больше. Какие-то силы колдуют. Выстраивают опыт, а ты, словно мышка в колбе, принюхиваешься, исследуешь стенки. Глазками видишь возможность свободно пробежаться по лабораторному столу, а нюх чует стену и велит: не бейся носом – расшибешь! И мыслишка тайная-претайная: а вдруг я оправдаю опыт, и мне дадут вкусного корма и отправят в клетку к самочке?
Альтернативы-альтернативы… Не нами созданные, не нами предложенные и не нам, на самом деле, предстоит выбирать из предложенного. Или я не прав? А как же божья свобода воли? И к чему этот бескрылый пессимизм? А может, мне дают шанс… Великий шанс прыгнуть выше головы и даже выше голов человечества? А чем я хуже Заратустры? Тот дерзнул, в то время как сотни не глупее его интеллектуалов предпочли выжидать и осторожничать. Эхма, где наша не пропадала!
«И пропадала она везде».
Тьфу! Опять пессимизм. И я в пику сомнениям озарился особо радостной улыбкой, на какую был в тот момент способен. Но начал официальным тоном.
- Ну что, Любовь Олеговна, поедете со мной в Фонд на представление темы?
- А я-то причем?
- А притом, что я без вас никуда. Вы озаряете меня тем светом, с которым мужчина только и ощущает себя мужчиной.
- Сексуальным что ли?
- Вот видите, мы понимаем друг друга с полуслова.
- Пол слова – это мычание.
- Ну, значит, с одного мыка!
- Нет, вам нужна женщина с многоопытным стажем, а не я.
Я искренне восхитился точностью формулировки, и умилился.
- Ах вы моя тыковка! Как верно по сути и отчасти по существу!
- Я не тыковка, - авторитетно заявила она.
- Вам, конечно, видней, Но, во-первых, только за такой афоризм Фонд должен отвалить нашей кафедре – кузнеце таких кадров – грант, а, во-вторых, опыт со мной быстро наживается. Что замерла, перепелочка? Дрожишь! Волка перед собой видишь?
- А если козла?
- Тогда ты не перепелочка, а кочан капусты.
- В таком случае пусть я буду перепелочкой.
- А я козлом?
- Нет, собачкой. Такой лохматенькой, с приветливо виляющим хвостиком.
- Болонкой, что ли?
- У болонки нет длинного хвоста. А у тебя пусть будет. Как у доброй дворняжки.
- Наконец-то, мы определились. Только дворняжки не бывают добрыми, они бывают наученными. Своей дворняжеской жизнью.
- Вот тогда я точно вас полюблю и поеду в любой фонд, - отвечала Люба, смеясь. – Хорошо быть рядом с мужчиной наученного жизнью.
Мне же шутить расхотелось. И вообще говорить на щекотливые темы. Что происходит? Неужели от Ангела на меня пал какой-то свет, и женщины интуитивно чувствуют… то бишь, видят его? В таком случае, имею ли я право пользоваться тем, что мне не принадлежит? Или так: я воспользуюсь случаем, а когда Ангел улетит, и я вновь стану ординарной личностью, то какой будет удар для этих женщин! Будут удивляться: «и что я в нем нашла»? И мне будет неприятно упасть с небес. Так что – фу, собачка!
Встреча с творческими людьми
1
Пришла пора собираться в гости к Ирине. Линию поведения решил избрать простую и эффективную - вежливая холодность, вежливая предупредительность, вежливость во всем, в каждом повороте головы… Чтобы сразу было ясно: «Мы к вам по делу». Одно наводило на размышление: брать вино или нет? Это уже можно истолковать так, что и вежливость не поможет. Решил ограничиться коробкой конфет. Чаепитие - оно и есть чаепитие.
Ирина спустилась в холл, провела мимо охраны, переговорила с дежурным, и мы поднялись в номер. Шла она чуть впереди, так что я мог без помех лицезреть ее фигуру. Облегающее ей шло. Спинка прямая, в пояснице следовал красивый загиб плавно преходящий в… Я отвел глаза. Знаем мы эти женские штучки. Но и волосы были хороши. Струились по плечам водопадом.
