вами. – На этот раз Степаныч, наверное, имел в виду свои травки: ведь не мешочками он собирался с нами делиться!
Степаныч одной рукой ловко взял из подвесного шкафчика три чайные чашки, поставил их в раковину, сказал:
- Они чистые, но я сполосну.
Он отлично справлялся одной рукой. Ясно было, что помощь ему не требуется, но под тяжестью благодарности за отмычки я все же вызвалась помочь.
- Степаныч, давайте я помою.
- Гости мои дорогие, что же это получается, я что же, и впрямь кажусь таким немощным? – В его голосе слышалось явное недовольство. – Что я, чашки помыть не могу?!
- Да нет же, Степаныч, - была моя попытка залечить его ущемленное достоинство.
- Могу, - перебил он меня, и не давал мне слова, пока не высказал все, что хотел. – Я что, похож на инвалида? Да хоть бы и похож, – инвалидом я себя не считаю. Я не знаю слов «не хочу» и «не умею»… - Степаныч промолчал, махнул левой культей, и уже спокойно сказал: - Нет того, что я не могу исполнить одной рукой. Оной я дачу построил; ей же я бабку свою, что давеча угорела, из бани вынес. Не бахвальства ради говорю: обидно до слез, когда жалеючи ко мне относятся.
Он умолк ненадолго, а я не нашла в себе храбрости что либо сказать. Не знала я, как ему угодить. Боялась: ляпну что-нибудь не то – опять не в милости окажусь. Осерчал из-за каких-то чайных чашек! А как хотелось бы сказать ему что-нибудь приятное, чтоб сердце приняло, душу согрело.
Тем временем вода в чайнике глухо забурлила, из носика повалил пар, и Степаныч, дернув за шнур, выдернул вилку. Ошпарив кипятком фарфорового слоника, он снял крышку с жестяной шкатулки, и из нее на глазок, щедро, примерно наполовину заполнил слоника разноцветной шуршащей смесью; заварник наполнил кипятком, накрыл крышкой и укутал в полотенце. После этого Степаныч сел на стул, закурил самарскую «Приму» и, выпустив струю жирного дыма, сказал:
- Пока чай парится, расскажу-ка я вам одну историю, из собственной, так сказать, биографии. Случилась она 25 января 1971 года. Мне тогда тридцать три года было, как Иисусу. С Настеной своей уже как пять лет жили. Дочке Светлане – столько же – пятый годик на носу. Жили в ту пору в Ульяновске, хорошо жили, дружно. Жена работала контролером в автобусном хозяйстве, дочка росла, я так же трудился.
Степаныч затянулся. Сухой табачок пробудился и зашуршал.
- Только специальность у меня особенная была, - возобновил он рассказ, после того как насладился затяжкой. – Поэтому и сказать о ней следует особняком. Скажу так: я ломал сейфы; так у нас это называлось.
Я в изумлении округлила очи, кровь прильнула к голове, и лицо охватило жаром – видимо покраснела. Сколько я себя помню, мне всегда становилось стыдно, когда я слышала подобные откровения. Быть того не может: Степаныч – медвежатник! Надо же! Я стала теребить мочку уха: уж не ослышалась ли я? Кристина являла собой само Спокойствие. Она была идеалом Спокойствия, и кроме собственного носа ее ничто не интересовало. Но вернусь к Степанычу. Мое неприкрытое изумление вкупе с моим красным лицом не послужило для него запретом к дальнейшему повествованию. Напротив, он выразительно посмотрел на меня поверх очков, и сказал, ни чуть не смущаясь, и даже с ноткой вызова в голосе:
- Да, да, Валечка, именно: ломал сейфы. Взламывал, вскрывал, потрошил и, если хотите, чистил! И не надо так удивляться. Ломать сейфы – это такой же труд, как и любой другой. Этот труд не менее тяжел и опасен, нежели, скажем, шахтерский. То был мой хлеб. Я его зарабатывал потом… - Он в очередной раз тряхнул культей. – И кровью зарабатывал.
