оставался лишь рот и глаза. Он напоминал живую мумию.
Девочка в ужасе вскрикнула, но не откинула от себя планшет, а наоборот придвинула его к себе, уставившись в экран. Она смотрела на открытые глаза Шамиля, в которых было столько боли и непонимания, что Женя, внезапно поняв всю ситуацию, заревела, схватившись ладонями за лицо.
– Я… я не знала! Честно не знала! – сказала она, сквозь плач. – Если бы я знала, то точно бы его предупредила, правда! Я не вру, я всё покажу, у меня всё сохранилось в телефоне!
Она вытащила из кармана куртки телефон и стала лихорадочно дергать пальцем экран. Найдя нужное, она отдала телефон Наташе.
– Вижу, – сказала Наташа и передала телефон Петру Ильичу.
– Я не хотела, я не знала! Я всё расскажу! – раз за разом повторяла девочка. Наташа встала и села рядом с ней, погладив по плечам, девочка уткнулась лицом в её грудь и прошептала. – Он же не умрет, не умрет? Это же не из-за меня, правда, ну, правда?
– Правда, – ответила Наташа, гладя её по голове. Ещё минуту назад внутри неё было отвращение к этой малолетке, Наташа боролась с собой, а теперь у неё на руках был испуганный ребёнок, просто ребёнок.
– Он поправится, если хочешь, я передам ему привет.
¬ – А ты его подруга? – спросила Женя.
– Я? ¬ Наташа задумалась и ответила. – Я его жена.
Девочка выпрямилась и удивленно посмотрела на Наташу.
– И как же ты его отпустила ко мне?
– Это наша работа, – ответила Наташа, голос её дрогнул, выдав волнение. Она смахнула слезы и взглянула на девочку.
¬– Хочешь привет передать? Он спрашивал про тебя, волнуется о тебя.
– Да, конечно, конечно. Можно? – девочка взяла её планшет и включила видеокамеру.
– Можно, давай, – Наташа хотела встать и уйти, но Женя схватила ее за ногу.
– Не уходи, пожалуйста. Я быстро.
Она направила камеру на себя, в кадре была только Женя. Девочка вздохнула и включила съемку.
– Шамиль, теперь я знаю, как тебя зовут по-настоящему. Тебе Алан не подходит, совсем не подходит! Ты давай держись, выздоравливай! Я же не знала, что всё так будет, честно-честно! – её лицо скривилось от плача, она подурнела и зашептала. – Если бы я знала, то сказала – я не вру, поверь мне, пожалуйста. Так не должно было быть, не должно! Так никогда не было, никогда, я не знала! Не знала! Я всё расскажу, всё-всё, и мне плевать, что мама запретила, плевать! Я всех знаю, не переживай! Давай, выздоравливай и прости меня, прости, пожалуйста…
Она уронила планшет и вскочила со стула, побежав к двери, но не стала её открывать, а уткнулась головой в косяк и зарыдала. Наташа выключила видео и подошла к ней.
¬– Давайте, что там у вас в папке, Я готова! – Женя резко обернулась, в её глазах блестела решимость. – Я могу написать, но я плохо пишу, я же дура.
– Пока не надо ничего писать, просто посмотрим фотографии, – сказала Наташа и усадила её за стол.
Петр Ильич налил три стакана воды из кулера и поставил их на стол. Женя залпом выпила свой, и он налил ещё. Наташа дала ей папку с фотографиями, где в каждом файле лежали распечатанные на цветном принтере фотографии разных людей. В основном это были мужчины, но было и две женщины. Фотографии были разные, большинство из соцсетей, часто лицо, которое следовало опознать, находилось среди множества похожих тел.
– Вот этого знаю, он любит смотреть, – Женя стала откладывать фотографии в сторону, вытаскивая их из файла. –¬ Этого не знаю, этого тоже. Вот этот часто меня покупал, у меня после него потом болит там, ну, понимаете. Зато денег много, но он урод конченный!