Она повернула голову и спросила:
- Готовы?
- Всегда готов! – рапортнул я, не уточняя, что имеется в виду.
Она тоже не стала вдаваться в детали.
В номере смотрел телевизор мужчина. При виде нас вскочил и радостно закричал, перекрывая шум стрельбы по живым мишеням:
- Петров!
- Горенков! Арсений! – радостно прокричал я в ответ.
Вместо того чтобы убавить звук, Петров продолжал весело орать.
- Имя у меня заковыристое, так что зови меня Петровым.
- По рукам!
Петров засмеялся, будто ему объявили приговор о помиловании, и я вместе с ним чему-то порадовался. Есть такие люди, от которых так прет энергией, что и покойник напоследок улыбнется.
- Объясню суть ситуации в трех словах. Я работаю в отделе писем. Любую газету всегда осаждает энное количество поэтов и прочих прозаиков. Мы их терпим, потому что это, в основном, хорошие ребята. Но есть особые случаи, когда нам одним не разобраться. Будь другом, посмотри одного пациента. А то мы в его деле не копенгаген.
- О чем речь! Только справлюсь ли?
- Да я же вижу, кто передо мной. Титан!
- В смысле кипятильник?
- Не. В смысле мозговой массы.
- Спасибо. Первая по настоящему точная оценка меня за последние сто лет. А что есть в наличии?
- Очень художественное произведение. Судя по толщине - роман.
- Предлагаемый роман, надеюсь, в постмодернистском духе?
- То есть?
- Ну, например, описывается среднестатистическая американская семья: муж-бисексуал и тихий извращенец, сын – гей, дочь – лесбиянка. Дом полная чаша, а также полный респект в местном церковном совете. Параллельно посещаются собрания поклонников вуду, а тут на голову матери сваливается проблема. К дочери начал клеиться странный тип: не курит травку, не состоит в обществе анонимных алкоголиков, а работает токарем на заводе. И вот этот вырожденец начинает тянуть бодягу про любовь под луной, причем ни разу не предложив групповуху в качестве доказательства серьезности намерений. При всем при том, за кажущейся несложной фабулой скрывается метафизический конфликт сознания и подсознания, ментальности и брутальности между рационализмом и фантомным миром самореференциальных знаков, отраженных в лишенных видимого смысла поступках героев. Представляете конфликт такой силы?
- Круто! – согласился Петров.
- Разве в провинции такой уровень осилят?
- Вряд ли. Мелко плаваем, - согласился Петров. – Еще в тексте должен обязательно следующий диалог:
- Ты разведен? - поинтересовался Джон, отложив гамбургер.
- Да.
- Почему? Она тебя била?
- Нет… почти нет.
- Так почему ты развелся, Билл?
- Антифеминизм? Это актуально. А вы, оказывается, сечете в литературе, - похвалил я.
- Почитываем в транвае…
- Ладно, подавайте вашего классика.
- Чичас. Ириша, где наш протеже?
- Скоро подойдет. Да убавьте звук! И садитесь!
Мы подчинились. Стало непривычно тихо и уютно. Если бы не неугомонный Петров.
- Кстати. Есть у меня классный сюжет для романа, - объявил он, радостно хлопая меня по колену. – Ириша, и ты послушай, а то много потеряешь. Значит так. Однажды в одну развитую страну разом прервалось поступление наркотиков. Полностью – от героина до кокаина. Представляете? Завал! И немудрено, ведь поток наркотиков контролировал всего один трест. Таково последствие монополизации рынка. Через неделю миллионы людей запаниковали. И тогда они получили послание-инструкцию: им вернут кайф, если они станут делать то-то и то-то. У каждой группы была своя задача, и они начали ее выполнять. Люмпены стали поджигать автомобили и магазины, учащиеся вышли на улицы с требованием отставки правительства. Менеджеры в офисах лихорадочно дезорганизовывали экономическую жизнь. Биржевики опустили курс акций до неприличного уровня. Через месяц к власти пришли новые люди. Люди Ордена… Ну, как? Далее на сцену выступает герой-одиночка, раскрывающий заговор и мобилизующий группу старых друзей по войне за демократию в джунглях на борьбу с Орденом и наркотрестом. Круто? Вот бы такой боевичок зафигачить! Тут тебе и политика и социалка, и мочилово…
- И они добиваются своего – трест разукрупняют?
