долговязым. Сейчас он стоял одной ногой на стуле и держал на колене гитару. Стефани не могла оторвать от него взгляд. А уши жадно хотели слушать и слушать его красивый баритон, который раздавался здесь еще не в полную силу. Но все были, словно, очарованы. Стешка осторожно повернула голову в ту сторону, куда постоянно смотрел певец, пока исполнял песню. И... О, боже... вот куда он смотрит все время... Галина! Вот предмет его вдохновения. Стешка вспомнила подвал редакции. Как осторожно он подсаживал ее к окну. Как переживал за нее больше, чем за себя. Ведь он мог сгореть... Огонек в ее глазах моментально потух. Значит, не для нее эта песня. Но Галина, словно не видела тоски в глазах своего музыканта. Она, то и дело, поворачивала голову влево. Наверное, что-то хочет сказать подружке. Но взгляд ее пролетал мимо Маши, над головами слушателей и останавливался... на Степане. Вот какая карусель. Говорят, война – не место для страстей. Но жить нигде не запретишь. Как раз на войне и обостряется желание жить, а, значит, любить. Может, в последний раз. У кого-то, в первый. А кого-то именно такая любовь спасает от шальной пули и нелепого случая. И Стешка знала, ее должна спасти любовь. Пусть, даже, безответная.
Степан, улыбаясь чему-то своему, слушал песню. Когда Николай закончил, ударив последним аккордом по струнам, он неожиданно и дерзко кинул огненный взгляд... в сторону Стефани. Так, словно хотел сказать ей: смотри, на что мы способны ради тебя. Не подведи!
И Стефани откликнулась таким же взглядом: «Не подведу!»
Глава 23
Сегодня Стефани, как никогда, была собрана на работе. Все ее внимание сосредоточилось не только на печатных документах, но и на всем, что происходило вокруг. Берта была рядом и выполняла свою работу. В комендатуру вошел жандарм из Морозовского. Он пришел с донесением о том, что крестьяне не хотят платить пошлину. Принес целый список фамилий. Стал говорить на русско-украинском суржике. Берта была рядом и перевела Шульцу:
-- Господин жандарм говорит, что их управление плохо кормят. Все, что приносят вот эти крестьяне, идет в вашу комендатуру, а ему ничего не достается. Он пришел жаловаться...
-- Что?! – вскипел Шульц, -- скажите господину жандарму, что он русси-швайн! Я сокращаю для него и для их управления процент дохода. Им и так много перепадает. Пошел прочь, ненасытная свинья! Так и переведите.
Берта перевела. Обескураженный жандарм вышел прочь. Берта кинула ему в след на русском:
-- У господина Шульца сегодня плохое настроение. Не приносите ему плохие новости о крестьянах. Управляйтесь с ними сами.
Стефани устала находиться в напряжении. После обеда все разбрелись по своим кабинетам. Стефани немного успокоилась и стала думать, что ее задание отложили на потом. Но за стеной в кабинете обер-лейтенанта Этлера послышались напряженные голоса. Там была Берта и Шульц. Они разговаривали не громко, но напряженно. Стефани подошла к стене и замерла, слушая.
-- И кого вы предлагаете послать в контрразведку?
-- Это должен быть молодой человек или девушка, которую еще не знают партизаны.
-- Уж не себя ли вы имеете в виду?
-- Никак нет. Меня все в этом городе знают и называют «немецкой овчаркой». Видели не однократно с вами при исполнении обязанностей. Мне нельзя.
-- Может, меня можно? – на лице Шульца промелькнула игривая ирония.
-- Подумайте, господин Шульц, -- вторила игриво Берта в тон ему, -- Разве у нас нет таких людей?
Стефани казалось, что она видит сквозь стену их лица.
Шульц закурил трубку и медлил с ответом, который напрашивался сам собой. Потом медленно произнес:
-- Я не хочу думать о плохом. Но в нашей комендатуре есть одна только молодая особа, совершенно неизвестная красным партизанам. Вы же не имеете ее ввиду, правда?