Степаныч прервался, чтобы сделать необходимые операции с чаем. Со словами «надо тасануть» он погонял заварку из заварника в чашку и обратно (так – несколько раз), затем разлил в три чашки, разбавил горячей водой и подал нам каждой персонально. Из того же навесного шкафчика он достал блюдечко с наколотым комковым сахаром и, сказав, что так вкуснее, поставил ее на табурет, а табурет пододвинул к нам. Впредь Степаныч говорил уже более сдержанно.
- А в пятьдесят шестом (ровно за пятнадцать лет до того случая, который я еще расскажу) небольшой казус вышел.
Он отпил большой глоток и удовлетворенно прошипел. Глядя на него, мы тоже отпили, и так же зашипели, правда, более скромно. Чаек на самом деле удался славный. Завидев наше неподдельное довольство, Степаныч улыбнулся.
- Хорош, - сказал он относительно к чаю. - Так вот. Как-то ночью я провожал Настену свою домой (тогда я за ней ухаживал). Короче, мы повстречали одного из ее многочисленных поклонников. С остальными я, значит, поговорил, раньше, по-хорошему. Сказал им: нравится мне Настена, не стойте вы у меня на дороге, уйдите лучше от греха. Те-то сразу поняли – ушли. А этот не понял, настырный оказался. Вот и тогда, повстречался нам, да не один: дурак эдакий приятелей с собой приволок, человек шесть. С ним, стало быть, семь. Ну, драка завязалась. На тех-то, шестерых, я зла, конечно, не держал; побил, конечно. А вот на поклонника не рассчитал силу: кулаком убил, прости Господи, храни его душу грешную. Видит Бог, не хотел. Да и сам, дурак, виноват: куда лез-то? Не знал, видать, что любовь – это страшная сила. Здоров я был тогда, да. И руки были целы. А вот на голову – лихой; как говорится, без царя в голове…
- …В общем, дали мне за этого поклонника девять лет и шесть месяцев. Там-то, в Мордовии, и освоил я эту науку, то бишь сейфы ломать. Случай помог. Он же, случай, и свел меня с человеком, который обучил меня всем премудростям этого дела. Знатный был человек, с именем. Не знаю, каким боком, но я ему все ж понравился. «Хороший, говорит, ты человек, Федор: открытый на душу, со стальными нервами и крепким телом. В нашем деле что нужно? Выдержка и терпение – это залог успеха, а это – нервы. А у кого душа нараспашку, тому любой шкаф распахнется. А если и не откроется, то всегда шкаф унести можно, а это – сила. Ею тебя Господь не обделил». Так он мне толковал. Словом, весь срок я проходил у него в подмастерьях. У него сроку-то побольше моего было. Вот так, Валечка, вкратце, я стал взломщиком. Освободился теоретически подкованным дипломированным специалистом экстра класса по незаконному проникновению в госучреждения и взлому несгораемых шкафов (все это в кавычках, конечно). По науке имел возможность сломать любой сейф. А за практикой дело не стало.
Степаныч смочил горло замечательным напитком, от удовольствия поморщился, и продолжил:
- Настена безропотно ждала меня долгие десять лет. И дождалась. – Он еще раз похвастался своими зубами. - Таким как она надо ставить памятники, ей-богу. В шестьдесят шестом мы расписались; в шестьдесят седьмом родилась Светик. С шестьдесят шестого по семьдесят первый я работал дворником, поскольку никуда больше не брали. Подметал улицы, убирал снег, долбил лед, а в свободное время ломал сейфы в госучреждениях. Любил супругу и воспитывал дочку, работал дворником и ломал сейфы. С шестьдесят шестого по семьдесят первый у меня не было ни одного прокола, ни одного запала, я не совершил ни одной ошибки. Все честь по чести: зашел, сломал, взял, ушел. Словом, делал, как учили. И так вплоть до 25 января 1971 года. В канун нового года я прослышал, что в конторском сейфе репьевского крупозавода – это на границе Татарстана и Ульяновской области – имеется хороший куш наличных денег. Я решил рискнуть и по горячему сработать этот шкафчик. «Не куй железо, пока горячо, - поучал меня наставник. – Пускай остынет». Это он мне про стальные нервы напоминал. Не послушался: пошел в ночь с первого на второе января. Еле ноги унес от пьяных крупозаводцев. Бежал и думал: «Хорошо хоть увидел какой сейф. Теперь ясно, какой к нему подход нужен». Словом, не пошел урок впрок. Голова лихая. Но к следующему разу подготовился получше: подобрал инструмент (благо знал, какой теперь брать), взял все необходимое, покидал в рюкзак, и в экипировке любителя зимней ловли поехал в Богом забытую Репьевку. Первый заход – на месте разворот, второй заход – теперь в обход… сам сочинил, - улыбнулся Степаныч и отхлебнул остывший чай. – Если б на деле все так же просто и складно было, как в этой рифме.
