Прошло, - ответила я. – Как по маслу.
Кристина задумалась. Ее мучили какие-то разногласия.
- Что-то, Катька, ты рано? – укорила, наконец, она, подозрительно при этом прищурившись.
- Так получилось, так получилось.
Я повернула ключ и двигатель сразу же податливо заурчал. Ни свет, ни габаритные огни включать не стала, а только лишь отжала педаль сцепления, вдавила в коробку скоростей вторую скорость и посмотрела на свою милую подельницу, по которой я так ужасно соскучилась.
- Ну? В Похвистнево? На историческую вотчину предков? Так сказать, стелись моя тропинка серебристым светом?
Подельница кивнула, одобрила.
- Ну, тогда с Богом.
Кристина «отмотала» стекло; я тоже. Душно. Многочисленные камушки, разные веточки, листья и другой уличный сор затерлись, и захрустели, и заломались под широкими немецкими шинами, и уже дошумели до арки, когда я услышала вдруг пронзительный и противный визг, визг других, как в последствии оказалось, английских шин. Я как перед черной кошкой вдавила педаль тормоза. Наша машина замерла. Другая промчалась мимо арки и тут же истерично остановилась. Автомобиль я не разглядела, однако догадалась, что это был «ягуар» А. Злобного. Но зато через секунду я услышала голос, вернее, крик «вора, а не убийцы», который и подтвердил правоту моей догадки.
- Ну же, вон, быстрее! Быстре-е! Телишься как морфинист. Бля, ведь там же была, там! Мал шанс, да он есть… Ищи везде; дословно – везде. Понял? Везде. Только бы не опоздать, не опоздать… может, успе…
На букве «ю» его голос захлебнулся; но не затих совсем, а еще какое-то время что-то бубнил, и разобрать это «бу-бу-бу» я уже не могла, несмотря на ночное безмолвие и хорошие акустические данные узких самарских улиц.
- Бу-бу-бу, - что-то сказал Злобный. – Бу… бу.
- Гур, гур, - что-то сбасил Идиот. – Гур… у-у-у…
- Шарк, - возразила обувь.
- Цок, - согласилась другая.
- Хлюп, - брызнула одна из них.
Совсем недолго продолжалось это бурчание, и только оно прекратилось, как опять воцарилось гробовое безмолвие. Впрочем, нет, не верно. Было не совсем тихо. Я напрягла слух и поняла, что тихонечко гудит силовой агрегат той машины, где, собственно, сидим мы с Кристиной. Какая ерунда: со мной всего лишь случилась так называемая переконцентрация слуха, о которой я где-то и когда-то слышала.
Исчезли только голоса – и я пулей вылетела из машины, добежала до арочного угла и остановилась. После чего грудью прижалась к стене и предельно осторожно выглянула на улицу.
«Ягуар» стоял тут же метрах в пятнадцати от меня; стоял как раз возле знака «Остановка запрещена». Пахло плесенью и мхом; на этот раз пахло от зеленой, облупленной и испорченной грибком арочной стены. Я еще раз внимательно посмотрела туда, куда ушли голоса, но журналиста Злобного и его сопутника Идиота я так и не увидела. Скрылись, стало быть, в учреждении Семена Карпыча.
Медлить я более не стала: добежала до машины, прыгнула в нее и тронулась. Тут же вырулила из арки на улицу и укатила в совершенно неизвестном для своих искателей направлении. И пусть теперь вспоминают лихом, и пусть вспоминают, как звали. «Еще немного, черти полосатые, и вам меня уже не достать. Еще немного…»
Не много времени нам пришлось плутать окольными путями, пока не выехали на Московское шоссе (благо, в городе я более-менее ориентировалась), а там, под эскортом тишины и изредка встречающихся машин (преимущественно таксомоторов), мы доехали до разъездного кольца. Кристина махнула рукой вправо.
- Туда, - со знанием дела сказала она.
Я и сама убедилась, что «туда». Ибо «туда» был указатель:
Оренбург - …
Бугуруслан - …
Похвистнево – 148 км.
