Я сделала попытку встать со стула, но Агриппина Юрьевна положила мне руку на плечо, нежно погладила.
- Подождите, - сказала она после минутного раздумья, выждала небольшую паузу и повторила: - Подождите…
Некоторое время она молчала и о чем-то думала. Потом, не говоря ни слова, убрала с моего плеча руку, встала, обошла свой рабочий стол, села в кресло и сняла телефонную трубку; она набрала какой-то номер. И почти сразу же на ее лице отобразилась улыбка.
- Алло, Степаныч? А где он?.. Позови его, Тит, - Агриппина Юрьевна прикрыла ладошкой трубку, игриво мне подмигнула. - Есть у меня тут один человечек… минутку… Степаныч, здравствуй. Как дела?.. Так… Так… А я что говорила?! Ладно, Степаныч, ты мне нужен. Подойди… Да, срочно. Ну, все, жду.
Агриппина Юрьевна положила трубку на рычаг и в кресле повернулась к нам.
- … Золотой человек этот Степаныч, - сказала она. - Про него, наверное, эти строки:
он может все и все умеет,
в его руках кипит работа,
он сердце доброе имеет
и всем нужна его забота.
Я бы его и на двадцать слесарей не променяла. Как там Сталин сказал? «Я рядовых на генералов не меняю»? Кажется, так. Так вот, наш Степаныч - генерал среди слесарей. Валентина…
- Просто Валентина.
- Валентина, а тот замок, что вы купили, у вас где?
- Так я его сегодня купила… С собой, - обрадовалась я и достала замок из сумочки.
- Очень хорошо, - потерла ладони Агриппина Юрьевна. - Уверена, что он вам поможет. У него от всех подвалов один ключ. Думаю, что и к замку подобному вашему он найдет подход. Перед Степанычем надо только поставить задачу - и он обязательно ее решит. Кулибин, мать его по-доброму. Вот такие у нас кадры…
Грехом ли была та гордость, которую в этот момент испытывала Агриппина Юрьевна? Нет. Агриппина Юрьевна гордилась не собой. Она гордилась Степанычем.
- … Вы можете оставить свой замочек и идти домой, - продолжила Агриппина Юрьевна. - Я объясню Степанычу, что надо сделать. И не забудьте, пожалуйста, завтра приходите за ключом. Даю голову на отсечение, что он будет - один ко всем замкам.
- Спасибо вам, Агриппина Юрьевна.
- И еще… желаю вам терпения.
Положив замок к ней на стол, я еще раз поблагодарила ее. Мы попрощались и вышли из кабинета. В машине мы взяли по пирожку и надкусили.
- У меня с картошкой, - сказала Кристина. - А у тебя с чем?
- Как будто бы грецкий орех… курага.
- А! А я думала - вкусно.
- Мне нравится.
- А мне - нет.
Кристине не нравились пирожки с грецким орехом и курагой, а мне не нравилась наша очередная, легкая и почти бесповоротная удача. То, что «золотой ключик» завтра будет у меня в кармане, - я не сомневалась. Это была удача, большая удача. Но мне не нравилось другое. Я встретила доброго, порядочного, отзывчивого человека. Я встретила хорошую мать и настоящую женщину. Я встретила Добрую Агриппину Юрьевну, начальника ЖКХ №20. Ей - я врала, ей - я лгала, ее - я обманывала в то время, когда она мне верила, сочувствовала, сопереживала, искренне пыталась мне помочь. Агриппина Юрьевна поступила так, как на ее месте поступила бы почти любая женщина. Так поступила бы любая мать, и верная, жертвенная жена. Так поступила бы и я (наверное). Уж лучше бы я выменяла этот чертовый ключик у какого-нибудь слесаря-кулибина на ящик… на два ящика… на три ящика водки. И чувствовала б себя куда лучше, чем теперь: не было бы на душе так скверно, так грустно, так мятежно как сейчас. Я испытывала скорбь по своему опрометчивому, несправедливому, бесчестному, целиком не женскому шагу по отношению к Агриппине Юрьевне.
