лично.
Из всех служащих – знакомых и незнакомых – последней явилась на работу хорошо знакомая госпожа Ануфриева. Пять минут десятого ее привез огромный белый «Мерседес», высадил у парадного и укатил прочь.
Она опоздала на пять минут. Не похоже на нее, тем паче в такой ответственный день. То-то вон торопится, сигает через три ступеньки. Ах, наверное, муженек задержал…
- Да не беги ты так, успеешь. Семена Карпыча еще нет, сама жду, - вслух, с ехидной интонацией, сказала я, не отрываясь от бинокля.
Кристина посмотрела на меня взглядом понимания и сочувствия. Промолчала.
В десять Семена Карпыча еще не было. В одиннадцать – почему-то тоже. Не пришел он и спустя час. А должен был прейти, должен! Я просмотрела все глаза в надежде увидеть, как его слоноподобное тельце неторопливо высаживается из гармоничного с ним джипа. Я рассчитывала увидеть, как, после высадки Семена Карпыча, джип, как опустевший баркас, плавно колышется на мягких рессорах, будто на волнах. А затем Семен Карпыч осторожными шажками непременно стал бы подниматься вверх по лестнице (в офис он всегда заходил через главный вход: как он сам выражался, для него это была зарядка), и так, ступенька за ступенькой, до самой двери. Но к моему огромному расстройству и в двенадцать часов пополудни я не увидела это, хорошо известное мне событие.
Его бессовестная задержка меня крайне взволновала. Именно «задержка» по непонятным мне причинам, а не «отсутствие», - так я верила. О том, что Семен Карпыч сегодня не соизволит приехать, я не имела права даже думать: этой мысли я страшилась, как боюсь, пожалуй, старости и синантропных грызунов, поэтому и прогоняла ее всячески; тщетно. Эта злобная мыслишка как назойливая августовская муха не давала мне покоя, возвращалась всё снова и снова.
«Неужели Сема сегодня не приедет?! – с гневом на свою же мысль подумала я. – А коли так, то я ежика рожу, если без его присутствия приедут инкассаторы и привезут деньги».
«Мать честная, Екатерина, а еще меня называешь «паникеркой», - отомстил мне внутренний голос за прошлые обиды. – А сама-то! Кто тебе сказал, что деньги привезут в первой половине дня? Что ж ты хочешь: всю ночь кормить – к утру зарезать?! Не забывай, что в запасе у тебя пять часов сорок пять минут».
Я посмотрела на часы: 12.15. В конторе рабочий день до шести. Какая точность! Да мне и часов не надо, если есть такой великолепный хронометр в лице моего внутреннего голоса. Какая прелесть! Ну а паника (иначе мое поведение не назовешь) и в самом деле была не оправдана, даже самыми самолюбивыми средствами. И возразить нечего, и потому, завистливо восхищаясь трезвомыслием и терпеливостью внутреннего голоса, я высказала слова признательности и благодарности, на этот раз, не прибегая к голосовым связкам, – мысленно:
«Спасибо не за ожидаемые упреки, а за неожиданную их ценность и, соответственно, справедливость». Присовокупить что-то еще мне не позволила зависть и наше вечное противостояние; этого вполне хватит; по мне, так даже много: безмерно большой откуп.
Мне вдруг неудержимо захотелось насладиться никотином. Как не призывала я себя к спокойствию, успокоиться не могла. Бинокль оказался неимоверно тяжелым, руки тряслись, внутри обжигало тревогой. Я отложила бинокль и, порывшись в сумочке, нашла сигареты, купленные еще в Москве.
- Не возражаешь? – спросила я Кристину и взглядом указала на пачку.
Кристина не сказала ни «да», ни «нет», ни «как хочешь», а только лишь насупила брови. Стало быть, враг кальяна и стакана. Вполне понятно ее недовольство: при ней я еще не курила.
- Ясно, - протянула я, оценив неодобрения Кристины, но все же добавила: - Мне очень приятно, что ты печешься о моем здоровье… но я все ж закурю.
Кристина, не меняя гнев на милость, буравила меня острым взглядом.