- Молодец. Сечешь!
В дверь постучали.
- А вот и классик! Явление таланта народу, часть вторая!
Петров в два прыжка оказался у входа и одним махом распахнул дверь.
Далее последовал рев восторга, представление вошедшего мне, а меня ему…
Поглядеть бы на его жену, подумалось мне о шумном Петрове. Наверное, святая.
Вошедший же являл из себя сдержанность мученика. Чрезвычайно худой и высокий, бедно одетый (ну это понятно), в пиджаке времен борьбы с космополитизмом и коротких брюках. Он являл собой наглядный пример того, что способность к творчеству может быть не только божьим даром, но и наказанием. Под мышкой писатель держал потертый портфель с латунным замком. Кожаное изделие тоже явно относилась к временам суровым и героическим. Да и сам товарищ был в пенсионном возрасте.
- Жараев Георгий Игнатьевич, - представился он. - Извините меня за беспокойство. Сам знаю – не подарок…
- Да брось, Игнатьич, тут все свои. Давай выкладывай бумаги, а то мне бежать скоро.
Георгий Игнатьевич присел за журнальный столик и извлек из портфеля стопку листов.
- Я специально взял немного, чтобы не пугать вас, - сказал он с достоинством.
Мне понравилось и первое, и второе заявление. Мужик был не глуп, и это ободряло. Я тоже примостился рядышком.
Мне вручили листочки, и я прищурился, стараясь разглядеть подслеповатый текст, отбитый через выцветшую ленту пишущей машинки.
«Ну да, где сейчас добудешь ленту для «Ундервуда», а компьютером он пользоваться не умеет», - с сочувствием подумал я.
- Разрешите предварительное замечание. Я попытался писать обычную прозу, но понял, - это скучное занятие громоздить кучу слов между двумя встреченными мыслями.
- Не понял… Какими?
- Встреченными. Знаете, я пришел к выводу, что девяносто пять процентов людей в своей жизни изобретают не более трех самостоятельных мыслей, остальные берутся из опыта других.
- Любопытная теория.
- Так вот, есть люди, способные абсорбировать из информационного пространства достаточно много мыслей, или «смыслов», говоря современным научным языком. Извлекать и использовать их в деле. Некоторые из них облекаются в красивую словесную упаковку, чтобы чужое выглядело своим и желательно масштабнее. Я тоже пытался этим заниматься. И зашел в тупик… Поелозил там, пока не обратил внимание на такую форму выражения мысли, как афоризм. В них выражается мысль в голом, отшелушенном виде. Лишних слов нет. Но голая мысль представляет собой скучноватое зрелище, потому афоризм хорош в единственном числе, в виде поговорки или эпиграфа. И когда мне на глаза попалось японское трехстишие – хайку, я понял, - над той же проблемой думали еще тысячу лет назад! Древние японские поэты совместили краткость и экономность слова с образностью. Подражать древним я не стал - эпигонов и без меня хватает, - а стал писать «понятки».
- Как? «Понятки»?
- Да. Так я называю свои стихи и рассказы. Полюбопытствуйте, если не против.
И он протянул тетрадочку. На радость мне она была тоненькой, и я благодарно ее открыл. На первой странице значилось стихотворение без заглавия:
Жизнь прошла – ты не пришла.
Все что было – грезы
Я спросил:
- Это эпиграф?
- Нет, это законченное стихотворение. Зачем еще что-то добавлять, и так все ясно.
Я перечитал. Вообще-то, верно. Ясно о чем и про что.
Ниже шла проза.
Павлу Петровичу на пенсии было скучно, и он с утра решил пошуметь. Показать, кто в доме хозяин.
- Если ты красива, то, думаешь, тебе все позволено? – кричал он
