ЖИВАЯ, НО МЕРТВАЯ (роман)

и открыла глаза. Все замерло; и только Степаныч продолжал шевелить губами. Кристина… Кристина все так же беззаботно потрошила нос. Удостоверившись, что Степаныч не смотрит, она закрепила что-то на лоскутном одеяле. Я достала из ридикюля носовой платочек и (благо голос у меня не пропал) сказала:    
- Дочка, высморкайся.
Кристина послушно взяла платок, демонстративно втянула побольше воздуха и звонко высморкалась.
- Спасибо, мама, - сказала она, отдавая мне платок.
- … Вот так вот, с порядочными деньгами, но без руки я добрел до дома. Вот такой оказался зубастый сейф. Я пришел его сломать, да сам на нем и обломался. То, наверное, воля Божья, не иначе. Наверное, Ему надоело смотреть на непрерывную удачливость моих предприятий, и он их прервал… точнее, разорвал в клочья. Этот сейф стал последним в моей ломовой карьере. Со слезами на глазах Настена тогда мне сказала: «Господь не посылает непреодолимых испытаний. На двоих нам с тобой и трех рук хватит».
Степаныч замолк, от окурка прикурил новую сигарету, и фразой «вот такие дела», видимо, поставил точку в своей истории. Я посмотрела на него и подумала: «Хороший ты человек. Прав твой наставник, учивший тебя «ломать сейфы»; ты ему тоже нравился». И вслед явилась другая мысль, разумная и пугающая: «Но с какой такой стати он рассказал мне эту историю?» Да! Над этим стоит подумать. Но думалось с трудом: возникали сплошные вопросы. Почему именно мне – мне, совершенно незнакомой ему женщине, не стесняясь ни меня, ни моей дочери? Что он хотел этим всем сказать? Что это – притча? Он что-то хотел сказать между строк? Тогда почему не сказал в открытую, прямым текстом, а только передал ужасную свою судьбу, в этих диких подробностях, и все? И какое отношение, предположительно, может иметь его «зубастый сейф» к моему «зеленому»? Что это: совпадение или он не весть как догадался? Если догадался, то как, как? Это, конечно, маловероятно, но, может быть, по отмычке, которую смастерил для меня? Откуда, черт возьми, Степаныч знает о моем деле?! Знает ли?.. Так, только без паники. Как он мог об этом узнать! Никак! Если, конечно, Степаныч не умеет читать мои мысли – что опять-таки маловероятно. Значит, не может он этого знать и не знает, простое стечение обстоятельств. Вернее, не совсем постое, немного усложненное. Слишком много совпадений для одного раза, из-за которых появляется слишком много вопросов; как же всегда их у меня много. Ху! Не буду ломать голову. Да и что ее ломать, если можно спросить. Надеюсь, Степаныч ответит так же откровенно, как и рассказал мне свою историю.
- Степаныч, скажи, а почему ты нам рассказал все это? По-моему это так лично. Вдобавок к тому, ты нас совсем же не знаешь.
Степаныч загадочно улыбнулся.
- Мне не надо вас хорошо знать, чтоб понять, что мы из одного теста, вы и я то есть. Хорошего человека, знаете ли, по глазам его видно: у него зрачки светятся по-доброму. Как-никак почти жизнь прожил. Да и поговорить приспичило. Просто поговорить.
- Человек вы хороший! – озвучила я свою предыдущую мысль. – Спасибо тебе за чай, безусловно, за ключи, за гостеприимство, в общем, за все.
- В чем же здесь гостеприимство?.. Да о чем это я… Ну, всего вам, всего. И удачи вам, гости мои дорогие. Фортуна вам не помешает, не помешает.
- Никак не помешает.
- Ну, а отмычка не подведет – и к цыганке ходить не надо, - резюмировал он.
«Благодарность словом  Степанычу высказала, - подумала я, - хоть и оставили ее без ответа: следовательно, не принята, и это лишний повод  выразить материальную благодарность». На что экс-медвежатник в телепатический унисон ответил:
- Умоляю: только не предлагайте мне деньги. Позвольте мне хотя бы пять минут, вот здесь и сейчас, побыть не слесарем, а честным крадуном.
Про «честного крадуна» я ничего не поняла, и уже было хотела попросить Степаныча растолковать сказанное, но, предчувствуя возможную дискуссию, передумала: спор ослабляет принципы и мешает сердцем принимать решения. И пока он не заговорил об обиде, я сказала и, наверное, угадала ход его мыслей; я, казалось, на йоту опередила Степаныча.
- Степаныч, если ты не возьмешь деньги, то я обижусь. За работу всегда надо платить, - скороговоркой прощебетала я. – Прошли те времена, когда за труд поощряли грамотами, значками «ударник социалистического труда» и благодарностями с занесением в трудовую книжку. Они канули в лету, Степаныч, понимаете, канули.
Степаныч открыл было золотой рот, желая что-то возразить, но я сказала, как отрезала.
- И спорить я с тобой не буду.
Тут он спрятал свои роскошные зубы; промолчал. Я достала из сумочки купюру достоинством в сто долларов, встала, положила «благодарность» на стол и, склонившись над Степанычем, поцеловала его в щеку.
- Еще раз спасибо, - повторила я, вытирая помаду с его колючей щеки. – Скажи «пожалуйста» и мы пойдем.
- Пожалуйста, - сказал он, улыбнувшись.
- Папа Карло, - ни к кому не обращаясь, тихо произнесла Кристина, когда мы подались к выходу.
В дверях «папа Карло» нас окликнул:
- Ой, постойте. Чуть не забыл: а чаек-то, чаек!
Мы остановились и обернулись. Степаныч засуетился: достал из шкафчика тряпичный мешочек и-таки навязал его нам. Пришлось принять без ложной скромности и с благодарностью.
- Будете пить, охать, потеть, отдуваться, языком цокать, обжигаться и сопеть, и вспоминать добрым словом Степаныча. Не за отмычки, нет! а за чай, - выдал он целую тираду глаголов.
- Непременно, Степаныч, непременно.
- Ну, - сказал он, - до свидания, что ль?.. Даст Бог, свидимся.
Тогда я видела Степаныча, как мне казалось, последний раз. Впрочем, как сказать. А знаю это, так как пишу эти строки несколько позже (благо место осталось на полях). После того, как мы расстались, я вспоминала Степаныча гораздо чаще, чем пила его превосходный авторский чай. Вспоминала всегда добрым, отзывчивым, вспоминала, как человека сильного волей и духом, как человека без корысти (в последнем моем высказывании многие увидят логическую несостыковку и парадокс, я не умею доказать обратное, но это так). Каждый раз память рисовала в моем уме его ясные серые глаза с бирюзовыми окаемочками, черные, коротко стриженные треугольные усы и вечно улыбающийся стоматологический Клондайк. Он улыбался загадочно, с каким-то недомолвием, - как бы ставя многоточие во фразе значимой, судьбоносной. В его улыбке не было какого-то особенного смысла; она растворялась во мраке и развеивалась в тайне. Опять же забегая вперед, скажу: чуть позже началась самая настоящая мистика, к коей, надо думать, Степаныч приложил свою единственную руку. Но об этом еще будет написано моей правой рукой.

