ЖИВАЯ, НО МЕРТВАЯ (роман)

меня Семена Карпыча уже никто не посещал… а жаль! Про алкоголиков больше ничего на ум как-то не шло. Сразу видно – не мой профиль. Кто у нас там следующий на очереди? А, лирики; поэты, стало быть. Ну-ну, предположим. «Поэт» сразу отпадает, вне всякого сомнения: аж восьмизначное! Что еще?.. ну, предположим, «пиит»… У-у! еще больше! Что-то не клеится. Были бы поэты на моем месте, сотню вариантов поднесли бы, как с куста, на выбор, да еще сотню - в придачу, на закусь. Но я же не поэт! – и в этом-то вся соль… Я не поэт, не поэтесса я, не нужен хлеб мне ваш, друзья!.. Эх, Окне Рацок бы в подельницы: вот бы наверетенила мне вариантиков. Эх, помогла б!..
Я задумалась; впрочем, и думать-то было не о чем: с минуту, с две ли в голове было тихо и пустынно. Будто в степи: свистят где-то суслики, а где? – черт их знает!
… Ах, как я могла упустить?! Владимир Семенович-то, Высоцкий – тоже подпадает, тоже поэт. Ну-ка, ну-ка! Что там у него?

                        Линяют страсти под луной
                        в обыденной воздушной жиже,
                        а я всплываю в мир иной,
                        Тем невозвратнее – чем ниже.

Словно про меня писал. Думай. Думай, Катя. Думай, родная. Черт ногу сломит в этих ассоциациях. «Бард», что ли?.. Нет, не «бард»: всего пять цифр – мало. Дома остался сборник стихов Володеньки Высоцкого, вышедший после смерти поэта… м-м… «Нерв»?.. Точно, так он вроде называется. А может, это и есть то самое слово? Ну-ка: «нерв»… так!.. превосходно! – шестизначное! (Я взялась за «кругляш» и заново заполнила шестизначное табло новыми цифрами: «15,6,18,3», но, дернув дверцу сейфа, - выругалась.) О, Господи, за что мне такое наказание?!!!
Но вовсе-то меня не раздосадовали такие, скажу так, новичковские проколы: я не падала духом, рук не опускала, а, напротив, заводилась от таких неудач и с все большим рвением и проворностью искала, подбирала, пробовала другие возможные варианты кодового шифра. При каждой найденной шестизначной ассоциации я начинала часто дышать и возбуждалась.
Бильярдист. Шары-то Семен Карпыч любит покатать. «Американочка» там, «русская». Интересно бы видеть, как у него это дело получается, с его-то толстобрюхой конституцией? Впрочем, отвлеклась. Та-ак!.. О, «кий» - сразу же шестизначное. Любопытно: двенадцать… десять… одиннадцать… Ну же!.. Какой «кий»?! Причем здесь «кий»?! Ну, спокойно, это только начало. Да, именно, - начало! Да-а-альше! Гм! «Луза». Точно: «луза». И это подходит, в смысле по первичному признаку: шесть цифр в итоге. Проверим: тринадцать – «спаси и сохрани»… двадцать один – «спаси и сохрани»… девять – «спаси и сохрани»… и один – «спаси и сохрани, аминь»… Нет! Не надо в это дело впутывать Господа, не гоже, кощунственно; здесь он мне не помощник.
Продолжим. Э-э… гм!.. оп-па!.. есть!..
И так далее, и тому подобное. И пошло, и помчалось. Я еще долго напрягала ум, напрягала память, подыскивала возможные  и предполагаемые ассоциативные варианты: слова, синонимы этих слов, имена, названия, использовала даже некоторые архаизмы, при всем при этом, не сбрасывала со счетов общую полисемию слов. Я моментально высчитывала их цифровую принадлежность, т.е. порядковый номер в алфавите. Ненужные тут же отбрасывала, нужные – оставляла; нервничала; крутила так называемый «кругляш» и тем самым подставляла в электронное табло зашифрованные слова. Ни одно из них не оказалось тем словом, не оказалось той комбинацией цифр, которая на деле была действительным сейфовым кодом, что родился в вечно пьяной голове Свинкевича Семена Карпыча, в голове пьяницы и самовлюбленного борзописца.
Много, очень много вариаций я перебрала и все - тщетно, все напрасно, все без прока. Ей-богу, я уже начинала терять терпение, по определению лишилась мужества, болезненно переживала каждую неудачную попытку, становилась чрезмерно возбудимой и невнимательной, отчего мои мысли путались, рассеивались, я не могла их собрать воедино, упорядочить и, стало быть, не могла сконцентрироваться. Да и вообще я уже не могла от всего этого хоть как-то адекватно оценивать происходящее. Я даже не контролировала свои действия: я как бы в бреду бормотала какие-то слова (словом, нелепицу), бессмысленно и аффективно накручивала цифровую шкалу, заполняя, тем самым, табло все новыми и новыми комбинациями. А судя по тому, что после каждого такого набора у меня все же хватало здравого смысла и соображения дергать за сейфовую ручку и проверять (без всякой надежды на чудо, просто проверять) не открыт ли сейф? – можно было предположить, что не так уж я и плоха была и не все, стало быть, еще потеряно. Более того, для того чтобы взломать-таки сейф, недоставало самую малость, не хватало одного никчемного, ничтожно-малого компонента: чуточку удачу. Конечно же, я утрирую. Так это или не так, но удача до сих пор отсутствовала, а я, тем временем, не помня себя, представляла все новые и новые цифры:
- «……», - конвульсивно чудила я. – «……»; «……»; «……»… - И т.д., и т.п. До «проч.» дело не дошло. Ибо тут такое началось!!! Черти что!

