ГВАРДИИ МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ

двадцатая годовщина Победы в Великой Отечественной Войне. Херсонская воинская часть ПВО, как и весь советский народ, активно  готовилась к праздничным мероприятиям.
    В самом полку и его дивизионах к празднованию юбилея были задействованы или  создавались  коллективы  художественной  самодеятельности – готовились костюмы, реквизит, проходили репетиции.
   Шли они и в ленинской комнате технического дивизиона, где готовился сводный концерт огневого и технического подразделений.
   Замполит дивизиона объявил о конкурсе проводимым командованием полка на лучшую самодеятельность вообще, и  «Лучшую частушку на  фашистскую верхушку!» в частности.  
    Алексей, на  которого иногда  накатывало  написать,  что-нибудь этакое,  решил попробовать внести свою лепту в празднование юбилея. Используя время после отбоя, (когда его часто поднимали больные по ночам) он с энту-
зиазмом взялся за сочинение частушки. Неожиданно для него самого слова начали складываться на мотив модной, тогда джазовой песенки: «В Ганноверском порту, с пробоиной в борту,  “Джанета” починяла такелаж…».  Первые три строфы легли, на бумагу, как черная или красная икра на хлеб с маслом:
                            Адольф кричал, как мог:
                      Вперед и на Восток! -
                  Народов жизнь не ставил он и в грош….
«А дальше, парень, что дальше…? – задумчиво чесал он затылок, - Ни в грош, хорош, похож…, - подбирал он рифму к слову грош, - …на черта он похож…, стоп! А если:    
                            Европа - это быль! -
             Глотала лежа пыль…, -
                            А фюрер был на дьявола похож…?
    «Нет, тут, надо бы что-то другое…, про танки что ли…? В смысле: Европа глотала пыль от проходящей техники и танков… Оно бы и не плохо, но как их срифмовать - танки и грош…? А может - грош и танки? А может, еще,
как-то, по-другому?
 Ну-ка, а сели так? - Вопил Адольф - солдат его хорош?
                                Европа, это быль!
                                 Глотала лежа пыль;
            Вопил фашист – солдат его хорош!

А теперь-сначала: Адольф кричал, как мог:

  Вперед и на Восток! -
  Народов жизнь не ставил он и в грош!
  Европа, это быль!
                                Глотала лежа пыль;
  Вопил фашист: – солдат его хорош…»

    «Ну вот так, как будто бы, и ничего; и что-то, во что-то, вроде бы,  и складывается. И что там у нас дальше…»?  А дальше ничего не получалось: «…шагал солдат раз – два…, ружье тащил едва… Какое, к черту, ружье?! Ружья у охотников - у него – автомат! В крайнем случае, мог быть, карабин, винтовка…».  Дальше, сколько он ни ломал голову, ничего не получалось. «Может, получится завтра? Да, пожалуй, отложим на завтра, а сейчас спать Леш`а, спать»!
    Время было позднее и Алексей, весьма довольный своими первыми, как показалось ему, чрезвычайно удачными строчками, со спокойной совестью, сразу, как только смежил глаза, уснул.  
    Снилась ему растрепанная, грязная, косматая, патлатая старушка Европа. Лежа в самой гуще пыли, в несуразной и смешной шляпке на голове, она жалобно тянула к нему свои тонкие ручонки! – Русско камерадо, пашалюста, помогать! – молила она.  А вдали, на фоне заходящего, будто облитого кровью солнца, стоял Адольф Гитлер. Он яростно брызгал слюной, размахивал волосатыми руками и кричал, что-то ободряющее и вдохновляющее своим войскам, парадным, прусским шагом проходившим мимо него. Алексей вдруг подскочил, протер глаза, впрыгнул в сапоги и торопливо пошагал к себе в санчасть.
   - Что, не спится, товарищ гвардии младший сержант? – спросил, стоящий у тумбочки с телефоном, дневальный.
   - Да, - ответил Алексей, - пойду, проглочу таблеточку.
  В кабинете, Черкасов, бросился к столу, схватил ручку…  И слова, будто поджидавшие этого момента, полились из-под пера на бумагу, как вино из графина в хрустальный бокал:

                                 …Что лучше нет его
                                  На свете никого,
                                  Непобедимым он себя считал!
Нормально, Леш`а, нормально! - подстегивал он себя. - Давай, пиши, пока идет, пиши – дальше, черт тебя подери!

