самая загадочная из разгаданных загадок». А мне так кажется, что человек сам определяет для себя – любовь для него тайна или обычная житейская история. Главное, найти человека, который смог бы тебя терпеть. Ну и наоборот, конечно, - чтобы у тебя хватило сил терпеть другого, столь не похожего на тебя субъекта. И когда этот человек меняется по жизни (не может же он оставаться таким, как в двадцать лет), надо быть готовым к этому, и вытерпеть перемену, даже если она тебе не по вкусу. А кому по вкусу видеть старение ближнего и некогда любимого?… И еще надо терпеть ссоры. Ведь почему пылают ссоры и не заживают обиды? Потому что ужасно чувствовать себя правым и не в силах доказать это близкому человеку. Вот и расходятся, когда никаких моральных сил терпеть такую несправедливость становится невозможным.
В молодости есть много внутренней свободы, но мало жизненного опыта. С возрастом приходить второе, но уходит первое. В молодости парень может делить девушек на доступных и тех, кто не имеет промыслового значения. А в зрелости? Мне-то сейчас кто нужен? Раньше знал, ныне – нет. Свобода схлопнулась до размеров боязни ошибиться. Одно время я завел было тетрадку, куда выписывал выношенную мудрость веков по поводу любви и женщин. Стихи, вроде шекспировских из «Короля Лира»:
Вот дама. Взглянешь – добродетель, лед.
Сказать двусмысленности не позволит.
И так все женщины наперечет:
Наполовину - как бы божьи твари,
Наполовину же – потемки, ад…
В двадцать лет – это воспринималось как великое открытие. Потом уяснил – что это непонимание другого пола и только. А сейчас какое определение лучше подойдет: «крепчает нравственность, когда дряхлеет плоть»?
В юности впервые сталкиваешься с особым типом влюбленности, которую принимаешь за истинную любовь – любовь-страсть. Попадаешь в жерло вулкана. Все кипит, все обостренно до крайности. Только потом, столкнувшись еще раз-другой с хладом, начинаешь формулировать максимы, вроде «не с ней хорошо, а без нее плохо». Или: «она не твоя «половинка», и ты с ней потому, что другой пока нет». А когда появляется другая, то прежняя страсть вдруг быстро проходит, как и полагается извержению вулкана. В такую пору обиды переживаются глубоко, а забываются быстро. За исключением одной - ревности. Мужчина не может забыть, что она спала с другим, а женщина не прощает, если ее не ревнуют. Ревность и творимые с нею глупости – для девушки терпимы, но только не равнодушие.
Нахлебавшись, ищешь женщин, живущих по принципу: «Я вам дала, чего же боле…?» Затем и это надоедает, и появляется желание новой любви. И получаешь. Только любовь иного сорта. Любовь-расчет по формуле: «Хочешь любви большой и светлой? Пропиши в своей квартире». Такая женщина ищет мужчину, готового ее поддержать по жизни, но при этом никогда не говорит, поддержит ли она его в трудную минуту. И, наконец, созреваешь до того, что понимаешь, надо обретать любовь не случайную, а искать нужное тебе целенаправленно. Сказано – сделано. Порукой тому - умудренность жизнью. С этой умудренностью и вляпываешься в самую тяжкую ситуацию, ибо уже нет ни иллюзий, ни молодости. А значит, былого запаса прочности. После чего, наконец, понимаешь: наивным дурачком родился – опытным дураком и помрешь. Хотя… кое-что приобретается. В частности, начинаешь формулировать по-настоящему правильные постулаты. Например, такой: «слабую женщину можно удержать силой, сильную – нежностью». Но, прежде всего, понимаешь, что признание в любви – есть признание в психологической зависимости от этого человека. И, наоборот, любовное охлаждение есть факт освобождения от такого состояния. Вот и выбирай что лучше: насыщенная чувствами несвобода или свобода пустоты?