                                          Вечер того же дня.
Вторая половина дня пролетела незаметно, в духе творчества, в тишайшем созидании. После обеда мы незаметно для себя обособились друг от друга и занялись каждый своим делом. Кристина разложилась на ковре и, посредством листа ватмана, красок (преимущественно желтых) и кисти, часто раздувая ноздри, прищуривая глаза и грызя древко кисти, решила переплюнуть Малевича, сделав из его «черного квадрата» вроде как желтый (но и в этом я не уверена). Ковру я предпочла стол, краскам – шариковую ручку. Но писанины как таковой не получилось: в творческий процесс постоянно вмешивался образ Степаныча, и вместо того, чтобы переводить чернила и пугать бумагу всякой чепухой, я озадачила себя тематической думой: «Везение и невезение. Случай – что это: рок или судьба?»
«Сначала случай лбами столкнул меня и Кристину, - думала я, обсасывая ручку. – Мила, обаятельна, превосходно крадет кошельки. Так сказать, многообещающая абитуриентка женской исправительно-воспитательной колонии для малолетних. На худой конец – приемник-распределитель. И это подарочек судьбы? Ха! бывают и получше. Повезло? Не уверена: поживем – увидим. Следуем дальше; почти сразу же, вслед за Кристиной, случай подтолкнул ко мне «православного мусульманина» Сирень. Ну, с этим, похоже, повезло: умен, щедр, бескорыстен… в конце концов, красив – что есть, то есть. И ничего не просит взамен… пока не просит. Кстати, куда это он пропал? Уже как два дня не звонит. Странно, учитывая то, что Сирень обещал позвонить, вот только, кажется, не уточнил, когда. А не позвонить ли мне ему? Мысль, пожалуй, не плохая, позвоню».
Не прекращая сосать ручку, я набрала номер его мобильного.