К своему великому сожалению, мне, как и всегда, не было стыдно за свой поступок. (А как хотелось бы испытать стыд!) «Что ж, если уж пошла по этому пути, Екатерина, - иди до конца, до конца». Так, в подобных ситуациях, частенько говорил мне внутренний голос. И еще: «Здесь я тебе не советчик» - низенько так, безответственно, забывая про свои прямые обязанности: как Совесть говорить обратное. Забывая, а, может, и не зная. Может, он прогулял курс лекций: «Совесть. Роль морали и этики в жизни человеческого индивида». Как знать: не говорит. Вот и сейчас молчит. А мне что остается? Буду не нравиться сама себе, молчать, от натуги раздувать щеки, и идти до конца. Я как ни в чем не бывало завтра приду за «золотым ключиком» к добрейшему человеку - Доброй Агриппине Юрьевне. И, как и сегодня, скрипя зубами, буду ей беззастенчиво врать. И, как и сейчас, мне не будет стыдно за это вранье. Грустно.
Вторую половину дня мы провели у себя в номере. Занимались всем, что было интересно нам, что совпало с нашим настроением и желанием. Ели, читали «Приключения Буратино» Алексея Толстого, глотали сочные, водянистые груши. Играли в «крестики-нолики», где Кристина была в ударе, всегда меня выигрывала, зачеркивая свои крестики не всегда по диагонали, редко по вертикали и совсем редко по горизонтали: чаще она выводила уголок - и дело в шляпе (чтобы меня выиграть, ей было достаточно сделать всего три хода). Пили сок и играли в «города», причем Кристина и здесь мухлевала: «городами» у нее становились овощи, фрукты и названия других, одушевленных и неодушевленных предметов, - и, разумеется, выигрывала. Рисовали цветными карандашами, фломастерами и акварельными красками; заметно перепачкались и пошли в ванную купать не столько себя, сколько желтую резиновую уточку. Болтали на разные общеобразовательные темы (больше болтала я; Кристина спрашивала), ну, например: «… где лучше искать ребенка? в картошке или в капусте?» или «сколько титек у свиноматки?». Промежду прочим, Кристина продемонстрировала мне пару пленивших меня упражнений из сольной программы по художественной гимнастике: «мостик с возвратом» и «шпагат, стоя на руках». Засим решили опять поучаствовать в «Приключениях Буратино», да так утомились, сопереживая главному герою, что не менее главный герой уже моего повествования нечаянно провалился в сладкий, безмятежный сон.
Ее головка мирно покоилась на моей руке, лицо выражало беспечность, спокойствие и, как это не парадоксально, живость. Ее пушистые ресницы колыхались, ямочки на щечках то пропадали, то появлялись вновь, губы беззвучно, еле заметно шевелились, а пальчики ее пухленькой ручки, лежащей на моей груди, слегка мяли ее, сами не ведая того.
Кристина тихо вздохнула, причмокнула и, уютно посапывая, чему-то улыбнулась. Она видела сон. Быть может, она сейчас выясняет с Буратино, кому есть луковицу? Ей или ему? Впрочем, это уже мое воображение, но не мой сон. Это Кристина владеет этим сном, который принадлежит ей по праву. Это ее сон, в который внедряться тетям вроде меня не рекомендуется; сон, в котором не должно быть ничего взрослого: ни зла, ни ненависти, ни коварства, ни жестокости, ни обмана, ни подлости, ни предательства, ничего плохого. Детский сон должен быть всегда добрым, всегда чистым, всегда теплым, светлым, веселым, радостным, и всегда самым хорошим. И я очень надеюсь, что Кристине сейчас снился именно такой сон.
Я предельно аккуратно взяла ее на руки, перенесла к ее уже разобранной кровати, и нежно положила. Рядом уложила ее плюшевого белого медвежонка, по шейку укутала обоих одеялом и поцеловала мою любимую принцессу в теплый гладкий лобик.