Берта поняла, что дело может перейти в конфликтную ситуацию. Она, подумав, спокойно отвечала:
-- Господин Шульц. Я устроилась работать сюда, чтобы всю свою жизнь посвятить делу Великой Германии. У меня трое детей и я не думаю о них. Работа для меня превыше всего. Разве в этой комендатуре, преданно служащей Германии и Фюреру, есть особы, чьей жизнью нельзя рисковать? Или вы не настолько преданы, как я?
-- Я ценю вашу преданность, фрау Берта, -- быстро ответил Шульц, смекнув, на что она намекает, -- Но в этой комендатуре есть несовершеннолетние, смею вам напомнить, чья жизнь еще находится под опекой родителей. Мы взяли сюда одну девочку на работу, и мы за нее отвечаем. Это дочь французского полковника, Стефани Стронг. Я обещал ее отцу, который сейчас не здесь, что за ее жизнь отвечаю головой.
-- Ну, во-первых, она уже совершеннолетняя. В двадцать лет я уже работала в полную силу и имела свою семью. А, во-вторых, насколько мне известно, ее отец предан Фатерляйну. Он будет гордиться подвигом своей дочери, который она совершит во имя Великой Германии.
-- Живой дочери.
-- Сейчас на фронт отправляют абсолютно всех с семнадцати лет. Так требует наше дело. Я не думаю, что там будет опаснее, чем на фронте. Тем более, что я всегда ее подстрахую.
-- Берта, вы мечтательница! Вы у нее самой спросили, сможет ли она?
-- Если вы не против, то я сейчас же спрошу у нее самой...
-- Ни в коем случае! Ребенок может наделать глупостей.
-- Она давно уже не ребенок! – с призрением кинула Берта. И, вообще, если вам нравится, что вас постоянно атакуют партизаны, а, главное, какой-то Штефан на пару с Мельником, которых вы боитесь больше всего на свете, то я умываю руки. Я не такой представляла немецкую комендатуру.
Берта хотела развернуться и выйти из кабинета, но в этот момент окна в кабинете Шульца задрожали и посыпались мелкими осколками на пол от ударной волны с улицы. Где-то разорвалась очередная бомба, скорее на железной дороге. Шульц глянул на часы:
-- Проклятие! Сейчас должен идти наш поезд с боеприпасами...
Берта не успела выйти из кабинета. Ее чуть не сбила с ног Стефани, которая в ужасе вбежала в кабинет.
«Пора!» -- дрогнуло у Берты в груди.
-- Что это?! – глаза Стефани излучали ужас.
-- Это люди Мельника поезда взрывают. Скоро он нас взорвет... – хладнокровно произнесла Берта.
-- Этого нельзя допустить! Надо что-то делать... – Стефани готова была сорваться сию же секунду в бой против загадочного Мельника.
-- Надо, -- отвечала Берта, -- А господин Шульц не хочет.
-- Как это, не хочет?! – глаза Стешки сияли пламенем.
-- Нам некого послать в разведку к партизанам. Ты, говорят, еще совсем мала. А, пока мы тут размышляем, их люди жгут наши ряды.
-- Я не маленькая, это чушь! Я готова сражаться против красных. Я их ненавижу! – Стефани вспыхнула как алое знамя.
Берта торжествующе посмотрела на Шульца. Тот опустил глаза.
Глава 24
Стефани снова шла в штаб партизан. На этот раз одетая в простую юбку и вышитую блузку из не выбеленного льна. Прохладный сентябрьский ветер ворошил ее смолистые волосы, и она набросила на голову цветастую косынку. Стефани шла огородами, чтобы меньше кто видел ее на этом пути в этой одежде.
-- Мария, -- услышала она знакомый задиристый голос у себя за спиной.
Стефани обернулась:
-- Степан?
-- Что так медленно идешь, скоро стемнеет? И до чего же вы похожи с...
Стефани поняла, что сейчас она не та... она – Мария... Степан игриво улыбался веселыми глазами:
-- Хорошая ты девка, Маша. И подруга боевая... Взял бы я тебя в жены.
-- Да ты что, Степка, я ж замужем. Я Матвея жду... – на глазах у Стешки навернулись слезы, -- Да и молод ты еще. На пять лет от меня разница.
-- Да... – протянул грустно Степан, не обращая внимания на обидный «комплемент», -- Многие жизни война унесла. А наши продолжаются...