– Не торопись, – сказал ей Петр Ильич, отмечая про себя, что девочка не хватает первые попавшиеся фотографии, а верно отсеивает подставные кадры, похожих людей, которых они набрали для проверки. Ещё не весь сервер был изучен, но по первым папкам ребята из it-отдела быстро нашли тех, кто был на видео.
– Вы их всех арестуете? – спросила Женя, ещё раз просматривая отложенные фотографии.
– Скорее всего, да, – ответил Петр Ильич.
– А меня? – спросила она.
– Нет, тебя не за что, – ответил Петр Ильич.
– А их за что? Я же сама, добровольно, вроде так, я забыла, как нам в школе рассказывали про свободную волю.
– Нет, это другое. Тебе светит статья за проституцию, а это штраф, а может и не будет никакого штрафа, – сказал Петр Ильич. – А вот они ¬ педофилы, и должны сидеть в тюрьме, также как и те, кто подкидывал тебе заказы. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю, но они же просто больны, вы их не видели, они такие, как дети прямо! Их лечить надо, это да, извраты ещё те, – возразила девочка.
– Кого-то будут лечить, в любом случае их должны изолировать.
– Да? А, понятно, – Женя закусила губу, в глазах её вспыхнуло самодовольство. – Вы же видели мои видео, я же ничего так, да?
– Ты дура, – Петр Ильич потушил в её глазах самодовольство, девочка опустила их, уставившись в стол. – Тебя тоже лечить надо, сама-то понимаешь?
¬– Понимаю, но это бесполезно. Я мертворожденная, падаль, – Женя бросила на него серьезный, взрослый взгляд. – Мне недолго ещё осталось, да я и не хочу долго жить, зачем? Быть такой же шлюхой, как моя мать? Не хочу.
– Так, заканчивай пороть чушь. Поехали, – Петр Ильич встал и взглядом приказал девочке и Наташе следовать за ним.
¬– Куда? Не поняла, – удивилась девочка.
– Увидишь, а потом я тебя домой отвезу. Наташ, поедешь с нами, это приказ, – скомандовал Петр Ильич.
Наташа посмотрела на него с мольбой и благодарностью, Петр Ильич нахмурился, не понимая, что она от него хочет.
Через полчаса они стояли в пробке на Садовом кольце. Петр Ильич медленно, пропуская особо рьяных водителей, перестраивался в правый ряд, скоро был поворот.
– Ой, а мы сейчас мимо памятника проедем, да? – обрадовалась Женя, она сидела впереди, оживленная, веселая, Наташа дремала сзади.
– Да, мы к нему и едем. Я его так и не видел живьем, – сказал Петр Ильич.
– Круто, я тоже хотела всё посмотреть! – обрадовалась девочка. – Там такой ужас был, мы тогда думали вообще свалить из города, хотели даже из страны уехать с Машкой!
– Много болтаешь, – сказал Петр Ильич. – Сиди смирно, скоро приедем.
– Какой вы грозный! – засмеялась девочка, но замолчала.
Ещё сорок минут они ехали до площади Белорусского вокзала. Петр Ильич, ведя еле плетущуюся машину, вспоминал тот день, как он в защитном костюме шел по мертвому городу, мертвой улице на кладбище. Картины былого живого вспыхивали на его лице, Женя, искоса наблюдавшая за ним, стала серьезной, не понимая, почему этот грозный мужчина так переживает. Она думала то о Шамиле, то о своей жизни, поглядывая на Петра Ильича, почему-то ей хотелось довериться ему, ей хотелось ему верить, и пускай он может засадить её в кутузку, Женя не верила, что так просто выйдет из этой ситуации, так не бывает, за всё надо платить, и она это хорошо знала.
– Петр Ильич выехал на площадь, запруженную автомобилями. Памятник находился ровно на том месте, где горел костер, Петр Ильич и сейчас его видел в этой железной конструкции, но это был уже другой костер. Возле памятника была разметка, чтобы любой, кто хотел, мог встать рядом, подойти к памятнику. К нему вело три зебры с разных сторон, водители, увидев, что кто-то хочет подойти к памятнику, заранее останавливались, пропуская, а когда человек проходил, стояли ещё некоторое время, будто бы молчали.
