ее, я любила. И была счастлива, и счастлива оттого, что счастлива.
- Доброе утро, дочка. Доброе утро, родная, - поприветствовала я в ответ.
- Катя, ты мне приснилась в белом платье. Как на свадьбе, - восторженно сказала Кристина, вспомнив про сон. – Ты была такая красивая. А я почему-то плакала.
- Люди от радости иногда плачут, - успокоила я.
- Значит, это хороший сон?
- Ну, разумеется, зайка, - подтвердила я.
Дальнейшие события проходили всегда согласованно, не спеша, бесповоротно.
За завтраком мы еще немного побеседовали о снах, после чего привели себя в надлежащий прекрасным представительницам прекрасного пола порядок и, красивые и благоухающие, покинули свое пристанище.
В машине Кристина устроилась на свое привычное место. Ей как всегда стало жарковато (хотя за бортом было довольно свежо) и она опять «отмотала стекло». Зарделась, что у нее так ловко это получилось и, влюбленная в себя, уточнила:
- К вчерашней тете?
- Именно, к ней. Только учти, несравненная моя актриса, сегодня нытье не входит в наши планы.
- А что входит? – поинтересовалась она.
- Прийти, поздороваться без объятий и поцелуев, взять «золотой ключик», так же скромно распрощаться и уйти.
- Какой «золотой ключик»? – Кристина ну ни как не ждала такого поворота событий. – Как у Буратино?
И тотчас подвела параллель:
- Нам тетя ключик отдаст: она что, как черепаха Тартилла? Да, Кать?
А что, действительно похожи. Добрая Агриппина Юрьевна и черепаха Тартилла. Какое чудное сравнение! Практически один в один. Обе одинаково мудры, добры, чутки и по-детски наивны. Я согласилась с ней и сказала:
- Как ты метко заметила; на самом деле, похожа.
- А кто из нас Буратино? – спросила она. – Ты или я?
- Хороший вопрос. Уместный. А тебе кто больше нравится, Буратино или Мальвина? – в свою очередь спросила я.
- Буратино, конечно!
- Значит, ты будешь Буратино, а я – Мальвина. Так сойдет?
- Еще бы! – обрадовалась она.
Скорее, по всем качествам и некачествам, мы походили не на Буратино и Мальвину, а на кота Базилио и лису Алису. Ну, что ж, пусть будет так, как хочет Кристина. Пусть будет так! Но в повествовании я все же буду именовать нас теми псевдонимами, кои ближе к истине, а именно: котом Базилио (это я) и лисой Алисой (это Кристина). Так, мне кажется, будет справедливо.
Итак, две почти сказочные аферистки уверенной поступью подошли к кабинету начальника ЖКХ №20, остановились, и синхронно выдохнули, словно бывалые собутыльники, после того, когда агакнули чистый спирт. Та, что повыше и постарше возрастом (несмотря на юность второй, опыта у них было примерно поровну), костяшками пальцев три раза дробью постучала в дверь, и тут же приоткрыла ее.
- Агриппина Юрьевна, можно? – сказала та, которая постучалась. Ее – в этом сугубо женском дуэте – почему-то именовали словосочетанием двух слов мужского пола: «кот Базилио».
- А! Валечка! Прошу вас, заходите… Кристина, заходи, - радушно ответила Агриппина Юрьевна, которую аферистки между собой называли величественно и трепетно – «черепаха Тартилла».
Кот Базилио и лиса Алиса зашли, поздоровались, и усадили себя на два стула из трех наличных.
- Сегодня вы выглядите гораздо лучше, - высказалась Агриппина Юрьевна. – Приятно смотреть.
- Спасибо, - улыбнулась взрослая. – Благодаря вам. Вы нас вчера успокоили. Я первый раз за месяц хорошо выспалась.
Лиса Алиса тем временем молчала, разглядывала ногти и беспечно болтала ногами.
- Как муж? – спросила Агриппина Юрьевна. Про «золотой ключик» – пока ни слова. Это обстоятельство насторожило взрослую аферистку.
- Как всегда… - грустно произнесла она, - отмалчивается.