Я вылезла из машины и встала под кроной тополя. Девочка, не раздумывая, вылезла и встала рядом.
Я посмотрела на нее, она – на меня.
- Ах, да, я забыла предложить. Какая же я не учтивая. Угощайся, Кристина.
И протянула ей открытую пачку. Кристина отстранилась, судорожно замотав головой.
- Ты че, Кать, я же маленькая, - сказала она, округлив глаза.
- Тогда не мешай. И не смотри на меня так… как кашка на мышь. Под твоим взглядом я чувствую себя обреченной.
Двумя пальцами я вытянула из пачки сигарету, но не удержала: она упала под ноги (руки все еще тряслись). Вдруг Кристина сделала выпад в мою сторону и беспощадно растоптала сигарету.
«Враг бомжей и неимущих», - подумалось мне. Ее решительные действия были по-детски серьезны, а по-взрослому смешны, и так как я все же причисляю себя к взрослым, то, безусловно, они меня развеселили. Я, конечно, осознавала всю серьезность намерений Кристины, но, к сожалению, не удержалась и засмеялась, и забыла о том, что хочу курить, и о Семене Карпыче, и обо всем остальном.
Когда я успокоилась, встала с корточек и вытерла слезы смеха, Кристина с серьезным видом взирала на меня.
- Мы сюда что, веселиться приехали? – поймав мой взгляд, осуждающе укорила она.
Я предложила над собой нечеловеческие усилия, чтобы не рассмеяться вновь; мало того, – чтобы не закатить истерику. Спасло лишь то, что я отвела взгляд.
- Все-все, Кристиночка… больше не смеюсь, - не своим голосом сказала я, и от греха подальше решила прогуляться в сторону Семиного офиса, дабы нагулять серьезность.
- Посиди в машине, я скоро приду, - не оборачиваясь, пропела я.
До офиса я, разумеется, не дошла: купила пучок бананов и вернулась в засаду.
Неправильное солнце уже давно перепрыгнуло через наши головы, клонилось к западу и непотребно слепило нас своими пронырливыми лучами. Мы с Кристиной стояли все под тем же тополем, все так же впритирку к «ягуару», который так же как и мы никуда не отъезжал. Полностью опустошенные мы томились в ожидании.
Ох, это праздничное солнце! На протяжении всего дня, своим пристальным вниманием к нашим персонам, своим бесцеремонным подглядыванием и своей несанкционированной слежкой это лжепраздничное светило окончательно подтвердило мои сомнения на счет торжественности, и убедило мои давнишние опасения: чудес, когда их ждешь, не бывает.
В том, что Семен Карпыч еще не приехал, я была уверена (так же как и в том, что еще с утра я не посещала нужник). Проглядеть его я не могла, но то, что Семен Карпыч вряд ли сегодня уже приедет, - я отказываюсь думать, даже не желаю слышать, осмеливаюсь только писать.
А вечернее солнце пуще прежнего заставило нас жмуриться от блеска своей наиехиднейшей ослепительной улыбки. Оказывается, этот нахальный соглядатай своим с виду приличным видом и вроде как радушными намерениями еще с утра ввел нас в заблуждение: наобещал с три короба удачи в делах и начинаниях, предоплатой выдал хорошее настроение, и больше палец о палец не ударил. Слова следующего изречения всего лишь в пяти словах доказывают правильность моего аполога (к тому же так лаконично): «не все золото, что блестит». От себя лишь могу добавить: хорошая погода – еще не признак хорошего настроения (т.к. она не вне человека, а внутри него); если на улице светит солнце, - это еще не значит, что в душе поют соловьи и благоухает сирень…
- А где Сирень? – громко пахнуло в меня мятой. Этот лапидарный вопрос сначала принудил меня вздрогнуть, а уж затем поставил в тупик.
- Ой, извиняюся, что напугал… не хотел, правда. Мое почтение, - сказал все тот же, доселе незнакомый мне голос.
Сперва я подняла упавший в ноги бинокль, а уж затем, чуть осмелев, решила взглянуть на незнакомца.
