Рукопись

вселился кто-то другой, но пока его удавалось усмирять. Видите, как меняется его психическое состояние? Далее сказался неправильный подбор слова для обозначения ночи великого опыта. Джон забеспокоился, что не успеет спасти Марту и отправился в подвал. Вновь сработало сигнальное устройство, Марта вскочила с постели, чтобы немедленно будить Генриха, но вынуждена была подождать, пока Джон не уйдёт, а тот медлил и даже решился заглянуть к ней в комнату. Но, к своему несчастью, он увидел лишь сбитое одеяло на постели и решил, что опоздал и девушку увели. Если бы он не был в таком отчаянии и оглядел комнату, он увидел бы Марту, затаившуюся в стороне. Но того, что случилось, не изменишь. Он пошёл к лестнице, а она побежала к Генриху, и тот, кляня всё на свете, бросился перехватывать гостя, чтобы не допустить его в подвал. Конечно, он воспользовался более коротким путём.
- Но почему? – спросила Зинаида Михайловна. – В подвале не было ничего особенного…
- Именно потому, что там ничего не было. Джон мог догадаться, что к великому опыту не готовятся. К тому же, никто бы на него не напал, ничего подозрительного он бы не услышал и не увидел. А какие же вампиры упустят возможность дать о себе знать человеку, появившемуся в их владениях ночью? Вот и пришлось Генриху спешить, чтобы прекрасный план не рухнул в последний момент. Надеюсь, вы помните, что у Джона выбили свечу, повалили… Я бы предположил, что его усыпили каким-нибудь средством, например, хлороформом, но не уверен в этом. Точно известно, что он потерял сознание, но напоследок Генрих успел проговорить искажённым голосом: «Не трогайте его! Пока он нужен мне живым!» Заметьте, что это ему прокричали возле самого уха. А как же иначе, если Генрих его держал? Но если бы мои рассуждения не были верны и на Джона напали подручные барона, то голос, запрещающий им убить молодого человека, донёсся бы до него со стороны. Очнулся Джон в своей комнате на полу возле двери, а выгоревшая свеча была возле него. Ему было плохо, но он отправился в коридор и вновь сшиб зазвеневший кубок. Из своей комнаты вышла Марта, дала неправдоподобное объяснение звону, посоветовала не выходить, если он услышит что-то непонятное, одарила его взглядом, полным горести и любви и покинула его переполненным решимости спасти страдалицу. Утром явился Генрих и совсем его запутал, заявив, что два раза навещал Джона и находил дверь запертой изнутри, и рассказав про свой сон, похожий на то, что с тем случилось, а Марта довершила дело, притворившись, что не помнит о ночном разговоре с ним. А тут ещё подтёртый магический знак на подоконнике. За завтраком Джону вновь дали повышенную дозу наркотического средства, и Генриху пришлось быть очень осторожным, чтобы не вызвать у него приступ ярости. Они идут в подвал, и Джон хочет взять с собой кочергу, но Генрих отговаривает его. Ещё бы, ведь он знает, что им предстоит, и боится, как бы не пострадала Марта. В подвале на них набрасывается совершенно непонятное скользкое существо с щупальцами.
- А что это было? – спросила Зинаида Михайловна.
- Не знаю. Может, их несильно стегали хлыстиком или хлыстиками, чем-то смазанными, чтобы за них нельзя было схватиться.
- Слабо заваренным крахмалом, - предположила Матрёна. – Я уже два дня собираюсь распорядиться насчёт киселя, но всё забываю.
Все засмеялись.