- «Туда», так «туда», - сказала я и повернула вправо.
Какое-то время мы ехали по совершенно темной, узкой и совершенно ухабистой дороге. В свете фар то и дело мелькали какие-то особняки. Судя по их роскоши и безвкусице, то были дворцы цыганских наркоборонов. Ковры и паласы, висевшие на грубо сколоченных между собой жердях, красовались прямо на улице, возле каждого особняка, и так же как дома они медленно проплывали мимо нас. Создавалось впечатление, будто бы цыгане все разом решили устроить генеральную уборку во всех своих цитаделях, и все разом решили выбить свои циновки. Но я-то догадывалась, что это были непростые цыгане, а ковры эти и паласы были для них всего лишь прикрытием для своего грязного ремесла.
Но вот перестали мелькать цыганские особняки, не встречались больше ковры с паласами, и мы как-то очень внезапно выехали на пост дорожной милиции.
- Что-то поздновато вы к тетке собрались… мм… госпожа Лимаева? – сказал синевыбритый гаишник, представившийся как Окладников, пристально разглядывая мои фальшивые документы. «Легенда, как пить дать, слабовата», - досадуя и стыдясь, подумала я. После чего я высунула в окно голову и внимательно посмотрела на излишне любопытствующего милиционера.
- Постучите по дереву… или сплюньте через левое плечо… три раза, - играя свое недовольство, сказала я, и на личном примере продемонстрировала, сплюнув в окно: - Тьфу, тьфу, тьфу.
Один из плевков попал на начищенный до блеска носок правого ботинка занудливого Окладникова. Но он этого не заметил. Он оторвался от документов и спросил, с непростительно глупым выражением лица:
- Это еще зачем?
- Затем, что тетка присмерти. Потому и торопимся. И вовсе-то не «поздновато».
Зануда перестал быть занудой, сразу же вернул мне документы и виновато сказал:
- Извините, не знал.
- Бывает, - отмахнулась я.
Окладников не знал, что бы еще такого сказать умного и мне приятного, подумал немного, помялся с ноги на ногу и, разумеется, слегка согнулся в поясе.
- Дочка? – спросил он, подразумевая зевающую Кристину.
- Ага, - подтвердила я.
Окладников вновь впал в состояние переживания своей неполноценности, и, пожалуй, отчаялся, заблудившись в мыслях, но не найдя ничего лучшего, как попрощаться, он учтиво отмахнул честь и пожелал нам счастливого пути.
«Прошла», - подумала я о легенде. «И этот позади», - вслед подумала я то ли о посте, то ли об Окладникове. Эти две приятные мысли уютно согрели мое нутро и я – счастливая, усталая, сонная – поехала прочь, прочь, прочь…
Не проехали и километра, а Кристина уже клевала носом и сладко посапывала. Две тонкие пряди ее светлых волос сползли на лицо и от ее дыхания, как на качелях, едва заметно колыхались.
По возвращении к машине она сразу же, и не прерываясь по пустякам, отрапортовала мне доклад. Начала с того, что бдила все мое отсутствие не смыкая глаз, да и спать ей, в общем-то, «вот нисколечко не хотелось». Сказала, что за все время ничего страшного, необычного и, уж тем более, противоестественного не произошло, а если бы все-таки это случилось, то она «обязательно бы заметила». В целом, она «вела себя хорошо», из машины не отлучалась и «даже ни разу не сходила в кустики». Соврала, конечно.
Ну а теперь спала. Глядя на нее, мне еще сильней захотелось спать. Но я не могла этого себе позволить, мне надо было ехать, мне стоило уехать как можно дальше от этого города.
«Спи, мое горе луковое, спи, радость моя, спи, солнышко мое ясное, спи, счастье мое, спи, жизнь моя, сладко спи», - стараясь не потревожить и не разбудить Кристину, приговаривала я про себя и медленно откидывала назад спинку кресла, в котором мирно спала моя девочка. Спинка уперлась в заднее кресло. Кристина, почуяв комфорт, отвернулась от меня, подложила под щечку сложенные вместе ладошки, свернулась калачиком и сонным голосом прошептала «спасибо». Я же очень тихо включила «сиреневый диск» и сосредоточилась на дороге.