- Не беда, - подбадривающе сказала Агриппина Юрьевна. – Перебесится и вернется. Еще на коленях прощения просить будет, вот увидите. Я же за вас молиться буду…
Она выждала свою же паузу и, сверкая добрыми глазами, сказала, не пытаясь скрыть радость:
- Ну, Степаныч у меня молодец! Валечка, вы представляете, вчера, как вы ушли, я дала ему поручение. Степаныч, говорю, постарайся к завтрашнему утру сделать ключ… вот под этот замок. Ну ты понимаешь, говорю, этот ключ должен открывать все типичные замки, не мне тебя учить… Пяти еще не было – он мне его принес! Вчера! Представляете?! Где же он у меня?..
Агриппина Юрьевна выдвинула один из ящиков стола и зашуршала бумагами, при этом восклицая: «Ну, молодец! Ну, молодец, Степаныч!»
- А! Вот он! – почти крикнула она, протягивая той, что «кот Базилио», небольшой предмет, умещавшийся в ладони.
Возрастная аферистка встала, подошла к столу, и с благодарностью приняла предмет, коим был «золотой ключик». Внешний вид его напоминал многофункциональный шведский ножик, только вместо лезвий, открывашек, штопоров и других его причиндалов, на оба конца, посредством двух заклепок, крепились множество металлических пластин в форме ключа.
- Стыдно, - сказала аферистка. – К каким средствам приходится прибегать.
- Да будет вам, милочка, - сказала Агриппина Юрьевна. – Ради любви, семьи и детей – все средства хороши. Святое дело делаем.
- Да, вы правы, - улыбнулась аферистка. – Спасибо, Агриппина Юрьевна. Как я могу вас отблагодарить?
- Валечка, прошу вас, давайте не будем сориться. Помочь вам, видеть вас и вашу дочь счастливыми – для меня лучшая благодарность. Идите и делайте то, что подсказывает вам сердце, ваше сердце.
- Я хочу поблагодарить Степаныча. Где его можно застать?
Агриппина Юрьевна подробно объяснила, где его можно найти, и, как в итоге оказалось, разыскать его проще простого. «Дом напротив, цокольный этаж, вход с торца, а там любой покажет, где творит кудесник Степаныч». Но для Агриппины Юрьевны устная информация показалась недостаточной, и она записала то же самое на листок; туда же она вписала свой рабочий телефон, свое имя, отчество, фамилию, просила, чтоб позвонили и сообщили, «как все пройдет». Аферистка побожилась, поблагодарила за искренность, за внимание и за материнскую заботу, и распрощалась.
Юная аферистка сею же секунду спрыгнула со стула и подошла к Агриппине Юрьевне.
- Спасибо, тетя.
Растроганная Агриппина Юрьевна поцеловала ее в щечку.
- Пожалуйста, солнышко. Приходите с мамой еще. Буду рада вас видеть.
- Заглянем как-нибудь.
Аферистки из кабинета вышли торжественно, под веселый, добрый смех начальника ЖКХ №20: девочка ее, видимо, рассмешила.
Юная, семенившая за взрослой, уже в коридоре виновато оправдывалась:
- Катя, это она меня поцеловала. Она. Я просто сказала спасибо, вот и все. Я ее не целовала, не целовала. Ты же видела, что не целовала.
- Видела, Кристина, видела, - улыбнулась взрослая. – Даже если б ты и поцеловала, то ничего бы страшного не произошло. Даже напротив, тебя бы вызвали на бис.
Девочка успокоилась: если не ругают, стало быть, не виновата, стало быть, не за что.
Первый встречный, т. е. «любой», - а им стал мужик в белесой, выцветшей и застиранной спецовке, в кирзовых сапогах, в зеленого цвета кепи с белой отметиной от пернатой бомбардировки, наперевес с шахтерским фонариком, с еще не прикуренным бычком когда-то целой сигареты, торчащей у него из уголка рта, - немногословно, но вполне доходчиво подсказал нам дорогу к Степанычу.
- Идите вы… - сказал он, сделал паузу и махнул рукой (видимо, посылая нас в ее направлении). Затем перевел взор своих воспаленных глаз с меня на Кристину, помедлил и добавил: - Прямо, налево… - По сторонам повертел головой; передумал: - Нет, направо. В общем, где наждак визжит.