- Спокойной ночи… дочка, - тихо произнесла я. Мне так нестерпимо вдруг захотелось назвать ее «дочкой».
Вдруг ее пушистые ресницы распахнулись и на меня заблестели ясные голубые глаза.
- Мама, спой мне колыбельную песенку, - сонно промурлыкала Кристина. - Пожалуйста.
- Да, зайка. С удовольствием… Закрой глазки и слушай, - сказала я, собралась и запела свою любимую, - ту, которую пела мне когда-то мама:
Лунные поляны…
Ночь, как день, светла…
Спи, моя Кристина,
Спи, как я спала…
В уголок подушки
Носиком уткнись…
Звезды, как веснушки,
Мирно светят вниз…
Догорает свечка,
Догорит дотла…
Спи, мое сердечко,
Ночь, как день, светла…
Кристина уснула в обнимку с медвежонком, на этот раз - крепко, до утра. Рядом с ней я была счастлива, спокойна и свободна. Мысль, что она не всегда будет со мной, меня ужаснула, мне как-то стало не по себе и холодно. Я прогнала эту непрошеную мысль, встала, стянула со своей кровати покрывало и укуталась в него. Немного походив, я достала тетрадку, вернулась к Кристининой кровати, уселась на ковер рядом с ней и стала записывать мысли, чувства, события сегодняшнего дня: вплоть до этой точки.
& & . & . . . . . . . . . . . . . . . . . & . День четвертый. 19 августа. . & . . . . . . . . . . . . . . . . . & . & &
В этот день не произошло ничего любопытного, ничего достойного с точки зрения литературного интереса. Но, не это моя цель. Я не пишу книгу, я записываю всего лишь свои мысли, чувства, переживания, удачи и поражения, свой восторг и свое равнодушие. Описываю секунды, минуты, часы… дни. Я благодарно радуюсь любому прожитому дню, благодарю Бога, и записываю все в тетрадку. Я искренне восторгаюсь любому событию, благодарю судьбу и, на сколько могу, протоколирую это событие на бумаге.
Так вот, начну по порядку.
Я пробудилась от холода, от боли в мышцах и в голове. Кровь со звоном ударяла в виски, как в будильнике ударяет молоточек по металлическому колокольчику, – резко и часто. Свернувшись калачиком, я лежала на ковре возле Кристининой кровати. Она, как ангелочек, сладко сопела в плюш медвежонка. Глядеть на нее было одно удовольствие. Спящей красавицей я любовалась минут пять, а то и больше, и не заметила, как исцелилась от головной боли. Тем не менее, я встала, отыскала кошель с лекарствами, натрясла и надавила целую горсть таблеток разных видов и, запивая вишневым соком, всю эту горсть проглотила. И в слух сказала: «Ладненько… теперь – водные процедуры». Набрала ванну горячей воды, плеснула в нее остатки пены и медленно погрузила в воду свое тело, жаждущее тепла, уюта и покоя.
Кристина проснулась в четверть десятого, понежилась минуту-другую в кровати, села на коленки, потянулась, оголив крошечный пупочек, и сказала:
- Доброе утро, мама!
К этому времени я уже выкупалась, оделась во все чистое (несвежее белье – свое и Кристинино – через коридорного отдала в прачечную), успела заказать завтрак, словом, разгулялась. Чувствовала себя почти хорошо: не совсем бодро, но и не совсем болезненно – средне. Но слово «мама», сказанное Кристиной, подействовало на меня наркотически обезболивающе, вышел эффект, близкий к состоянию эйфории. Мощный, лавинный поток жизненных сил и энергии хлынул на меня со всех сторон и наполнил собой буквально все клетки моего организма. Я возлюбила Господа, как саму себя, - за жизнь, за способность любить не только себя, но и ближнего. Я обожала Кристину, ценила ее, как не ценила ничего на этом свете. Я дорожила ей, как не дорожила ничем. Я лелеяла