Тут я заметил, что Ирина вопросительно смотрит на меня.
- Что? Я не расслышал.
- Я спросила: не хотите ли прийти завтра ко мне?
Однако, уйдя в себя, я пропустил чересчур много интересного.
- Могу… Конечно. Извините за тупость. Должно быть, не проснулся толком. По поводу чего?
- Я же говорю, придут люди, которым вы интересны и они вам, надеюсь, тоже.
Эка я стал популярен…
- Приду, обязательно.
- Приходите завтра в шесть. Хорошо?
- Хорошо. Куда?
- Я сейчас выхожу. Не проводите?
- Почту за честь…
- Вы как относитесь к литературе?
- Как вам сказать. Я предпочитаю литературу большой идеи. То, что становится классикой, - Толстой, Достоевский, Булгаков… Вообще, я разделяю литературу на разряды. Первый разряд – литература большой идеи. Второй разряд – литература, достигшая высот нарицательности: Робинзон Крузо, Гулливер и так до Буратино и Незнайки. Далее идет литература ремесла. То есть, когда профессиональные писатели пишут, потому что надо писать. Профессия гонорара обязывает. Иногда среди этого потока попадаются весьма интересные сочинения. И, наконец, разряд графоманской литературы, когда пишут, потому что не могут не писать, но в отсутствии яркого таланта. Иногда графоманами становятся и профессиональные писатели, у которых талант угас, а кормиться надо. Вот такая схема.
- Ясно. Тогда обрадую: для вас я припасла человека, который одновременно и графоман и пишет литературу с большими идеями.
Дом, где жила Ирина, был в пяти минутах ходьбы от остановки. Она жестом гида указала на него. Я близоруко оглядел неоновую вывеску: Отель «Турист».
- Это называется гостиницей. Она для приезжих, - сообщила Ирина, не уверенная, наверное, что я проснулся окончательно.
- Надо же, кто бы мог подумать…
- Номер двести тридцать второй. Это второй этаж. Итак, до завтра?
Ирина стояла и смотрела на меня как будто выжидающе. Или мне опять мерещится? Я чуть придвинулся и наклонился, словно готовый поцеловать. Она не отстранилась! Я растерянно чмокнул ее в щеку. Она на мгновение закрыла глаза. Я отпрянул. Она посмотрела на меня, а потом сказала:
- До свидания.
Кажется, я потерял квалификацию…
Из дневника
- А когда Вы улетите, я все забуду?
- Как захочешь.
- Пока не знаю как лучше…
- Многие выбирают забвение. Трудно дальше жить с таким воспоминанием.
3
Еще не рассвело. На кафедре сонно скользили сумрачные тени. Я и сам был такой тенью. Ну да ничего, я знал, что уже через две минуты занятий в меня вольется необходимая доза бодрости, хотя уже давно учительская стезя меня не грела. Опыт преподавания изменил мою точку зрение на это социальное благо. Обучение всех без разбору, невзирая на желание и природные способности, ведет к девальвации общественного интеллекта. «Творцами» ныне стали люди со средним умом, но высшим образованием. Именно они лезут в аспирантуру и докторантуру, а также во власть и на страницы газет. А теперь еще и Интернет появился, и всякий дурак может громко заявить о себе, а заодно сладострастно обхамить талантливее себя. Все грамотные, но умных-то как было мало, так все и осталось в прежней пропорции.
Был еще один способ взбодриться – атаковать Любовь Олеговну и тем доказать себе, что не смирился перед угрозой своей аннигиляции, и есть сила воли упереться.
- Что это за хорошенькая девушка перед нами нарисовалась? – умилился я, когда она появилась на пороге. - Так и хочется говорить пуси-муси и делать козу-козу.
- Ну вот еще, я уже взрослая женщина!
- Не верю! Чтобы удостовериться надо заглянуть под юбку. А после осмотра места происшествия, я вынужден сказать: планида у вас, девушка, такая, что…
- Это когда я вам под юбку заглядывать позволяла?