-- Нет, Степан, и не проси. У меня дочка, копия Матвей! Не могу я его так просто забыть. Многих унесла, а многие и вернутся. Никто не знает, может и не погиб он вовсе. Надо только ждать. Ждать и верить.
Степан вздохнул:
-- Меня бы кто так ждал. Все ж было бы легче...
-- Ты, Степа, хочешь, верь, а хочешь – нет... Но вижу я, тебя тоже ждать будут. И любить, очень крепко. Не сейчас, посля войны. И будут у тебя детки. Как ты, смешные, шальные... мальчик старшенький... только вижу я, не мой он... двоих вижу... где-то очень близко, почему-то... но не мои... вот, на руке у тебя написано, я вижу...
Стешка вдруг четко увидела картинку. Палата родильного дома. Женщина сидит на кровати и держит младенца. Так это же моя мама! Она... держит меня. За окном зима, метель... В эту самую метель уходит все дальше и дальше... Степан... он прижимает к своей груди дорогой ему сверток... Это его сын!
Стешка очнулась:
-- Пойдем, нас ждут!
Тон ее был сухим и твердым. Рядом с ней стояли Степан и Мария.
-- Ох! Девчонки... А вы так похожи, не различить... и глаз не отвести... – Степан удивленно смотрел то на Стефани, то на Марию.
Они вошли в штаб, как обычно. За столом привычно сидел Наумыч. С ним рядом – незнакомый мужчина. Рядом с мужчиной – девочка, лет пятнадцати. Она пугливо озиралась вокруг. Осторожно дернула за рукав мужчину и тихо спросила:
-- Дядь Вася, это кто? Я вот эту... – она глазами показала на Стефани, -- В комендатуре видела. Она нас сдаст...
-- Не сдаст, она своя. Петр это знает. Она пришла выполнять задание от нас.
-- Она вас знает?
-- Нет. У меня много кличек.
Народу сегодня было немного. Только те, кто должен отчитаться перед Петром. Вдруг девочка глянула в суровые глаза Петра, окаймленные густыми бровями, и отчетливо задала вопрос, вроде как самой себе. Но его услышали все.
-- Дядь Петя, а почему вы решили так... жить? Зачем нас сплотили? Вы верите в то, что наш город выживет?
Петр остановил на ней взгляд. Посмотрел пристально. Потом обвел этим взглядом всех, кто собрался. Он хотел, чтобы его ответ слышали все:
-- В это нельзя не верить. Иначе, незачем было выходить из окружения и начинать борьбу заново. Если выбрал дорогу, так иди до конца.
-- Вы были в окружении? – вдруг заворожено спросила Стефани.
Петр опустил глаза. Он замолчал на минуту, но эта минута промелькнула вечностью перед Стешкой. Она увидела окопы. В окопах солдаты, говорящие на испанском. Шел бой. Враги приближались все ближе и ближе. Патриоты Испании гибли один за другим. И вот он, Петр Наумович Казарин. Его ранило. Тяжело, в плечо. Правая рука онемела и не хотела слушаться. Патроны заканчивались. Конец казался близок. Рядом – оставшиеся в живых товарищи. Они стояли до конца. В плен попадать не хотелось, лучше смерть. Вот она, последняя граната. Петр, как командир, дал приказ остальным отступать.
-- Все назад. Я прикрою.
Марчелло, совершенно юный, пытался что-то доказать на испанском. Он не хотел уходить.
-- Это приказ! – рявкнул Петр, так, что на любом языке было понятно.
Он дождался, когда все укроются и тогда... Враги окружили его плотным кольцом. Они стреляли длинными очередями. Петр упал навзничь. Но не так прост он был. Граната с выдернутым кольцом ждала их у края окопа. Петр закрыл голову руками. Его только присыпало землей и оглушило. Взрыв раскидал врагов по полю. Он же, не чувствуя жив или уже нет, стал ползти по траншее. Знал, товарищи его должны быть далеко и это освобождало его в действиях. Полз, покуда не почувствовал, что взрывы и стрельба уже далеко. Где-то, на окраине леса, он смог спокойно ощутить жизнь. Руки и ноги были на месте, вот только сильно болело правое плечо... Его подобрал испанский лесник, работавший на коммуну. Повезло. Так Петр в 1939 попал в испанский госпиталь к «своим». А оттуда