Оперевшись локтями на дверцу машины, на меня смотрел и широко улыбался молодой человек (лет так двадцати пяти тире двадцати семи), в спортивном костюме, при дорогих швейцарских часах и с кофром фирмы «Nikon» наперевес. Последнее обстоятельство меня жутко напугало: наличие у незнакомца профессиональной фотокамеры породило в моем подозрительном сознании мысли, примерно одинаковые, но с разными формулировками; навроде: а не приставлен ли этот лысый типчик (он был выбрит «под лезвие») следить за мной? Любой испуг воспринимался мною ни больше, ни меньше как угроза жизни, поэтому и реакция моя бывает подчас аналогичной, не терпящей суеты, зато приветствующая хладнокровие и отпор. Вот и в этот раз я последовала зову инстинкта самосохранения. Я ощетинилась, как кошка на любопытного пса, и прошипела:
- Что же вы себя-то извиняете? Сами проштрафились, а себе же извинения приносите, а?
Бритоголовый перестал катать во рту мятный леденец, но отнюдь не перестал улыбаться.
- Не понял; о чем это вы? – спросил он.
- Ну, как это о чем?! Вместо того чтобы сказать «извините, я больше не буду», вы говорите «извиняюся», то есть извиняю себя; да и вообще, - это не по-русски. Теперь понятно?
- Ну, так. Спасибо, что поправили. Errara humanum est… (сноска: людям свойственно ошибаться (лат.))
- Ignorantia non est argumentum (cноска: невежество не аргумент (лат.)), - триумфально парировала я, и было хотела сказать тоже самое по-русски, но было поздно: следующей фразой незнакомец дал понять, что в моем переводе не нуждается, отлично все понимает, чем меня удивил и разозлил еще больше.
- Я, конечно, невежда, но non omnis error stultitia est (сноска: не всякая ошибка глупость (лат.)), - сказал он, и добавил: - Перевести?
- Не надо, - зло сказала я улыбающемуся выскочке; мучительно перелистала в запасниках памяти апофегмальную латынь и, не найдя ни одну подходящую цитату, с досадой в голосе раздраженно сказала: - Вам что угодно?.. – помедлила и прибавила: - черт возьми.
- Стало быть, коллеги? – проигнорировав мой вопрос, поинтересовался незнакомец.
- Что все это значит, какие «коллеги»? – повысила я голос, не в силах сдержать гнев.
Кристина с искренним удовольствием следила за происходящим. Незнакомец улыбнулся еще доброжелательней. Я едва не плакала.
- Успокойтесь, - сказал он. – Я не знаю, на какую газету вы пишите, но убежден, что вы готовите сенсационную статью. Вы – журналист. (Впрочем, как и я.) Я прав? Писака писаку увидит всяко. Кого пасете?
- Monsieur, e’est monaffaire (сноска: сударь, это мое дело (франц.)), - почему-то сказала я по-французски.
- Ваше-ваше, я не в претензии. Так – праздное любопытство.
- Скорее чрезмерное, чем праздное, - вставила я, наконец-то поняв, что необходимо подыграть (и боже упаси переиграть: человек он, безусловно, умный и проницательный, следовательно – опасный).
- Ваша правда, - согласился журналист. – Чрезмерное любопытство, - можно сказать, профессиональная болезнь большей части нашего с вами брата. Мой следующий вопрос – лучшее тому доказательство. Так где же Сирень? Вы мне так и не ответили.
Вот приклеился-то со своим Сиренью… как банный лист. Где, где? откуда я знаю, где? Но вслух выразилась иначе:
- Он не герой моей статьи; не знаю. Впрочем, может быть, у себя в кафе… как обычно… где же ему еще быть.
Молодой человек все так же улыбался нам (теперь только – своими умными глазами), молчал и пристально изучал и меня и Кристину.
- Что? – не выдержала я его лукавого взора. – Что не так?
- Так он что, из Африки еще не прилетел? – спросил журналист после того, как раскромсал зубами леденец.
- Сирень? Из Африки? Что за галиматья? Вы издеваетесь, да?
Журналист отрицательно мотнул головой.
- Нет?.. Ах, ну, конечно же, это какая-нибудь идиома, которую я не слышала и не знаю ее истинного смысла.
