- Интересно, так ли я похож на него в живую?
- Очень.
- Как его сын?
- Да, как его сын, - с усилием выговорила Елена Николаевна.
- Было бы интересно узнать, кто его мать? Она жива? Хорошо получается: сирота узнает, что оказывается, его отец живет и здравствует где-то в благополучном Париже в неведении о том, что его копия бродит по миру. Ну, да ладно. Елена Николаевна, Даша в Париже. Мы с ней проделали нелегкий путь через всю Америку с запада на восток, чтобы миновав заодно океан, появиться здесь, в Париже.
- Александр Сергеевич, вы друг моей дочери? – спросила меня дрожащим голосом Елена Николаевна, все еще не оправившись от неожиданности.
- Можно и так сказать. Интересно, как бы ко мне отнесся Петр Андреевич, если бы узнал, что вы живете вместе с Сергеем Ивановичем, его давним другом? Благословил бы он нас? Не уверен.
- Благословил на что, Александр Сергеевич?
- На брак, конечно.
- С Дашей? - с ужасом в голосе спросила Елена Николаевна, вся побелев.
- А то с кем же? Елена Николаевна, вам плохо?
- Нет, ничего.
- Вы говорите, точь-в точь, как Даша.
- А вы, Александр Сергеевич как Сергей Иванович.
- Вы не находите, Елена Николаевна, что между нами много общего?
- Даже слишком много, - со вздохом согласилась со мной мать Даши.
- Елена Николаевна вы намекаете на то, что имеете какое-то отношение к моей матери?
- Да, Александр Сергеевич, - в конце концов, выдавила из себя признание Елена Николаевна.
- Я вас понял Елена Николаевна. Я понимаю, что оказался неприятным сюрпризом для вас. Но вы не принимайте близко к сердцу мое существование. Я пожаловал к вам не для того, чтобы стать вашим живым укором. Ваша дочь и моя жена хочет с вами встретиться. Я только вас прошу вас не говорить ей ничего из того, что я сейчас узнал и необдуманно женился, ничего не зная. Удивительное дело, вы не только меня бросили меня, но и можете одним словом разрушить мое счастье.
- Саша!
- Елена Николаевна, не будем. Я вас еще прошу оставить в тайне мое существование от Сергея Ивановича. Это ни к чему. И еще. Пожалуйста, не афишируйте связь с ним в присутствии Даши. Засим я удаляюсь, - ответил я и уже хотел покинуть гостиную Елены Николаевны.
Но она преградила мне путь и с мольбой в голосе спросила: «Могу я надеяться, что когда-нибудь ты простишь меня»?
- Нет, Елена Николаевна, так нечестно. Мне не за что вас прощать или не прощать. Мы с вами чужие люди. Я думаю, что вот Даша вам не чужой человек. С ней так поступать не надо.
Я уже не мог дольше выносить эту мучительную пытку и быстрым шагом вышел из гостиной. Теперь было ясно, почему мне так близка Даша и отчего я испытывал во сне чувство, что мы одно и тоже. Одним и тем же мы были в утробе Елены Николаевны. Мы ее дети, хоть и от разных отцов. Причем от таких отцов, которые были близкими друзьями.
Увидевшись, мать с дочерью теперь встречались чаще. Но я избегал их встреч во избежание разоблачения нашей общей матери и ее друга, который уехал в колонии по делам и еще не вернулся.
Прошло несколько месяцев. В конце сентября Даша родила двойню: мальчика и девочку, которых мы назвали Орестом и Марусей. Петр Андреевич заболел и я поехал в Россию, чтобы забрать его и привезти к нам. Даша не хотела меня отпускать. Это и понятно: она оставалась одна с двумя младенцами. К тому же, кто его знает наперед, вернусь ли я назад. А вдруг меня убьют? Но потому, как Даша тосковала по отцу, я понял, что она хотела, чтобы он был рядом. Я решил рискнуть. Хотя действительно мог и не вернуться, зная, что будет дальше. И все же я поехал. Петр Андреевич, был не причиной, а поводом моего возвращения в Россию. Сам я не хотел обратно возвращаться. Но какая-то сила влекла меня туда, давая мне понять, что от этого зависит не только мое будущее. Прощаясь, Даша мне наказала не флиртовать со своими подругами и незнакомками. Я уверил ее, что не для этого еду в Россию.
