жене.
Жене было приятно, и она молчала.
- А дальше? Не дописали?
- Нет, это все. Что нужно – сказано.
- Да?
Я перечитал. А впрочем, наверное, так оно и есть.
Поразило жанровое определение следующей новеллы: «Эссе». Тем более что Эссе состояло всего из трех строк.
Ходила мышка перед киской, хвостиком виляла, пока не была привлечена котом к суду и полной ответственности. Свершилась драма! А за что? За то, что мышка хотела понравиться коту.
Наверное, что-то в духе Хармса, подумал я. Впрочем, когда читал Хармса, то мало что у него понял. Мысли Жараеввм подаются доходчиво, близко к комиксам, что в наше время важно и перспективно.
Стал смотреть дальше.
Он прочитал, что настоящий мужчина в жизни должен сделать три вещи: посадить дерево, родить сына, построить дом. Он посадил дерево, которое оказалось кривым саксаулом. Обзавелся сыном, который вырос оболтусом с криминальными наклонностями. Напоследок он продал квартиру на третьем этаже и построил дом, который после одного из затяжных ливней рухнул ему на голову. Спрашивается: на хрена он поверил написанному?
Я не нашелся чего сказать умного, и двинулся дальше. Следующий рассказ был длиннее и назывался
Первый бал Наташи Р.
1715 г.
Бледный юноша в камзоле и парике несмело подошел к румяной девице и, слегка заикаясь, произнес:
- Разрешите вас пригласить на танец, сударыня.
Девица потупилась и молвила:
- Мне маман не велит…
Юноша понял, что понравился.
1815 г.
Гвардеец с таинственно бледным челом подошел к барышне, щелкнул шпорами и сказал:
- Мадемуазель, прошу у вас тур вальса!
Барышня улыбнулась, сделала легкий книксен и сказала:
- Увы, но мой танец за старым графом Д.
Гвардеец понял, что понравился.
2015 г.
Бледный юноша с татуировкой на всю руку, решительно выплюнул косяк и подошел к девушке.
- Привет! Пойдем, тёл, потанцуем.
- Иди в жопу, - застенчиво пролепетала девушка.
Юноша понял – понравился!
Неожиданная концовка меня смутила.
- Какой… критический этюд, - пробормотал я. – Впрочем, сейчас все печатают.
«Слова похабные, музыка народная», - вспомнил я одну присказку. Впрочем, не по делу. Далее следовали вполне пристойные вещи. Следовало же… не знаю что именно, в литературных формах я не разбираюсь, но озаглавлено было громко:
Притча
Следуя советам друзей, он стал искать в себе Бога, но не нашел. Он стал искать Его на Небе и не увидел. Это ужасно расстроило его. Но, успокоившись, он подумал: «А, может, у меня другое призвание?» И стал искать в себе дьявола…
Я не стал останавливаться и перевернул страницу. Григорий Игнатьевич не замедлил пояснить открывшееся мне:
- Я цикл задумал о писательских трафаретах… таких странных… с психологической подоплекой. Например, в книгах то и дело попадается: «Он вздрогнул», «Я вздрогнул». Представьте себе вздрагивающего человека? Это на судороги похоже. Вздрогнуть человек может, если пугнуть его из-за угла. А тут один персонаж что-то сказал другому, и тот, якобы заметно для глаза, вздрагивает. Такого не бывает. Так и с запахами. Каких только запахов не чуют писатели! Прямо сеттеры, а не литераторы. У меня несколько примеров приведены. Вот, к примеру, Аксенов пишет в повести «Мой дедушка – памятник»: «От нее пахло водорослями и здоровьем». Что женщина, искупавшаяся в море, пахнет водорослями, представить можно: плавала-плавала да и заплыла в кучу морской травы. Но как может пахнуть здоровье? И таких примеров в литературе множество. Каждый писатель считает своим долгом похвастаться описанием самых удивительных запахов. Вот Шолохов в «Тихом Доне» описывает героиню: «Губы у нее были сухи, жестки, пахли луком и незахватанным запахом свежести». А вот у Бунина: «Рука, маленькая и сильная, пахла загаром». Паленым что ли?
Я тоже подивился обостренному нюху писателей и принялся читать юмореску.
Чем пахнет писатель?
Я написал рассказ и пошел в редакцию журнала. В редакции пахло лавандой, свежевымытыми полами и гонорарами. Я бодро прошествовал в кабинет редактора. В кабинете пахло штукатуркой, копиркой и свежевбитыми в чей-то гроб гвоздями. Я сел на стул и протянул уважаемому человеку и гражданину свой увесистый рассказ, задорно пахнущий просохшими чернилами, творческим потом и едва уловимым, как «Шанель» духом гениальности.