Сказал и ушел по своим делам. А мы посмотрели ему в след, и пошли куда послали: поначалу – в направлении красноречивого отмаха, потом – по слуху, «где наждак визжит». А так как коридор оказался очень длинный, а «право» и «лево» – понятия относительные, то звуковая ориентировка стала для нас наиболее ценной. Услышали. Нашли.
На стук нам не ответили. Наждак продолжал взахлеб надрываться визгом. Мы зашли и застали легендарного Степаныча за делом. Он вытачивал какую-то деталь. Все его движения были легки, верны и непрерывны, как у дирижера, однорукого дирижера (деталь: у него не было левой руки). Одной рукой он руководил оркестром, который великолепно исполнял знаменитый «Танец с саблями», и мне чудилось, как его музыка оживала. Я видела, как в такт музыки во все стороны, жужжа, разлетаются золотистые дикие пчелы. Много пчел. Они роятся и улетают, роятся и улетают. И возникают они из ниоткуда. И улетают они в никуда. И нет им счета – этим пчелам-искоркам, - неистовым и возбужденным.
Степаныч закончил свое дело, положил деталь на верстак и большим пальцем отжал черную кнопку. Наждак захлебнулся и заглох. Вытирая единственную руку о черный фартук, он обернулся, и в улыбке обнажил золотые зубы.
- Золотые, - похвастался он и влепил щелчок по желтому верхнему резцу. – Не какой-нибудь там рандоль. Бабка настояла. Хватит, говорит, с золотой душенькой ходить, время и зубы золотые вставить. Что добру-то пропадать… Червонное, - оскалился опять старый хвастун, - николаевское. – И представился: - Степанычем дразнят.
Волосами Степаныч был бел; но не везде: седина не затронула весьма ухоженные усы в форме вытянутого вширь треугольника. Усы были черны, как сажа, по-молодецки лоснились. Возраста Степаныч явился уважительного, годиков шестьдесят уже прожил, а то и больше. Глаза – серые, с бирюзовой окаемочкой, ясные. На кончике носа непонятно как крепились очки в круглой металлической оправе. С душек, как у английского сеттера – уши, свисали черные шелковые нити и уходили за воротничок клетчатой рубашки непонятного цвета.
- Валя, - назвалась я, и, погладив Кристину по голове, добавила: - Кристина, дочка моя.
- Знаю, знаю, - сказал он. – Заочно, от Добренькой. – Видимо, так он называл Агриппину Юрьевну. – Наслышан…
- А уж как мы-то наслышаны о вас, - вставила я фразу и поспешила присовокупить, так как Степаныч собирался что-то добавить: - От нее же; много хорошего.
- Что мы здесь стоим, как сватья за торгом? Пойдемте, я вас чайком напою. Знаете, какой у меня чаек вкусный! – и, погрозив указательным пальцем, внушительно произнес: - На травах.
Ни меня, ни Кристину уговаривать не пришлось: мы согласились и последовали за Степанычем в закуток, отгороженный двумя платяными шкафами.
Степаныч усадил нас на стоящий в углу диванчик, обитый черной кожей, с круглыми обтертыми подголовниками, старенький (года выпуска эдак пятидесятого: настоящий раритет); диван был накрыт разноцветным лоскутным покрывалом. Затем «генерал среди слесарей» воткнул вилку от электрического чайника в розетку, и чайник сразу же заурчал. Двигался Степаныч легко, не спеша, буднично.
- Такого напитка вы еще не пробовали, - гордо молвил Степаныч, доставая из навесного шкафа жестяную шкатулку. – Душица, мята, зверобой, боярышник, шиповник… и еще много всякой всячины. Всего: тридцать три компонента! – Он опять погрозил кому-то пальцем. – Травку собираю сам, каждую в свое время. Далее, стало быть, сушу, режу, крошу, мну, перетираю. Вот, а фасую каждого названия по стакану. И в тряпичные мешочки, по тридцать три стакана…
Степаныч рассказывал увлеченно и заразительно: я уже испытывала жажду, захотелось поскорее отведать степанычевскую чудо-заварку.
- …Бабка шьет, - сказал он, наверное, про жену, и про то, что она шьет мешочки. – У меня этого добра много. С удовольствием поделюсь с