Елена Николаевна осталась с Дашей на время моего отсутствия. Колетт, с которой Даша подружилась, обещала мне гостить у Даши, чтобы она не скучала без меня.
В РЕВОЛЮЦИОННОЙ МОСКВЕ
Путь мой в Россию лежал через нейтральную Швецию и Финляндию. Я попал в Россию в конце октября 1917 г. Из революционного Петрограда мне удалось немедленно сбежать в Москву лишь в вагоне третьего класса. Вот там я и увидел настоящую Россию 1917 г. и, скажу откровенно, она мне не понравилась. Вонь, грязь, ругань, воровство и поножовщина были обычным явлением моего следования от станции к станции в Москву. Вскоре я был в Москве. Ситуация разительно изменилась. Было заметно, что люди устали от неопределенности перспектив социального развития, с которой была связана ситуация двоевластия. И все же в Москве не было, как в Петрограде, засилья массы анархистов в тельняшках и черных бушлатах, перебинтованных пулеметными лентами. Но и здесь смутьянов хватало. И первыми среди них были хмурые большевики. Именно они являлись наиболее опасными революционерами. Естественно возникал вопрос: Почему? Просто потому, что они были одержимы бесами классовой ненависти, готовые устроить геноцид всем тем, кто не был похож на них.
Петр Андреевич пошел уже на поправку. Он очень обрадовался моему появлению. По его лицу я понял, что ему ничего не оставалось делать, как со мной согласиться, ведь я приехал ради него в Москву. Когда мы сидели за столом и праздновали рождение его внучат, в квартиру позвонили. Служанка открыла дверь и в передней показалась Маша. Она пришла проведать Петра Андреевича. Увидев меня, она невольно всплеснула руками от неожиданности и покраснела от удовольствия. Глаза ее заискрились и засияли кристально синим цветом. Я не писал еще о том, что она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Красота Даши была камерная. А вот красота Маши была полная, симфоническая, многогранная. Трудно было в ней заметить то, что нельзя было назвать некрасивым. Маша об этом знала, но в моем присутствии забывала и вела себя естественно, без церемонного зазнайства. Меня это удивляло. Она подбежала ко мне и поцеловала в щеку, поздравив меня с двойней. Прикосновение Маши пробудило во мне неведомое прежде чувство. Трудно было его назвать, а тем более понять. Но от него захватило дух. При появлении Петра Андреевича она стала хлопать в ладоши и повторять, что как рада за всех нас, за наших маленьких ребят. Потом она взяла отца своей подруги за руки и стала с ним кружиться к вящему удовольствию своего партнера. На меня она больше не смотрела. А потом вдруг заторопилась и хотела ненароком упорхнуть. Но Петр Андреевич ее остановил.
- Маша, как только ты ко мне, старику, приходишь, так вселяешь надежду, что не все еще потеряно. Поэтому останься, попей с нами чаю. А потом Александр Сергеевич проводит тебя. Уже темно. Да, и на улице неспокойно в наше «темное время».
Маша, помедлив, согласилась и всю нашу чайную церемонию ублажала нас своими смешными историями из далеко несмешной работы в госпитале, в котором служила сестрой милосердия.
Когда мы вышли из подъезда, я предложил руку Маши, и мы молча пошли под ручку по одинокой улице.
- Мария Павловна, и о чем мы молчим?
- О том, Александр Сергеевич, что мы идем по одинокой улице, располагающей к молчанию. Вы заметили, как все изменилось? Теперь люди боятся выходить поздним вечером без нужды на улицу. Боятся. Говорят, бывает, выйдет человек на улицу и потеряется.