«Абонент отключил телефон, - брезгливо процедил женский голос. Он же, уже более корректно, продублировал на английском: «Abonent switched off the phone».
   
Удовлетворить свое ревнивое женское любопытство не получилось, и я вернулась к своей думе.
«… Определенно повезло мне с Доброй Агриппиной Юрьевной; опять же во всем виноват случай. Она, безусловно, третий по счету, но не менее важный по значению подарочек судьбы. Все самые лучшие и самые человечные качества Агриппины Юрьевны объединены в одно - и им же возглавляется. Не трудно догадаться, что это – доброта, - лучшее из лучших качеств человечества. И как жизненный девиз звучит ее фамилия; о, как она ей соответствует! Делая добро, – вы его приумножаете. Ведь оно, добро, имеет свойство размножаться как… как кролики – с упрямством, плодотворно. Только кроликам для этих целей не обойтись без представителей обеих полов, когда добро по сути своей гермафродит, или даже одноклеточное животное: ему достаточно своего факта, чтобы успешно плодиться и делиться. И, как цепная реакция, этот добрейший подарочек потянул за собой другой, не менее добрый, изумительный и чуточку своенравный подарок. Под блестящей, не рандолевой, а золотой оберткой скрывался ни кто иной, как Степаныч.

От себя все же рискну добавить (как женщина – я имею на это право): Степаныч – очаровательный мужчина, бесспорно, и не взирая на то, что он сейчас экс-медвежатник, а в прошлом – гроза социалистической собственности. И не важно, что «экс», и плевать, что «в прошлом»: и эта приставка и это предшествие только делают ему честь. Вдобавок ко всему, беру на себя смелость привести два четверостишия, храбро говоря, в продолжение вышеобозначенной цитаты, которые под прессом вдохновения пришли ко мне в голову, пока я муслявила ручку:

                                          Скажу, грешок за ним имелся:
                                          Ко взлому сейфов был талант,
                                          И хоть на них руки лишился –
                                          Воры не скажут: «Дилетант!»

                                          И не беда, что нет левой руки:
                                          И с одной он слесарь главный;
                                          Что подковы забить у блохи?! –
                                          Вон, как фиксы блестят славно!

Я отложила ручку и просмотрела четыре последние страницы рукописи (как пафосно!).
Что-то в ней не так. Что-то не хватает. Но что?.. Ах, ну да, конечно! Как же я могла забыть! Да еще так бесстыже. Кого! Ни «что» не хватает, а «кого»! Конечно же, в этой череде случайностей и судьбоносных подарков я совершенно забыла (о, горе мне!) об Илье. Безусловно, забыла о славном юноше, которого по праву следовало поставить во главе вышеперечисленного списка, и вписать его имя в эту рукопись (без сомнения, пафосно!)… вписать его имя в черновик (а чистовик-то предвидится?)… словом, написать его имя на бумаге (определенно лучше!) с витиеватого заглавного автографа:
Илья…
Как красиво звучит это