словом, солнце в это утро было необычное. Но это откровение меня не встревожило, а даже порадовало: мое настроение, и без того хорошее, стало праздничным, и даже торжественным. Я зажмурила глаза, набрала полную грудь воздуха и, получив большую дозу наркотического кислорода, наслаждалась текущей эйфорией. Я впитывала солнце, глотала воздух, пожирала время, и как ангел кружилась над домиком по улице Речной.
Когда я спустилась на землю и открыла глаза, то увидела, что Кристина стоит рядом с откинутой назад головой и с закрытыми глазами. Все это время она, подражая мне, пыталась постичь смысл жизни. Я улыбнулась при мысли, как же забавно, должно быть, мы смотримся со стороны: как сектанты-миссионеры в момент экстренной связи с Вселенским Разумом.
Но поскольку все новое, необычное, несвойственное устою эфемерно-этического общества, несмотря на его врожденную неофобию, рождает любопытство и вызывает неподдельный интерес, когда любая новизна режет слух и глаз, и привлекает внимание, то для нас – Кристины и меня – такое внимание было бы ущербным. И, как не суди, безвыигрышным. Наша подобная эскапада для еще не проснувшегося населения (стало быть, без расчета на адекватное понимание) могла стать не только экстравагантной выходкой, но и посягательством на их драгоценное время (известно, с утра все спешат и все опаздывают). Реакция некоторых могла носить претензионный характер, с правом на возмущение, упреки, обвинения и даже гнев. Допустить такой исход было бы для нас непростительной глупостью, ибо стояли мы в центре города, в утренний час-пик, в каких-нибудь пяти минутах ходьбы до заветного семиного сейфа. Одно дело рассматривать небо из бинокля – еще куда ни шло, совсем другое дело стоять с запрокинутой головой, закатанными глазами, с идиотской улыбкой: «мой дом игорный – на Нагорной». Да еще с Кристиной на пару. Еще большей глупостью было бы проявить беспечность и оставить все как есть, тогда как осознаешь чреватость последствий. Тем временем некоторые спешащие замедляли шаг и бросали на нас откровенные косые взгляды.
- На сегодня сеанс медитации завершен, - шепнула я Кристине. – Прыгай в машину; мы меняем диспозицию.
Кристина опять не поняла о чем речь, но прислушалась к моему совету. Мы проехали с километр. Тут я столкнулась с ожидаемой сложностью: припарковать машину не представлялось возможным. Проехать дальше не было резона: теряли обзор. Вернуться назад – рано: не хотелось мельтешить. Но снова повезло. Определенно чувствовалось присутствие феи, которая своим волшебным шлейфом расчищала мне дорогу в этом городе. Передо мной вырулил старенький «москвич» и, чахоточно кашляя, уехал восвояси. Его место без претензий на почетность занял наш «немец». Я втиснула «БМВ» между тополем, огороженного чугунной решеткой, и «ягуаром» цвета черно-зеленый металик. Мощная крона тополя отбрасывала на нас прохладную, маскировочную тень; шелест листвы успокаивал, но не располагал к потере бдительности. Словом, наблюдательный пункт получался что надо; я осталась довольна.
Я посмотрела на часы: без четверти восемь. Впереди долгий день. Впереди Семин офис. Озирать его детали в бинокль было одно удовольствие.
Сначала на крыльцо забежал один охранник и скрылся за дверью. «Ох, рано встает охрана!» Первый раз вижу – новенький. Следом, минут через пять, тем же способом в офис проник второй - и этот незнаком. Ровно в восемь из конторы вышли еще два охранника - чуждые мне лица, не знаю. Так, стало быть, смена караула произведена. Аперетивчик проглотили – что дальше? А дальше пойдут беспощадные уничтожители бумаги формата А-4, поглотители неимоверного количества кофе и чая, пряников и тартинок, сигарет и бездарно потраченного времени. Войдут в Семину контору и прочие лоботрясы, всех их заслуг не перечислишь; словом, служащие звена крупного, среднего и помельче. Подождем.
8.30. Подвоз служащих стал на поток. Машины разных марок и национальностей высаживали пассажиров у парадного входа и уезжали; другие заезжали в ворота и больше не выезжали. В офис служащие попадали кому как удобно: кто заходил через парадный вход, кто оставлял машину во дворе и заходил через «черный». Приходили и пешие, но этих было мало. Не любят наши служащие пешком ходить, не взирая на погоду. Уж лучше поймают зеленоглазую карету и отдадут извозчику деньгу по расстоянию, чем ноги-то сбивать.
Из знакомых, моих прежних сослуживцев, первой нарисовалась Оксанка-вертихвостка. Она приехала с мужем на спортивной «тайоте»; заехали во двор. Были и другие, но не пишу о них. Кроме того, они выпадают из контекста, да и времени у меня, как у рыбы на берегу. В общем, были и другие, кого я знала