- Зачем вы, Мария Павловна, пошли вечером проведать Петра Андреевича? Кто вас отпустил в такое позднее время?
- А я уже привыкла. Часто возвращаюсь домой либо вечером, либо утром. Прихожу и получаю нагоняй от мамы.
- И никто на улице не пристает?
- Иногда пристают. Если очень настойчиво, то я нахожу безотказный аргумент, - сказала Маша и в знак подтверждения вынула из муфты предмет, который заблестел в лунном свете на ее благородной ладони. Это был миниатюрный браунинг.
- Маша, какая вы храбрая.
- Александр Сергеевич, какой вы смелый. Отважились меня назвать по имени, - с улыбкой ответила Маша. Улыбка так шла ей, что казалось, что все вместе с ней улыбается. Улыбнулся и я. Ничего нельзя было сделать, чтобы не улыбнуться.
- Маша, ваша улыбка обезоруживает. Это ваше самое эффективное оружие.
- Но оно не сделало меня счастливой.
- Как так, Маша? У вас, такой красавицы и нет счастья?
- Вы знаете, Александр Сергеевич, нет, и в ближайшее время не ожидается. Никто меня не встречает и не провожает, и никому я не нужна со своей красотой, - сказала с грустью Маша и посмотрела на меня так, что у меня все поплыло перед глазами.
- Маша, не смотрите на меня так, а то сглазите, - машинально ответил я, и Маша отвела свой взгляд.
- Как так, Саша? – вдруг ответила Маша, рисуя носком изящного женского ботинка овальный невидимый узор на камне под зажженным фонарем на углу Тверской, и потом подняла на меня свои глаза. От того, что она назвала меня Сашей, у меня все внутри похолодело, и я от страха сглотнул слюну.
- Маша, я так не могу.
- А я могу?
Мы стояли друг против друга.
- Маша, как вы все это время жили?
- Александр Сергеевич, а то вы не знаете. Пойдемте, вам же возвращаться обратно, - сказала серьезно Маша и потянула меня за мой рукав.
Мы опять пошли, но теперь скорее. Когда мы подходили к дому Маши на Крестовоздвиженской улице за нами увязались какие-то темные личности криминальной наружности. Маша силком меня потащила в парадное. По правилам хорошего тона я должен был там проститься с Машей. Но она повела меня за руку к себе домой по лестнице.
- Никуда вы, Александр Сергеевич, не пойдете, - сказала шепотом Маша и позвонила в свою дверь.
Дверь открылась, и мы оказались в передней, где Маша познакомила меня со своей мамой, Татьяной Борисовной.
- Мама, Александр Сергеевич, у нас останется. На улице нас преследовала шайка бандитов.
- Татьяна Борисовна, Мария Павловна преувеличивает. Это совсем не бандиты, а пьяные мастеровые. Я пойду.
- Нет, Александр Сергеевич, мы вас никуда не отпустим, - ответила заботливо мама Маши.
- С мамой бесполезно спорить. Лучше позвоните Петру Андреевичу и скажите, что вы останетесь у нас. Ну же, Александр Сергеевич, что вы медлите? Нет, дайте мне трубку.
Маша, извинившись, сказала Петру Андреевичу, что я останусь у них. Дело нешуточное.
- Петр Андреевич, за нами на улице увязались подозрительные лица, и лучше Александру Сергеевичу переночевать у нас.
- Конечно, конечно, Маша, никуда его не отпускайте, - было слышно все, что сказал Петр Андреевич.
Маша положила трубку и коротко сказала: «Вот так».
Было уже поздно и мне вскоре постелили в комнате для гостей. Спальня Маши была рядом. Мне не спалось. Я тихо встал и подошел к двери. Она была приоткрыта. Я как завороженный прошел в дверь и подошел к дверям в спальню Маши. Не знаю, что заставило меня зайти в спальню к Маше. Она спала. В спальне было тепло натоплено. В камине потрескивал огонь, змеящийся