- Возможно, - согласился Василий Георгиевич. – Засыхающие пятна на коже и одежде по описанию похожи на крахмальные. Шаги и звуки, которые Джон слышал, конечно же, создавала та же Марта. Среди подсказок я указывал на небывалую храбрость Генриха. Джон обратил на неё внимание, но она лишь вызвала у него досаду. Если бы его не одурманивали снадобьем, он должен был бы задуматься. То нападает кошка, ухитрившаяся изорвать в клочья толстую крепкую ткань, то фантастическое существо, не то экзотическая змея, приспособившаяся к местному климату, не то сухопутный осьминог, но Генрих не бежит, не тащит друга прочь, а ведёт с ним долгие разговоры и предоставляет ему возможность увидеть то, что ему надлежит увидеть, причём фонарь не отдаёт, а сам освещает помещение, делая это неторопливо и последовательно, чтобы дать сообщнице время тихо отступать в тёмное место. Джон видит, что столов уже два, а свечей стало больше. Разумеется какие-то изменения должны были быть произведены, ведь приближается великий опыт и к нему надо было как-то готовиться. Сосуды чуть передвинули, но не расставили. После этого молодые люди возвращаются наверх, и Генрих приносит чай, хотя прошло совсем мало времени после завтрака. Это напиток вызвал у Джона прилив бодрости и сил. Они идут на прогулку, и Генрих будто бы не замечает, что его спутник сломал осиновую ветку и спрятал на себе. Сознание Джона путается, появляются провалы памяти. Это очень важно. Потом был обед, и Марта сразу же после ухода барона встала и тоже покинула столовую. Жертва, которую готовят к закланию.
- Когда вы читали рукопись, я обратила внимание на то, что в начале обеда барон был с Джоном насмешливо любезен. Как объяснить его поведение? – спросила Маруся.
- Мнительностью Джона. Мы все не ангелы и когда-либо с кем-то ссорились. Этого не избежать. В этот период нам кажется, что неприятный нам человек смотрит на нас косо, если с кем-то разговаривает, то непременно о нас, а в каждом его слове мы ищем для себя обиду. Но когда отношения налаживаются, наша чрезмерная подозрительность исчезает. Так и Джон. Он видел в бароне вампира, колдуна и неизвестно кого ещё, поэтому каждое его движение, каждый взгляд объяснял по-своему. К тому же, он был во власти наркотического средства, отчего видел реальность в искажённом свете. После обеда дверь в комнату Марты стала скрипеть. Весьма своевременно, не правда ли? Словно для того, чтобы дать сигнал Джону, что девушка отправилась погибать при «великом опыте». Подозреваю, что скрипела не дверь, а что-то ещё. Нашли какую-нибудь старую вещь, и в нужный момент Марта стала её открывать и закрывать, создавая у Джона впечатление, что скрипит дверь. Если бы этот скрип раздавался постоянно, Фриц сейчас же смазал бы петли. Через какое-то время после обеда Джону стало очень плохо. Как говорил Генрих, а ему, я думаю, в этом можно верить, Джон сначала метался по комнате, так что пришлось запереть дверь, чтобы не дать ему выскочить в коридор, потом потерял сознание и бредил. Конечно, этот бред был очень выразителен и показал, что Джон готов выполнить то, на что его настраивали. Но ведь он мог умереть. Опять обратим внимание, что заботливый Генрих не послал за доктором, хотя его друг был почти при смерти. Возможно такое, если не замышлялось преступление? Джону чуть полегчало, но он лежит без сил, и теперь Генрих действует наугад. Он вновь приносит чай, однако с очень небольшой дозой снадобья. По разработанному плану, Джон обязан идти в подвал один, а Генрих будет лишь со стороны контролировать его действия. Но как это сделать? Для Джона Генрих должен исчезнуть, то есть уехать. Выдумка о письме оказывается очень удачной. Генрих не просто покидает замок, а его отсылает барон, чтобы тот не узнал о великом опыте, при этом Генрих не решается заговорить о больном друге, потому что дядя в каком-то особом настроении. Способен ли на такое человек, не замышляющий ничего дурного? Кто-нибудь из вас смог бы бросить друга, едва-едва пришедшего в сознание после опасного приступа? А Генрих уезжает, даже не попросив присмотреть за ним. Дальше, как вы помните, Джон отправился на кухню за ножом, поверив словам Генриха, что Фрица там нет. Вот уж чего Генрих совсем не ожидал! Он думал, что молодой человек набирается сил в своей комнате, поэтому допустил большую неосторожность, обнимаясь с Мартой в гостиной. Но он с ловкостью вышел из щекотливого положения, перевернув дело так, словно Марта плачет и не может успокоиться. Она прекрасно справляется со своей ролью, и Джон верит им и укоряет себя за недостойные мысли. Но нас с тёткой Матрёной им не обмануть. Нас насторожили как раз слёзы Марты.