Памятник располагался на идеально круглом невысоком каменном постаменте, на котором зеленели маленькие островки клумб с яркими цветами, росла высокая трава на лужайках, всё уже цвело, было видно, что за цветами и газоном ухаживают. Вокруг этого острова и серого камня посреди автомобильной реки стояли деревянные скамейки, простые, без украшений, чтобы каждый мог присесть, успокоиться, подумать. Всегда здесь кто-то да был, люди кивали друг другу, словно были знакомы, но никто не разговаривал, так повелось сразу, должна была быть только тишина, даже машины старались ездить тише, проезжая памятник, выключая музыку, сбавляя ход. Посреди острова в страшном уродливом беспорядке были навалены минометы, части пушек, автоматы, винтовки, бочки и прочий военный мусор, не было сомнения, что это были когда-то действующие орудия, части смертоносных машин… спеченные, расплавленные, превращенные в единую мерзкую черную массу, от которой всё еще пахло гарью, жженым металлом, прогоревшим маслом. Всё, что лежало посередине, жгли, плавили несколько недель, а потом эту массу водрузили на гранитный постамент из белого камня. Вокруг этого сплава стояли дети, держась за руки. Кто-то смотрел на эту кучу, кто-то в глаза друг другу, девочка двенадцати лет и мальчик, чуть выше нее, казалось, что они шепчутся, улыбаясь друг другу. Маленькие дети сжимали в руках мягкие игрушки, схватив за руку сестренку или брата, строго, даже с вызовом смотря на пришедших к памятнику. Их глаза словно кричали, предупреждали, но губы были плотно сжаты… дети окружали этот костер из орудий, плотным кольцом тонких детских рук не пуская к нему взрослых, тех, кто не видит, кто не знает, кто не любит, кто ненавидит. Дети призывали, требовали, кричали, смеялись, плакали, боялись, тянулись, влюблялись, любили, играли, смотря честными открытыми глазами на взрослых, требуя, моля: «Не надо!». Черные, отлитые из грубого чугуна, необработанные, но живые, теплые, добрые, светлые, напоминающие, призывающие и мертвые. Их было ровно 44, ровно столько же, сколько погибло тогда в этом бизнес-центре и на улице. Лица каждого, отлитого из чугуна ребенка, рождались заново из застывшего потока семейных фотографий погибших детей, искаженные рукою скульпторов и неотвратимостью трагедии. Каждый ребенок жил, радовался, рос, любил, смеялся до этого часа, а теперь они смотрели на оставшихся живых…
Казалось, что урны для живых цветов были разбросаны беспорядочно, хаотично, но это было не так. Многие строили версии, что это значит, а значило это всё и ничего: можно было увидеть в их расположении общее количество жертв, можно было прочитать фразу «Не надо!», каждый видел что-то свое, а в урнах всегда были цветы, много, люди приносили их каждый день. Часто автомобили останавливались у памятника и водитель вытаскивал из салона цветы и ставил их в свою урну и уезжал, не в силах долго выдерживать взгляда черных лиц.
Петр Ильич въехал за линию разметки и встал, плотно прижавшись к бордюру. В это время на площади у памятника никого не было, отъезжала последняя машина, её пропускал поток, заранее сбавив ход. Водитель поравнялся с автомобилем Петра Ильича и дружески улыбнулся, моментально исчезнув в бесконечном потоке машин. Первой вышла Женя. Она подошла к ближайшей лавке и застыла, не мигая смотря на памятник, а на неё также не мигая смотрела другая девочка, не больше десяти лет, очень похожая на Женю, такая же нескладная, худая и испуганная. Но было во взгляде чугунного истукана и другое, то, что пробивало до самого сердца, чугунная девочка сжимала руку брата, прижимавшего к груди большой игрушечный самосвал. Мальчик доверчиво смотрел на сестру, пытаясь прижаться к ней, спастись от такой же маленькой девочки лет пяти, схватившей его игрушку двумя руками, а за худенькие плечики её удерживал старший брат одной рукой, а другой он крепко держал веселую девочку, с двумя толстыми косичками. Они смотрели друг другу в глаза, а девочка будто