                             Но вот какой скандал –
                             Он на Союз напал!
                             И горько пожалеть, пришлось о том -
                             СС и все его войска
                             Вдруг дали драпака –
                             Пинаемые жестким сапогом -
                             Солдаты прусские,
                             Попав на русские
                             Штыки каленые, все пали ниц –
                             И кончен блиц…!

     «Ф-фу! – облегченно вздохнул Алексей, кажется все! Конечно, наверное, еще сыровато, требует доработки, но, в общем-то…».
     Через пару, тройку дней, выбрав время, показал куплеты замполиту. Тот пришел в полный восторг: -  С этой частушкой, Черкасов, мы займем первое место в полковой самодеятельности! Молодец, Леша! – первый раз назвал его по имени майор, дружески хлопнув по плечу. - Почему скрывал свои таланты?!
   - Так никто не спрашивал, - скромно пожав плечами, отвечал Алексей.
   - Вот, спрашиваю, что умеешь еще?
   - Еще, - отвечал фельдшер, - я, как будто бы, - неплохо пою и в концертных программах медучилища и города, выступал в качестве конферансье.
   - Это замечательно! Надо будет попробоваться, и в песне, и в конферансе. Приходи-ка ты, Алексей, вечерком в ленинскую комнату технического дивизиона…, слушай, - перебил майор себя, - а ты на каком-нибудь инструменте,
случайно, ни того? – пробежал он пальцами по воображаемым клавишам.
   - Что не того, - то не того, хотя - хотел бы этого!
   - А жаль, - вздохнул замполит, не оценив его экспромта, - нам аккомпанирует, офицер из технического дивизиона, - пояснял он, -  и некоторая зависимость от него сказывается на качестве репетиций и репутации, ну и потом, хотелось бы выступать самостоятельно, а не в сборной огневого и технического, ну да ладно – нет, так нет.
    Вечером Алексей пришел в ленинский уголок соседнего дивизиона. Когда он вошел в зал, аккомпаниатор сводной самодеятельности, симпатичный старший лейтенант подыгрывал на аккордеоне красивой молодой женщине. Она пела, приплясывая в такт музыке, что-то веселое и народное. Голос
грудной и сильный, хорошо поставлен. Женщина, как сразу определил фельдшер, была кормящей матерью –  с ее высокой, налитой,  красивой  груди  нет, нет, да падали на пол тяжелые капли молока. Окончив петь, женщина посмотрела вниз, и увидев на полу белую лужицу, покраснела, сконфузилась и поспешила отойти в сторону.  Присутствующие, слава Богу, сделали вид, что ничего такого особенного не произошло; и  женщина быстро успокоилась.
    Затем, аккомпанируя самому себе, запел старший лейтенант. Он пел свою
родную, офицерскую песню. Ни до, ни после этого - слышать Алексею ее не доводилось. Голос у офицера, был мягкий, бархатный, и чем-то напоминал  популярного в те времена певца Александра Трошина.

«Белые снежинки на погонах,
Словно приземлившийся десант;
Я к тебе вернулся с полигонов –
                                         Младший сын и старший лейтенант.
Стал я крепче и повыше ростом…, -

припав щекой к аккордеону, пел офицер, вкладывая в песню всю свою  душу и темперамент,
                                          В смерзшейся шинели добела,
 Мама, я к тебе вернулся просто,
 Потому что ты меня ждала…

    Алексей, бросил взгляд, на стоящую неподалеку, только, что спевшую молодую мамочку; она смотрела на офицера влюбленным и безгранично преданным взглядом…
Но живет, девчонка по соседству,
У нее еще в косичках бант…,-

продолжал петь офицер и, оторвав голову от инструмента, посмотрел на женщину. Взгляд его, встретившись с ее взглядом, как бы облил ее, еще такую юную, хрупкую – лаской, нежностью и заботой, -

