"МАМА".Мистико-эзотерическая роман.(Исключительно для взрослых).

смотрела на  него. На  Ритария  школы  Харония  Магмы  своими  красивыми  синими холодными  девичьими  глазами. Глазами  безумными  и  влюбленными  в него. Что  холодела  кровь  в  жилах, и  одновременно  хотелось  ее. Хотелось овладеть  этой  Луциллой  Вар  тут  же, не  удерживая  себя, как  мужчина, ни в  чем.
  Тот  взгляд  полный  порока  и  разврата. Взгляд, обжигающий  все  тело Ганика. Взгляд  кровожадной  волчицы  и хищницы, будто  поймавшей  свою в  загоне  жертву. Он  помнил  ее  руку  на  своих  гениталиях. Прилюдно положеную  на  его  член  закрытый  сублигатой. При  всех  и  совершенно бесстыдно. Даже  при  хозяине  дома  гладиаторов  ланисте  Харонии  Магме.
  Ганик  помнил  те  в  бриллиантовых  перстнях  ее  Луциллы  Вар  тонкие девичьи  пальчики  на  своем  выпирающем  вперед  между  ног  члене. И  на своей, широкой  голой  мокрой  от  пота  и  в  песке  тренировочной  арены мужской  молодого  тридцатилетнего  гладиатора  груди. Жадно  царапающие ноготками  его  на  ней  загоревшую  на  жарком  солнце  кожу. И  сползающие, медленно  вниз  по  кубикам  пресса  его  натренированного живота.
  Как  она  рассматривала  каждый  участок  его  почти  полностью  голого мужского  молодого  красивого  тела. При  самой  Сивилле. И  при  учителе Ардаде. Ганик  еще  вспомнил  свой  разговор  с  Ардадом, после  ее  приезда и  тех  устроенных  Харонием  Диспицием  Магмой  гладиаторских  смотрин по  ее  капризу  и  желанию, важной  и  особой  гостьи. И  его  учитель  тогда не  лестно  о  ней  отозвался.
- Дрянь  похотливая - вспомнил  слова  Харония  Ганик, И  тоже, самое  сказал о  Луцилле  Вар  его  учитель  Ардад – Сущая и  опасная  тварь. Но  красивая сучка  эта  дочка  старшего  Вара. И  говорят  ебливая  додури.
  Ганик  тогда  даже  оторопел, когда  она  встала  напротив  него  и  вцепилась своими  теми  в  пестнях  девичьими  цепкими, как  капканы  пальчиками  в его  конец  и  яйца.
  Он  сам  тогда  подумал - «Эта  сучка  похлеще  будет  самой  Сивиллы».
  Он тогда  увидел  глаза  полные  обиды  и  ревности  самой  Сивиллы. Она видела, как  он  смотрел  на  Луциллу. И, наверное, поняла, его  мысли  и желания. Там  была  ревность  до  бешенства  и  злоба. Вот  только, какая, и  к кому?
  Он  вспомнил  взгляды  всех  женщин  Олимпии  тогда. Напуганные  и  растерянные. И  это  все  на  виду  у  всех  и  на  виду  самой  его  Сивиллы.
  Но  эта  Луцилла  Вар  ему  все, же  понравилась. Обвешанная  золотом. И  в красивой  пурпурной  расшитой  золотой  нитью  и  узорами  Пале  и  Инстите, что  плотно  облегала  ее  гибкое  женское, хоть  и  более  худощавое, чем  у  Сивиллы  тело. Ее  миловидное  лицо, обрамленное русыми  вьющимися  локонами, закрученными  под  диадему  длинными волосам. И  ее  синие  те  хищные  и  сумасшедшие  ебливой  сучки  глаза. И она  была  моложе  Сивиллы, лет  на  пять. Хоть  и  была, вероятно  со  слов Ардада  и  Харония  Магмы  конченной  тварью. Как  и  ее  отец  Лентул Плабий  Вар. И  поэтому  нужно  было  узнать  все, что  связывает  теперь Сивиллу  и  эту  Луциллу  Вар  вместе.
  Ганик  расспросил  тайно  Марцеллу  обо  всем, том, что  ему  сообщил  с глазу  на  глаз  друг  Ферокл, с  ее  слов  о  Сивилле, и  ее  личном  разговоре  с  Луциллой  Вар. Она  до  конца  она  так  и  не  поняла  сама, что  затевала Луцилла, но  очень  боялась  ее  и  всего  того, что  могло  произойти. Она была  когда-то  в  доме  Варов. И  Хароний  ее  тоже  выкупил  у  старшего Лентула  Плабия  Вара  за  несколько  сот  сестерциев. Но  ей  удалось  узрить тогда, то  и  почувствовать, кто  была  эта  Луцилла. Марцелла  видела, как обращаются  в  доме  Лентула  Вара  с  рабами  и  слугами. Как  забивают, или запарывают  порой  даже  насмерть  людей. И  потом  бросают  их  с  обрыва берега  в  Тибр. И  она  больше  не  желала  туда  даже  в  очередной  раз ехать. Эти  все  воспоминания  для  Марцеллы  были  сущим  кошмаром.