Я ехала уже по широкой, гладкой и мокрой от дождя автостраде. В ярком свете фар белела разметка, мимо мелькали нужные и ненужные мне указатели, столбы, какие-то строения; тот же свет обжигал всевозможные дорожные знаки. Дорога была пустынна, и только лишь я, спящая Кристина и чужой «немец» разбавляли ее одиночество.
Показался большой разъезд.
- Мне прямо, - сказала я себе и поехала, руководствуясь указателем: поднырнула под огромным мостом и – вперед, вперед, на северо-запад.
Широкая автострада закончилась, так же как и началась, и я продолжила свой путь по узкой двухрядной дороге.
… Мимо проплывали маленькие населенные пункты, а то – просто одни названия: села, колхозы, совхозы… деревни, деревни, деревни…
… Иной раз изредка попадались автозаправочные станции. На одной из них я заправила своего «немца» и отправилась дальше, дальше…
… Мелькали пастбища, поля, многолетние парни. Мелькали запруди, заливные луга, болотца, маленькие безымянные речушки и ручьи, некоторые и вовсе были без воды, высохшие, и представляли собой русла и овраги, всклень заросшие бурьяном из осоки и камыша, а те из них, где все же текла еще живительная влага, отражали теперь на своей поверхности ночное, уже проясневшее небо, редкие бархатистые облака. Звезды и полная, вызревшая луна даже улыбались мне как-то очень весело и, пожалуй, чуть-чуть игриво.
И опять, и опять мимо моих усталых глаз в свете фар семенили все новые и новые детали придорожного ландшафта. Мельтешили чьи-то одинокие пасеки, огороды, заросшие кустарником и метровым сорняком, убогие дачные массивы, ухабистые железнодорожные переезды, никому не нужные полуразрушенные коровники, заброшенные птичники, уж лет с десяток как разворованные свинарники и возле них – большие, вонючие озера нечистот; только вот их-то как раз и не тронули, оставили как есть: стоят себе, дымятся, преют – и пусть. И везде все это хозяйство по сути дела бесхозное. Нет у него хозяина. Хотя, это не совсем так: хозяин, конечно, есть, но есть только де-юре, а вот де-факто его как раз и нет, и пока не предвидится, а когда предвидится - трудно сказать, мы этого не ведаем. Но вот отец мой знал, и я так думаю, что знал наверняка. Комментирую аграрную действительность, после просмотра очередных «новостей», он как-то заключил: «Щедра земля русская, но дуракам досталась». Нету, говорит, в России хозяев, покуда дураки кругом, и уж смешно даже предполагать, что дураки у нас когда-нибудь переведутся или, что еще невероятнее, когда-нибудь станут хозяевами своей земли. Какой, говорит, из дурака хозяин.
Я не спорила с отцом. Хотя и очень мне неприятно было себя дурой осознавать, но сейчас-то я вижу, что отец был прав. Воочию вижу.
Проехали –
Мало-Малышевку…
Проехали –
Кротовка…
Позади –
Отрадное…
Позади –
Кинель-Черкассы
250 лет.
В двух последних названиях были посты ДПС. Проехали оба без помех. Впрочем, иначе и быть не должно, ведь и тот и другой были бездушные и темные, никому не нужные и заброшенные, - без людей, без машин, без интереса.
Я, тем временем, уже ехала по совершенно темной, душной дороге, которую по обеим сторонам сопровождали две нескончаемо длинные, преимущественно березовые лесополосы.
Никакого разнообразия. Никакой пестроты. Мелькают стволы деревьев, изредка – дорожные знаки и километровые указатели, стелется и подныривает под капот серый-серый асфальт. Все серое, сплошь серое. В глазах уже давно песок вперемешку с чем-то липким и вязким. Глаза ноют, болят от жара и слипаются, слипаются…
Нет, так дальше нельзя.
