победоносные выкрики, и зал дрожал от дружных аплодисментов, на главной сцене стоял оратор, как молодая команда на рок-фестивале, разогревающий публику перед выступлением хедлайнера.
Амалия стояла в закутке для прессы у первого ограждении, коллеги узнали ее и пропустили вперед. Она не ожидала, что её знают, что читали её статьи, это сильно взволновало ее, что она растерялась, пока пожилой журналист, статьи которого она читала взахлеб ещё в школе, не провел ее вперед, встав рядом с ней. А она не могла вымолвить ни слова, блестящими от радости и восторга глазами смотря на него, на конкурентов сзади, уже не видевшихся её конкурентами, сейчас они видели общую угрозу перед собой, угрозу для всех.
Большинство журналистов было одето в белые футболки с цитатами из Конституции, которые часто повторялись, напоминая о праве на жизнь для каждого, о праве на свободу, на свободу личности, совести… этот флешмоб начался несколько недель назад с подачи издательства «Новый взгляд», в котором работала и Амалия. Идею тут же подхватили и другие издания, причем она перешла границы Германии, бурным веселым потоком растекаясь по Евросоюзу, и это злило, очень злило правительства стран, политических деятелей, которым постоянно тыкали в лицо законом, которого они не признавали.
– Вы волнуетесь, и это правильно, – сказал Амалии пожилой журналист. Она засмущалась еще больше, покраснев.
– Да, никак не могу ничего с собой поделать, – засуетилась Амалия, желая убрать распустившиеся волосы в пучок, но журналист мягко взял её за руку и с улыбкой посмотрел ей в глаза, Амалия засмеялась в ответ, не зная почему.
– Господин Штайгер, что я должна сделать?
– Вы должны остаться женщиной, моя милая. Посмотрите на этих бедных женщин, – он показал на толпу в зале, женщины часто бросали на них злобные взгляды, а мужчины открыто пялились на Амалию. ¬ Они стали похожи на манекены, да, они могут двигаться, они могут ходить, бежать, они могут убить, но это не делает их живыми.
– Я поняла, – Амалия распустила волосы, небрежно побросав их на спину, несколько прядей упало на грудь, как бы протестуя против, против всего, просто протестуя, ради протеста ¬ это было близко Амалии, она внутренне чувствовала, что если в жизни нет желания протестовать, то ты умираешь, остается лишь твоя животная оболочка, желающая жрать и трахаться, желающая повелевать и желающая быть подчиненной, находя в этом острое наслаждение.
– Вот так лучше, – одобрительно кивнул журналист и посмотрел на других журналисток, которые по примеру Амалии стали распускать волосы, а те, кто были в блузках, расстегнули несколько пуговиц и задышали легче, свободнее. В загоне для журналистов раздался дружеский смех, мужчины освободили места женщинам, чтобы их хорошо было видно со сцены.
Амалия досталиаиз рюкзака телефон, он не включался, что-то с ним сделали, когда проверяли содержимое ее рюкзака на входе, телефон от этого погас и больше не работал. Также было и у остальных, но нашлись и те, кто тайком пронес онлайн камеры, замаскировав их в одежде, в полуразобранном виде, поэтому охрана на входе ничего не заметила. Теперь они, собрав всё в туалете, вели трансляцию, стоя позади всех. Это были высокие парни, в разноцветных футболках, кепках с логотипами издательств и каналов, и на них никто не обращал внимания, сосредоточив свою агрессию на передних рядах. Среди парней сзади был и коллега Амалии Франк, он несколько раз передавал Амалии записки, а она быстро писала ему ответ, передавая назад. Всё это было теперь в новинку, без работающих гаджетов выигрывал тот, у кого в сумке или рюкзаке с техникой лежал простой блокнот, тетрадь, ручка, карандаш. Амалия убрала телефон обратно в рюкзак и достала из него записную книжку в кожаной малахитовой обложкой, она исписала их уже больше полусотни, меняя блоки, но оставляя обложку, на которой золотой краской красивым почерком было написано «Амалия». Надпись была на русском языке, это сделала Аня, когда у нее был период острого желания что-нибудь отдекорировать, раскрасить, и под руку ей попадалось всё, в том числе и записная книжка Амалии. Господин Штайгер уважительно посмотрел на Амалию и достал из кармана пиджака свою записную книжку, она была немного большего размера, чем у Амалии, в потрепанном коричневом кожаном переплете. Он поправил галстук, носить футболки с цитатами было уже поздно и незачем, все и так его знали, и его работа говорила о нем больше, чем любая, пускай даже и самая точная, и злая цитата.
– Этому меня научил мой лучший друг, комиссар Шонер, – сказала Амалия, продемонстрировав книжку. – Я сначала ленилась, а потом поняла, что так лучше мысли в общую кучу собирать, когда пишешь, то мозг будто оживает, просыпается.
– Верно, в моем возрасте его приходится будить пинками, – пошутил господин Штайгер. Он хотел ещё что-то добавить, но его голос потонул в фанфарах и барабанной дроби.
Зал лопнул от восторга, собравшиеся члены движения и особо выдающиеся, сочувствующие движению запели хором гимн «Мы будем всегда свободны!» Мелодия была не нова, очень напоминала военные гимны начала XX века, казалось, что еще мгновение, и с потолка начнет спускаться стяг с черным коловратом в белом круге и на кроваво-красном полотнище. Но нет, флаги действительно стали спускаться с потолка: коричневые полотнища и белые ромбы, внутри которых была нарисована черная мужская рука, державшая зажженный факел. Музыка, весь антураж и, по сути, никчемность дизайна флагов, заставили Амалию засмеяться, некоторые мужчины из толпы, стоявшие рядом с загоном журналистов, одобрительно кивнули Амалии, мол так держать, иди к нам, распутница. Но Амалия засмеялась от этого еще больше, напряжение спало, она быстро записала свою мысль, показав её господину Штайгеру, тот одобрительно закивал и написал ей ответ на листе своей книжки, разговаривать в таком шуме было невозможно.