- Пусть  Сивилла  в  следующий  раз  сама  туда  едет – сказала  в  состоянии ужаса  Марцелла, при  рассказе  о, всех  ужасах  дома  Варов  своему возлюбленному  Фероклу. И  тоже, самое, сейчас  говорила  Ганику - Лучше смерть, чем  снова  оказаться  там. Снова  рабыней  в  том  доме  Лентула Плабия  Вара.
  И  она  рассказала  об  общении  Сивиллы  с  Луцилой  Вар.
  Она  не  все поняла  из  их  личного  разговора, но  что-то  было  недоброе  в  этом. Что-то  недоброе  и  зловещее, чем  просто  общение  между женщинами.
- Я  должен  поговорить  с  Сивиллой – произнес  Ганик – Я  должен  узнать, то, знает  она.
- Только  не  говори  ей  о  нашем  разговоре, Ганик – произнесла  Марцелла - Ни  говори, никому. Я  очень  боюсь  ее. Не  меньше, чем  самой  Луциллы Вар. Ты  не  знаешь  Сивиллу  с  другой  стороны, как  ее  знаю  я, Ганик  как  женщина  женщину.
  Потом  произнесла, почти  шепотом - Она  перестала  любить  тебя. Я  это вижу. После  того  как  стала  ездить  в  Рим. И  после  той  поездки  и  встречи  в  доме  Варов, с  этой  Луцилой  Вар.
- Я  знаю – произнес  Ганик – Я  и  сам  все  это  вижу, Марцелла. Я  обещаю, Сивилла  не  узнает  о  нашем  разговоре. Ты  сама  не  проболтайся  никому больше. Это  хорошо, что  только  это  рассказала  одному  Фероклу. Правильно  сделала. И  он  правильно  на  это  отреагировал. Молчи  сама  и не  говори  никому.


                                                                                                                       ***
  На  следующее  утро  начались  сборы. Вся  школа  Олимпия  прямо  с  утра была  на  ушах  до  самого  захода  солнца.
  Хароний  Магма  всех  гонял  и  торопил. Это  было  необходимо  иначе, все бы  растянулось  неизвестно  на  какое  еще  время. А  время  не  ждало. Надо было  собираться  всем  гладиаторам  в  дорогу. Совершить  обряд поминовения  и  молитвы  своим  Богам. У  каждого  был  свой  Бог  или  даже Боги. И  каждый  у  себя  в  своем  жилище  в  Олимпии  молился  за  успех  и свое  спасение  и  защиту.
  Совершались  обряды  и  жертвоприношения, прямо  во  дворе  загородной гладиаторской  виллы. Молились  все. И  учитель  Ардад  и  Ферокл  вместе  с Марцеллой  стоя  на  коленях  рядом. Молились  слуги  и  рабы. И  молися  сам  у  себя  в  своем  жилище  Ритарий  Ганик. Как  подобает  гладиатору Ритарию. Он, положив  перед  собой  острый  и заточенный  остроконечными лезвиями  трезубец  и  с  металлическими  грузилами  по  краям  свою  ловчую плетеную  из  нитей  шести  ячеистую  большую  сеть, стоял  на  коленях  и просто  молился. Склонив  свою  гладиатора  молодую  тридцатилетнего Ритария  кучерявую  и  русоволосую  с  заплетенным  колечком  на  темени голову. Он  что-то  шептал  и  разговаривал  с  кем-то  полушепотом.
  Он  побрился  и  совершил  купание  наедине  сам  с  собой  в  отличие  от других  гладиаторов, которые  все  табуном  помылись  в  общем  подземном бассейне  и  своей  гладиаторской  каменной  купальне. Только  он  и  Ардад, дождавшись, когда  все  намоются, сделали  это  уже  в  новой  свежей  и нагретой  воде. В  самом  исходящем  из  нее  горячем  пару.