- Здрасьте. Вы уже отрекаетесь от голимой фактологии? Вы умаляете мою мужскую гордость.
- Ну и горазды вы болтать, Арсений Константинович.
- Поболтать с красивой девушкой я не прочь, других таких, как вы – у нас нет. Оттого и приходится шаржировать, что виноград не доступен.
Люба вдруг зарделась. Господи, да неужели муж ее так мало хвалит? Впрочем. Именно от мужей как раз комплиментов и не дождешься. А вот от таких, как я - пожалуйста.
- Кстати, у меня есть книги по вашей теме.
- Какой теме?
- По теме гранта.
- Не откажусь. Спасибо. Приносите.
- Я могу занести их… к вам… Я вечером гуляю с собакой недалеко от вашего дома.
Я воззрился на Любу.
Люба в смущении принялась перебирать бумаги на столе.
Неужто? Я не мог поверить. «А она-то с чего…?» Или мне опять померещилось?
Воистину мир полон сюрпризов. И занятие прошло на редкость гладко. На семинаре не пришлось долго и нудно вытягивать из студентов «собственное мнение» (современная методическая установка). Разбирали же сущность царизма. Детишки охотно делились своим мнением, почерпнутым из книжек разномастных дилетантов. Я лениво слушал. Они были еще слишком молоды и потому уверены в том, что умны. Это уже потом, когда они получат формальное образование и выйдут на столбовую дорогу жизни, начнется неизбежное расслоение на подлинно умных и «прочих». Поэтому мне больше нравилось заниматься с «вечерниками». Те вели себя уже по-другому. Могли отличить стоящую мысль от пустопорожнего гомона. Вот их «собственное мнение» я выслушивал со вниманием.
На дворе витала мода на монархию, потому царя в основном хвалили. Я лишь в одном месте не выдержал и когда одна девочка пропела осанну убиенному императору, возразил по полной.
- Да, вы правы, Николая Второго церковь провозгласила великомучеником, но как же быть с казусом 9 января 1905 года? Николай, как истинный христианин, должен был незамедлительно броситься из Царского Села в Петербург, приехать к своим подданным, объясниться с их представителями, принять участие в панихиде по невинно убиенным. Ведь люди шли к царю с иконами, хоругвями, безоружные, как дети к отцу… Николай в переписном листе 1896 года в графе род занятий, написал: «Хозяин Земли Русской». И вот люди пошли к хозяину, а наткнулись на пули и шашки. Разве они тоже не мученики? А церковь о них забыла. Разве это хорошо? Когда матери хоронили своих детей, жены – мужей, то они, наверняка, проклинали царя. Кровь пала на монарха и его семью. Так какой же вывод можно из сего события сделать?
- Не делай того, чего не хотел бы, чтобы сделали с тобой, - послышалось несколько голосов.
Слава богу, хоть несколько человек уяснили…
9 января стал днем смерти официальной доктрины тогдашнего режима – «самодержавие, православие, народность», а ведь мог стать днем ее торжества. Казалось бы чего проще: чтобы не стреляли в твоих детей - не стреляй в чужих. Сделать такое умозаключение намного легче, чем каждодневно класть поклоны перед иконами. А вот на тебе…
И еще тогда пришла в голову мысль: а ведь не доведи царь монархию до краха, не оказался бы он с семьей в подвале Ипатьевского дома, и не приняли бы они мученическую смерть. А тогда бы не обрели святость. Что ж получается: гибель царства того стоило?…
«Полцарства за коня!» А ежели царство – за святость?
4
Уже собираясь уходить, меня обрадовали.
- Ученый совет остановился на твоей теме!
- Мерси им.
Я не знал радоваться мне или огорчаться. Нравился успех, но не нравилось, что меня несет по течению, и от меня мало что зависит. И чем дальше, тем