- Занятно, - произнес редактор, дочитав рассказ.
В комнате запахло резедой, успехом и поездкой на юг.
- Однако… это нам не подходит. Другой формат. Обратитесь в другое издание.
Явственно запахло жареным.
- А может чего-нибудь подсократить? – жалобно спросил я.
- Не надо. Там все на своем месте, - ответил редактор и посмотрел на часы.
Пахнуло холодом равнодушия, гибнущим талантом и серой. Я встал и вышел. Уже спускаясь по лестнице, пахнущей стеариновыми свечами и косностью, мне подумалось, что, может быть, я недостаточно прописал обстановку и написал не то, не на ту тему и пошел не к тому редактору?
А на улице пахло… Нет, уже не помню чем именно пахло на улице, но помню, что была весна.
Далее, как полагается, шли стихи. На стол легка клеенчатая, коричневая тетрадь, усеянная мелкими буковками. Сколько же ему лет в душе, что он не закончил баловаться стихами?
- Некоторые даже опубликованы, - отметил Григорий Игнатьевич. – Но это не мои, моего брата. Он не в городе живет, так что…
Петров заглянул через плечо и подтвердил.
- Точно! Парочку мы опубликовали в подборке.
Стихи имели заголовок: «Россика». И представляли собой тематический цикл.
Первое стихотворение звучало так.
Страна затянута в мундир,
в мундир затянуты и души.
Народ притянут под ранжир,
доносчики не бьют баклуши.
Мелькают годы за бортом,
лениво текут мысли.
Россия вспрянет, но потом
опять на месте едет рысью.
Верхи все знают наперед.
В пути не может быть сомнений.
За поворотом – поворот,
а вдоль – забор от новых веяний.
Идет каре по осевой,
чеканя шаг суровый.
Идет страна по кольцевой,
столбовой своей дорогой.
Следующее так же шло без названия.
Не отравились ль мы когда-то,
испив кумыса степняков?
Вкусив всевластия разврата
и нетерпимости костров?
И хоть не брали мы чужого,
но рок вел князя-храбреца
от славы озера Чудского
к ногам ордынского коня.
Мы шли по мели еле-еле
и вскачь неслись по глубине.
И за историей успели,
Когда Петр вздыбил на коне.
Теперь мы снова обернулись
узреть предел и нерв судьбы.
Туда, где тихо притаились,
мерцая нам в степи костры.
- А вот это песня. У нас юные казаки ее пели, - сообщил Петров, ткнув в следующий текст.
Он назывался
Песнь юнкеров
(участникам «Ледяного похода» посвящается)
Господа юнкера!
Завтра снова рассвет,
Завтра нам в штыковую атаку.
Кто-то завтра умрет, оборвав в жизни след,
Так выпьем за тех, кого нет уже с нами!
Господа юнкера!
Титулов уже нет!
Но вспомним что мы – все же дворяне!
Отступать не к лицу, хоть не ждем мы побед,
Завтра нам – в штыковую атаку!
Истории тайн
Не дано нам понять.
Нам дано – погибнуть красиво.
Так вперед, господа! На судьбу не пенять!
Памятуя о том, что за нами Россия!
Пусть Россия не вся,
Пусть теперь мы одни.
Отщепенцев полки в мире крови и горя
И на наши могилы не положат цветы,
Но мы не сдадимся - без последнего боя.
Господа юнкера!
Скоро новый рассвет.
Не вернуться нам всем из жаркого боя.
Покраснеет ковыль, но дадим мы обет:
От своей земли не уйдем за три моря.
Не уйдем за три моря.
Я представил человека, читающего записки участника корниловского похода в зимний вечер, который сам в этом поселке ощущал себя заброшенным, но пытающимся пробиться к какой-то полунепонятной еще цели…
Были отклики на недавнюю современность.
Перестройка – перестройка.
по истории нам тройка,
по теории нам «пять».
«Пожалуй, что теоретически мы всегда были хорошо подкованы», - согласился я с мыслью автора.
- Смотрю, ваш брат предпочитает гражданственную тематику?
Георгий Иванович, неправильно истолковав мой риторический вопрос, виновато развел руками. Наоборот, мне нравилось, что не было лирической лабуды на тему: «Я люблю – она не любит, я хочу – она все мучит».
Заканчивалась подборка «Качелями».
Вот качели взмахнули вверх,
И началось опять скольженье.
Мчимся вниз – ведь то не грех,
Лишь бы не было вечным паденье.
И снова качели взметнутся ввысь.
Им падение служит