  Ему  принесли  тряпичные  полотенца  германки  лет  двадцати  Милена  и Алекта. И  помогли  обтереться  гладиатору, хотя  это  было  ритуально запрещено, но  Ганик  почему-то, разрешил  им  сделать  это, слушая  лай дворовых  собак  и  карканье  ворон, и  чириканье  во  дворе  виллы, где-то там  наверху, воробьев. Еще  и  кошка, прижитая  негритянкой  Лифиией котенком  привезенная  с  собой, терлась  у  его  и  молодых  рабынь  ног.
  У него  теперь  были  две  двадцатилетние  подруги, которые  любили  его  вместо  одной  той, что  не  желала  больше  с  ним  заниматься  любовью. Он и  не  настаивал. Он, конечно, мог  зажать  Сивиллу  в своих  сильных мужских  руках, прямо  здесь  в  Олимпии  и  заставить  ее  говорить, но  тогда пострадает  Марцелла. Сивилле  все  сразу  станет  ясно, кто  рассказал  обо всем. И  последствия  для  подруги  его  друга  по  арене  Ферокла  могли  быть  непредсказуемыми.
  Ганик  знал  Сивиллу  и  ее  цинизм. Он  был  ее  любовником. И  знал, и опасалась  ее  и  Марцелла  не  напрасно. Сивилла  была  такой  же  жестокой где-то  там, в  глубине  своей  души. Под  стать  своей  бывшей  хозяйке Луцилле  Вар. Сивилла  была  развратна  и  была  бесчувственна. Только  в момент  любви, она  словно  оживала  и  превращалась  в  неистовую любовницу, но  была  крайне  холодна  даже  со  служанками  школы. Ее  не очень  любили  почти  все  здесь  женщины  Олимпии. И  удивлялись, как Ганик  с  ней  сошелся. Когда  вокруг  много, более  молодых, и  более добродушных  женщин  рабынь  и  служанок.
  Как  оказалось, Сивилла  влюбилась  не  в  самого  Ганика, а  в  его  красивое молодое  гладиатора  Ритария  тело. Ей  не  нужна  была  его  душа  и  любовь.
Только  то, что  было  между  его  ног. И  он  ей  нравился  просто  как молодой  любовник  и  не  более. И  нуждалась  она  в  нем, как  только  в любовнике. Она  и  трахалась  с  ним, всегда  практически  молча. И  это Ганик  понял. Понял, только  теперь. Когда  Сивилла  стала  избегать  с  ним близости  и  близких  встреч. И  полностью  переключилась  на  ланисту Харония  Магму. И  этим, что-то  выгадывала  для  себя. Вот, что  Ритарий Олимпии  не  мог  знать. Но  все  равно  ее  любил, хоть  и  не  мог  теперь простить  за  то, что  она  покинула  его.
  Если  бы  Ганик  был  такой  как  Мисма  Магоний, то  бы  вытряс  силой  все с  Сивиллы, избив  ее  до  беспамятства, не  взирая  даже  на  заступничество самого  ланисты  Харония  Диспиция  Магмы. А  потом  бы, скорее  всего, убил  бы  ее, если  бы  она  предала  его  и  всех  в  этой  школе. Но  молодой Ритарий  был  не  такой, как  Мисма  Магоний, которому, было  убить, что  два  пальца... Но  Ганик  был  совсем  не  как  обычный  и  простой  человек. Что-то  было  в  нем  не  от  людей. И  даже  сам  Мисма  это  подметил. Когда они  беседовали  наедине  в  момент  приезда  в  Олимпию  Луциллы  Вар.
Ганик  это  чувствовал  в  себе. Это  его  доброе  сердце. Мисма  еще  тогда это  подметил. Это  знал  и  его  учитель, и  тренер  Ритарий  ветеран  Ардад. Сердце, которое  досталось  ему  от  его  настоящей  родной  матери, о которой  говорила  его  приемная  мама  Сильвия. А  может, сама  материнская  любовь  Сильвии  сделала  его  таким. За  что  его  любили  все  в  этой  загородной  вилле  ланисты  Харония  Диспиция  Магмы. Это  сердце ангела. Душа, сорвавшаяся  с  Небес  и  оставленная  на  земле. Среди  людей и  этого  утонувшего  в  грехах  земного  мира.
  И  Ганик  бы  не  смог  поступить, так  как  поступил  бы  кто-либо  другой по  отношению  к  той, которая  его  бросила  и  предала  за  свою  маячащую где-то  на  горизонте  призрачную  свободу.
  Надо  было  как-то  иначе. Как-то  по-другому. И  Ганик  думал  как. Но  все это  намечалось  только  на  конец, самих  гладиаторских  в  Риме  игр. Сейчас было  некогда. Шла  усиленная  подготовка  к  этим  играм  на  главной  арене Рима. И  бесконечные  усиленные