                                        И ее вынашивает в сердце
Младший сын и старший лейтенант…»…

    Женщина с повлажневшими глазами, прижав руки к груди, восторженно улыбалась, поющему старшему лейтенанту.
    Алексей понял, что перед ним два бесконечно влюбленных друг в друга человека: «Они, наверное, муж и жена, - подумал он, - какая красивая пара! Может он и пел о себе и своей жене? Черт, очень красивая пара!  – еще раз по-хорошему позавидовал он. – Не то, что у некоторых фельдшеров - девушка! Да, - согласился он с собой, - ваша девица и года подождать не сумела»!
  По окончании песни, Алексей, не сдержавшись, бурно зааплодировал от восторга.
   Офицер приветливо и благодарно кинул взгляд в сторону Алексея: - Ну
что, - спросил он, обращаясь к замполиту второго дивизиона, сидящего у окна, -  из ваших бойцов, смотрю, опять никто и не пришел?
    - Да должны были подойти ребята, - откликнулся замполит огневого дивизиона, оглядывая зал.
    - Здесь я, товарищ гвардии майор, - сделал шаг вперед Алексей, - гвардии младший сержант Черкасов! – представился он, старшему лейтенанту, сделав
шаг вперед. – Извините, очень хорошая, просто замечательная и здорово исполненная песня! – с чувством сказал он офицеру.
   Старший лейтенант, зарделся от удовольствия: - Спасибо, - сказал он, благодарно посмотрев на Алексея.
    - Ну, вы тут - без меня, - сказал майор, - а я пойду, узнаю, почему не пришли Тищенко и Бездворный.
    - Что у вас? – вопросительно посмотрел старший лейтенант на Черкасова.
    - Да вот, - протянул офицеру Алексей листок с двумя текстами песен.
    - А, мелодия? – спросил офицер, прочитав слова.
    Алексей вполголоса начал напевать мелодию.
    - Ну-ка, ну-ка, - принялся нажимать на клавиши, подбирая мелодию старший лейтенант.  - А вот тут…, - попросил аккордеонист, - тут, повторите еще разок…, -  ага, - теперь, понял, понял!  - обрадовано подтвердил он, и заиграл…
    Мелодия, звучавшая вначале робко и неуверенно; постепенно переросла в красивое, мощное звучание, и вот окончательно пойманный музыкантом мотив, переплелся с голосом певца, и получилась…, получилась красиво льющаяся, полная печали песня!

                             «Сейчас по Нью-Йорку холодному,
А может быть по Лондону,
                              А может, по Мюнхену бродит он
Смоленский мальчишка Иван.
Войной от России отринутый…
                              Все бродит он, все бродит он;
          И верит все меньше заученным,
          Чужим иностранным словам.
                Когда-то в Смоленске он в прятки играл,
          Пел песни, и марки в альбом собирал!
          Он помнит весною себя под ветлою,
          А рядом отца своего...»…

      - Ну что, по-моему, очень даже неплохо, – сказал офицер, после первого куплета, и обратился к своей молоденькой жене: – Даша, как ты находишь эту вещь?
   - Мне тоже кажется, что это прозвучало очень трогательно и симпатично, -
ответила женщина, - поработать еще над мелодий и можно смело включать в репертуар. А что-нибудь еще, у вас есть?
   - Есть еще одна песня, вернее – частушка, я… сам написал ее, - скромно опустил Алексей глаза, - посмотрите, может быть подойдет?  
   - Ну, ну, – давайте посмотрим, что у вас получилось?  
    Алексей пропел частушку и, молодая пара, посмеявшись над Адольфом,
похвалила автора.
   - А, вы не могли бы повести концерт? – спросила жена офицера. – У нас нет ведущего.
   - Дарья, ви попали в самую точку, обратившись к мине, как к совершенно точному и, безнадежно правильному адресату! - пошутил Алексей, перейдя на еврейский акцент. - Или ви уже и знали, и слышали, и за мине, и за мои концертно-руладистые трели?  Ви не скажете, почему мине з вами так хорошо и