- Кстати, этот чаек, как и зеленый чай, можно пить холодным, - вспомнил он, осознав, что чай почти остыл. Отпил еще и возобновил рассказ: - Двадцать пятое января. Как обычно легко я зашел в конторскую кассу крупозавода; еще легче без стеснения сломал сейф, ибо я уже знал к нему подход. Мне ничто не предвещало беды, хотя, наверное, кроме моего, лишенного страха, рвения. Но об этом я узнал чуточку после. Я потянул правой рукой дверцу несгораемого шкафа, она поддалась и отворилась. Дабы не засветиться, я работал без фонарика, поэтому левой рукой я сунулся на ощупь в сейф и в следующий момент услышал глухой металлических "чмок". Тут же мою левую руку обдало теплом, и я понял, что ее что-то откусило, что-то оттяпало мою руку. Последующие пять минут кроме тепла я ничего не чувствовал. Зажигалкой я осветил нутро сейфа, и увидел, что моя рука по локоть перебита мощным полуметровым капканом, который кто-то явно приварил ко днищу сейфа. Подобные капканы ставят только на медведя; я видел их раньше. В следующий миг я испытал страшную жгучую боль. Со всей оставшийся силой я зубами впился в кисть целой руки. Святая простота! Я наивно полагал, что менее слабая боль от собственного укуса не даст мне потерять сознание от более сильной, ужасной боли. Сейчас я думаю, что только благодаря Господу я остался в себе. Ведь стоило мне забыться – и я бы истек кровью. Медлить мне было нельзя, я знал это. Я достал из голенища охотничий нож, на ощупь приставил к сомкнутым железным зубьям и, превозмогая неистовую боль, стачивая собственные зубы, стал резать податливую плоть своей руки. Ножом же перепилил цепкие сухожилия и раздробленные кости. После того, как рука, вернее обрубок, освободился, я вытянул из рюкзака шнурок и правой рукой, помогая зубами, перетянул выше локтя. Затем скинул сапог, размотал портянку и забинтовал ей культю. А сверху надел полиэтиленовый пакет (их я припас для денег). В другой такой же пакет я положил другую часть руки; ее я кое-как выдернул из капкана. Этот пакет я бросил в рюкзак. Дальше…
Дальше я ничего уже не слышала. Это – как читаешь какую-нибудь книгу, насыщенную информацией. Прочитала предложение – задумалась; прочитала его еще раз – осмыслила; и только в третий раз поняла, о чем речь, поняла смысл. Только после этого целесообразно читать дольше. А если читаешь взахлеб, так лучше и вовсе не читать, - все равно ничего не поймешь. Так и со мной. Я вижу перед собой ужасающие картинки и не только не могу их понять, да и не хочу: слишком уж они страшные и несовместимые с природой моего восприятия. Они для моего сознания - антитела. Подразумеваю, мой мозг не выдержал мощный поток подобной информации и в целях собственной безопасности заблокировал мне слух. Я слышала лишь гул и биение сердца.
Я закрыла глаза и попыталась успокоиться, но не тут-то было. Стало вдруг еще хуже. Картинки из «двадцать пятого января» стали еще красочнее и живее. Они, как в стереофильме, в хронологическом порядке проплывали сквозь меня. Окружающее пространство вступило со мной в интимную связь. Я вспомнила, что рядом ребенок и почти незнакомый пожилой отец,