- Хорошо ли воруется? – спросил дикий, холодный, внезапный Ужас.

Я хорошо расслышала и ясно поняла вопрос, но отвечать почему-то не спешила. Сначала я задумалась над вопросом, и только потом – над тем, кто его задал.


Сделаю небольшое отступление. Мне, с моим авантюристичным характером, не раз доводилось чувствовать надвигающуюся опасность, соприкасаться с ней вплотную и чувствовать ее даже на вкус. Вкус опасности, конечно, ужасен, но в то же время он сладок, и даже имеет вкус горького шоколада. И вот однажды я поняла: ужас, который как-то особенно зловеще дышит в спинной мозг, не так страшит, как ужас на расстоянии, как ужас, который еще далеко. Я поняла, что неизбежная опасность – это вовсе не ужас; она меня не пугает, и я воспринимаю ее не иначе как данность: от опасности уже не сбежать, надо принять бой, сражаться и победить – вот то, что говорило мое ледяное сердце. И будь, что будет. И плевать я хотела бояться. И плевать мне на последствия, на все плевать. Парадокс? Именно.
… Голос мне был знаком, но знаком как-то отдаленно, расплывчато, одноминутно. Всего только одну минуту я была уверена, что знаю, чей это голос. Я знала, что я его однажды уже слышала. Я знала, я где-то его слышала. Но вот когда? и где? – в эту самую скоротечную минуту я не имела представления, я не знала. И по прошествии этой минуты я уже не была столь фанатично убеждена, что голос этот я знаю, в тот момент мне и голос дьявола мог показаться родным. Я уже не была столь уверена, да и вообще я его уже не знала.
А быть может, и не было совсем никакого голоса? Наяву не было? И это только плод моего болезненного, усталого воображения, причуда воспаленного подсознания? Померещилось? Галлюцинация? Почему бы нет? Весьма, весьма возможно.