«Прекрасная мысль, особенно про «никчемность знамени, вылепленном из куска сгнившего нацизма и закрашенного толерантными красками, чтобы никто не догадался». Я возьму эту фразу себе в статью, а вас укажу, как её автора!»
Амалия прочитала и быстро написала ответ: «Тогда и я у вас что-нибудь свистну!».
Они рассмеялись, господин Штайгер похлопал ее по руке. Зарядившись друг от друга, они в один миг стали серьезными, жесткими профессионалами, готовыми запоминать, ловить несоответствия, чтобы одним вопросом разрушить, растолочь, растоптать. Это была общая задача, никто не верил в её успех, многие вполне обоснованно считали, что им и не дадут задать вопросы, хотя стойки с микрофонами работали, поблескивая лампочками. Амалия смотрела на лидера движения «Партия силы!» господина Вербера, вышедшего на сцену под рев толпы и гром аплодисментов, и усмехалась про себя, этот захочет, чтобы его спросили, он так уверен в своей силе. Она следила за его движениями, как этот высокий блондин с налитыми мощью спортивного питания плечами, с тонкой талией, почти как у девушки, длинными ногами и горящими синими глазами на истинном арийском лице, дефилирует перед всеми, как он взмахивает руками, подпитываясь дыханием толпы, готовой по его приказу сделать всё, что он захочет. Она записывала свои мысли, не сводя глаз с господина Вербера, также делали и все остальные, никто не сможет отправить молнии, было время подумать.
Вербер махнул рукой, и музыка стихла. Зал шумно дышал, разгоряченный, жаждущий слов, нужных сейчас, тех слов, что изменят мир навсегда! Так подразумевалось политтехнологами, готовившими этот форум, пока картинка получалась прекрасная. Вербер начал речь, отрывистыми выкриками, разя тезисами, с которыми сложно было спорить, так как они попадали в самое сердце, а именно он говорил о равенстве, о свободе, что каждый имеет право на достойную жизнь, что её пытаются отнять у страны, у народа, у истинных хозяев этой земли, нашей земли! От общих лозунгов, он перешел к обвинения, легко назначал виновных, осуждал, судил, поддерживаемый после каждого несложного тезиса овациями толпы. Речь была простая и понятная, в ней проскальзывали известные речевые обороты старых времен, когда Германия была великой, цитаты величайших людей, соотечественников, ныне забытых, преступно забытых этой продажной властью.
Всё было понятно, Амалия тезисно вела конспект его речи, в этом не было особой необходимости, стенограмму они получат сразу после форума, но вместе с конспектом она записывала свои чувства, писала заметки, желая уточнить свою мысль, не сбивается ли Вербер на цитирование «Mein Kampf», завуалировано, меняя слова. Это стоило проверить, у неё кружилась голова от этого потока патетики, популизма и демагогии, представляя себя в тридцатые годы прошлого века, ей уже чудился запах факелов, она уже видела костры из книг и эшелоны, груженные людьми.
Господин Штайгер заметил, что она поплыла, и несильно сжал её руку.
– Терпите, терпите, – шепнул он ей на ухо. – Еще недолго осталось.
А Вербер говорил уже больше получаса, овации стали тише, все устали, даже самые рьяные неофиты хлопали не так часто, просто стоя с разинутым от восхищения ртом и пустыми глазами.
Амалии передали записку, почерк у коллеги был плохой, он не писал рукой еще со школы, поэтому она не сразу поняла написанное. Он писал: «Передал твой комиссар. У вас побоище, пришлось применить газ. Задержали провокаторов, у них были шумовые и боевые гранаты. Стреляли по военным, всех ликвидировали». Амалия перечитала несколько раз и передала записку господину Штайгеру. Он внимательно прочитал и написал на обратной стороне ответ: «Этого следовало ожидать. Но, судя по всему, Вербер не знает, а то уже бы кричал о том, что против них правительство направило военных». Амалия закивала, она тоже об этом подумала.
Началось время вопросов, сначала давали слово правильным газетам и каналам, которые, собственно, и не задавали вопроса, а цитировали Вербера, давая оценку его словам, безусловно, наилучшую. Надо отдать должное устроителям бала, это продолжалось недолго, не успев утомить грубой лестью ни слушателей, ни самого Вербера. Засвистели микрофоны загона журналистов, их пригласили задать вопросы. Первым вышел господин Штайгер.
– Господин Вербер, вы обозначили множество лозунгов и воззваний, которые были актуальны и много сотен лет назад. Большинство из того, что вы сказали, будет актуально всегда, так как найдутся недовольные, а власти будут угнетать народ – это закон жизни, закон общества людей. Но, я не услышал в ваших речах главного, а именно, что необходимо делать, прямо сейчас, без лозунгов, без флагов? Что, по вашему мнению, должна сделать власть, правительство?
– Благодарю за вопрос, очень приятно, что в ряду ненародной прессы есть умные люди, –снисходительно ответил Вербер, со стороны журналистов никто не повел даже бровью, стиль общения с прессой всем был давно известен и лучшее, что могли они сделать в ответ на это пренебрежение – не замечать его. – Я скажу, всё очень просто – правительство, полиция, армия, а если не хватит людей, то и каждый из нас должны взять за шиворот этих нахлебников, этих захватчиков, которых пригласило к нам это правительство предателей, и вышвырнуть из