- Она плакала по-настоящему, - сказала Сансана. – Джон видел её слёзы своими глазами.
- И хорошо их описал, - добавил Василий Георгиевич. – А как именно описал, вы помните? «Как же её красили слёзы!» И глаза-то у неё сделались выразительнее, и лицо - ещё приятнее. Но ведь вы не раз видели горько плачущего человека. На глазах могут показаться и непритворные слёзы, никак не портя внешность, но если человек горько рыдает, его лицо искажается, краснеет и превращает красавицу в уродину. Глаза при этом опухают, а вовсе не делаются прекраснее и выразительнее.
- Это правда, - согласилась Талочка. – Когда я была маленькой, я часто плакала.
- Не от горя, - пояснила её мать. – Чтобы добиться своего.
- Мы это хорошо помним, - закивали Сансана и Маруся.
- И я помню, - сказал Василий Георгиевич. – Такие горькие слёзы, что я вас, Талочка, утешал. Но тогда вы были очень маленькой.
- Мама и бабушка меня стыдили, но я их не слушала, - продолжала девушка. – А однажды, когда я расплакалась из-за того, что мне чего-то не дали, мама меня схватила и…
Она сделала паузу.
- … как следует отшлёпала, - закончила Маруся. – И правильно сделала. Зато ты сразу перестала капризничать.
- Нет, не отшлёпала, а поставила перед зеркалом. Я на себя взглянула и ужаснулась. После этого я никогда не плачу при ком-то.
- А одна? – поинтересовался Василий Георгиевич.
- Иногда не удержаться. Когда наш кот Васька умер, я месяц рыдала. До сих пор по нему скучаю.
- Мой тёзка, - кивнул князь. – Я хорошо его помню. Мы с ним дружили. Так что? Вы со мной согласны? Можно верить слезам, свободно катящимся из прекрасных широко открытых глаз, если эта девица только что изображала горькие рыдания в объятиях Генриха?
- Убедил нас, князь Василий, - заключила Надежда Николаевна. – Если девушка горько плачет и никак не успокаивается, её лицо от этого не станет прекраснее. Рассказывай дальше. Я, хоть и стара и должна бы замечать больше, чем молодые, но оказалась так же слепа и доверчива. Когда читаешь книги, привыкаешь верить каждому слову автора. А здесь автор сам заблуждается.
- Дальше Джон настрогал своим игрушечным ножиком колышков. Молодых людей, впрочем, не только молодых, почему-то привлекают ножи с множеством лезвий, а есть ещё и с ложками и вилками.
- А какой нож у вас? – спросила Талочка. В ваших странствиях ведь не обойтись без ножа.
- Большой и надёжный, - ответил Василий Георгиевич. – И он не складной, поэтому для него требуются прочные ножны. Но Джон был совсем молод, никогда не путешествовал, поэтому взял с собой этот красивый, но бесполезный предмет.
- Но колышки всё-таки заострил, - сказала Маруся.
- Даже в своём полувменяемом состоянии он раскритиковал такую работу, а если бы его сознание не было одурманено, он бы понимал, что палочками с заусенцами не проткнёшь сердце вампира. Эти палочки нашли, и благодаря им его без особых проволочек признали сумасшедшим. Но двигаемся дальше. Потом был ужин без Генриха. Этот молодой мерзавец никуда не уезжал, а отсиживался в своей комнате.
- Или в подвале, - подала идею Сансана.
- Сидеть в темноте столько часов, когда их можно с комфортом провести в своей комнате? – усомнился Василий Георгиевич. – Убеждён, что он заранее запасся едой,