- Душа, ты ничего не слышала? – перепроверила я свои выводы.
- … Д-д-д-дда, - решительно заикаясь, закивала та.
Бог ты мой – не галлюцинация! Обоюдной галлюцинации быть не может. Мне не послышалось: кто-то на самом деле искренне интересуется моими воровскими успехами. Но кто? Кто?
Я отважилась узнать, кто этот «кто», - и в очередной раз ушибла голову, ушибла очень больно. Когда перед глазами перестали резвиться бенгальские огни, я вылезла из-под стола, встала, широко расставила ноги, подбоченилась и нагло посмотрела на Ужас, который, положив ногу на ногу, вальяжно сидел на гендиректорском столе и курил и муслявил сигарету, и в ноздри и в уголок рта выпускал тонкие струйки густого, сизого, отвратительно пахнущего дыма. Дешевый табак, дешевый фарс, дешевые обстоятельства.
Это был…
- Вы??? Это вы? – обомлела я, как следует разглядев Ужас. - Но как?
Степаныч кивнул и блеснул золотом зубов, ничего не ответил.
- Что вы молчите? – настаивала я на объяснениях. – Как вам это удалось?
Степаныч выдохнул облако жирного дыма, стряхнул в Семину пепельницу пепел и сказал, всецело исполненный гордостью:
- Преступный мир дешевым не был!
- Так же, как и дорогим, - парировала я.
- Гм. Возможно. Возможно вы правы, и даже скорее всего. Какую глубокую мысль вы только что высказали, браво.
Он увлеченно согласился, но и на мой вопрос он так и не ответил, уклонился виртуозно. Вот, полюбуйтесь:
- Милый мой Степаныч, но вы не ответили на мой вопрос, - напомнила я.
- Так же как и вы на мой.
- Я? Разве? И на какой же?
- Хорошо ль воруется?
- Ах, это!.. «Хорошо ли воруется?» Спрашиваете! Ха! Хуже не бывает! Совсем не хорошо – совсем плохо, очень плохо. Я бы даже сказала, хреново.
- Отчего же?
- Ах, боже мой, да если б я знала, отчего, то давно бы вытряхнула этот проклятый сундук… Степаныч, милый, помогите, - тихо и моля, встрепенулась я после паузы.
Я уже забыла, что он так и не ответил на мой вопрос. Как он оказался в этом здании, в одной комнате со мной, да так, что его таинственное возникновение осталось мною незамеченным, - меня уже нисколько не интересовало. Куда более меня интриговало другое.
- Слушайте, - воспрянувшая от своей мысли, прошептала я. (На мою просьбу о помощи Степаныч среагировал необычно: он поморщился, оскалил коронки; кичась от собственной значимости, принялся разглаживать свои изумительные ухоженные вороненые усы; и все - сдержанно, молча.) – Я тут подумала… К чему вся эта мистика? Зачем вы пришли, или даже возникли? Знаю; я сама могу ответить. Как известно из Библии? (Впрочем, не только, есть и другие источники.) К праведникам, в фатальные моменты их жизни, являются некоторые святые, ангелы, и даже Бог, а то и Богородица. Так? (Степаныч отчего-то всамделишно испугался такому неожиданному повороту моей мысли и побледнел.) Так! – в нетерпении, не желая дождаться от «медвежатника» ответа, ответила я за него. - Ну, а к воришкам всяким, или горемыкам вроде меня, кто может явиться? Да очевидно же! Так называемые короли преступного мира – так называемые «медвежатники», взломщики сейфов, тяжеловесы, то есть такие же горемыки. (Я взглядом, чутко и деликатно, указала на его культю.) Кто же еще?! Кто еще может помочь таким как мы? Вот вы и здесь. А? ведь так? Как утренняя кружка пива для запойного бедняжки… за неимением шкалика водки, - все спасение. Поможете же? Так ведь? Ну же, говорите.
Хоть и было у Степаныча на единственной руке не по-русски вытатуировано «Schlusseler», что с немецкого значило «ключник», но веры он, безусловно, был нашей – православной. И крещеный он был (сама крестик видела – алюминиевый, на нитке шелковой) и, под заклад говорю, - верил, душой и сердцем, ибо видно очень было. Потому и перекрестился он тогда, когда я договорила, и еще больше испугался, услышав от меня мои параллели.
- Бог с вами, Валентина! Как так можно? Как можно Господа нашего и нас – воровских мандавошек – на одну ступеньку бок о бок ставить? Как можно? Рядом! Словно равных! Побойтесь Бога!
- Слушайте, господин хороший, вы что сюда заглянули, - искренне возмутилась я, - проповеди мне читать? Так протестую! Коли уж заглянули на огонек, так и не умничайте. Если уж нашли способ мистифицировать свое проникновение сюда, так будьте уж добры, открыть этот треклятый сейф: я полагаю, что метода к этому у вас та же; ну, вам виднее. И простите за грубость мою… Деньги пополам, разделим… так и быть. Что же касается вашей догмы, - так в Библии они как раз рядом, черным по белому это описано: Спаситель, вор и убийца.