сил, пытаясь уйти от столкновения, близкого, подстерегающего на каждом повороте, выступая внезапно из-под воды безжалостным камнем. И она гребла, радовалась этому, надеялась, что эта река никогда не кончится, совершенно не задумываясь о том, куда она плывёт.
Она просыпалась ранним утром и слушала пение птиц за окном. Счастливое щебетание крохотных потомков тираннозавров, она бы никогда об этом не узнала, если бы Алексей не вытащил в палеонтологический музей. Как она тогда перепугалась, врезавшись со всего размаху в огромный камень так, что затрещала байдарка. В лодке их оказалось двое, он помог отвести байдарку, выровнять курс, пройти над коварными порогами. Алексей, Лёша, милый, приходивший к ней только в выходные, пропадая на всю неделю в командировках, он умел встряхнуть её, заставить думать о другом, как она поняла позже, заставить думать, а не ныть про свою горестную судьбу. Варвара никогда не была нытиком, все её считали железной, бесстрастной, может поэтому от неё сбежал муж, а она знала, что внутри она сломана, не физически, стержень сломался, рассыпавшись на острые осколки, впивающиеся в сердце, терзавшие душу. Алёша, он будто бы всё знал, всё понимал, никогда ещё она не встречала человека, которому не надо было ничего объяснять – он просто брал её в свои руки и вылечивал, направлял, любил по-настоящему, не пытаясь собрать этот разломанный стержень её характера, разглядев в ней ту пылкую и кроткую девушку, которой она была раньше, которая хотела любить, без борьбы, без доказательств, без ненужных, вредных гадких масок, травмирующих душу.
Она слушала пение птиц за окном, ночь была в самом разгаре, три часа, может больше, она специально не следила за временем, подпевала, сидя на кровати, горячая от духоты летней ночи. Одежда терзала тело, всё было убрано далеко на полку, она перестала скрываться от него под красивыми одеяниями, как древняя жрица любви, опьянявшая мужчину, подчинявшая силу своей воле. Она пела ему, себе, вторя птицам, гладила его большое тело, подрагивающее во время сна от прикосновений тонких пальцев. Продолжая петь, она, не желая этого, будила его поцелуями, замирая от его сонных ласк, проваливаясь в невесомость от его желания, просыпавшегося внутри неё, чтобы проснуться самой, оседлать, как наездница ретивого коня. И это была скачка, жаркая, горячая, до исступления, до потери пульса. Она падала на него в изнеможении, продолжая подпевать счастливым птичкам, чувствуя себя абсолютно счастливой, уснуть вместе с ним, в один момент, не расцепив объятий, и так проспать до утра, обнаружив себя на другом конце кровати, спиной к нему, не выпуская его пальцев.
В конце июня она решилась позвать в гости Диму с Мариной. Алексей помог накрыть богатый стол, Варваре самой захотелось праздника, не поздравлений для себя и не подарков, о чём и было объявлено всем. Алексей взял на себя горячие блюда, наготовив котлет, от запаха которых у неё текли слюни, она держалась, чтобы не наброситься на еду. А после того, как он запёк большую нерку, она набросилась на него и укусила за шею, заявив, что он просто издевается над ней. На ней остались салаты, торт она заказала в кондитерской у армянок. Она не успела всё доделать, когда приехали Марина с Димой. Павлик долго смотрел на бабушку, хмурился, но не убегал в страхе, чего боялась Варвара. Она больше не носила маску при близких, одевая её только во время прогулок или идя в магазин. Мальчик подошёл к ней, взял за руку и сказал, что это его бабушка, он узнал, и что она совсем нестрашная, она другая. Дима хотел было поправить сына, объяснить, что бабушка всё та же, но Варвара остановила его, Павлик был прав, она действительно стала другой.
Пока она играла с Павликом и начавшей ходить Машей на полу, Алексей с Мариной доделали всю работу. Варваре нравилось, как они работают вместе, как легко они нашли общий язык, поймав себя на мысли, что это больше похоже не на её день рождения, а на свадебный обед или помолвку. Дима удивлённо, но не без радости смотрел на них, переглядывался с Мариной, отвечавшей на его немые вопросы хихиканьем, видя, как он краснеет, задумывается, хмуря брови, точно также, как и Варвара. Когда они сели за стол, Дима провозгласил первый тост «За молодых», вызвав дружный хохот. Алексей сразу же заявил, что он не против, и вогнал Варвару в краску, а Марина, единственная, кто не пил, заливалась бессовестным смехом.
Всё прошло легко и свободно, детей уложили спать на большой кровати, Павлик, как старший, сам укладывал сестрёнку, рассказывал ей сказки, и сам засыпал. Дима с Алексеем допили коньяк, Варваре хватило двух рюмок. Пока мужчины разговаривали, Марина увела Варвару ванную, заперев дверь. Она принесла ей столько масок, тоников, каких-то кремов, долго объясняла, что за чем, когда и как, а потом, как ловкий фокусник, вытащила два листа с программой ухода, которую она написала. Варвара дала себя осмотреть, безропотно сняв платье. Что-то внутри неё напряглось, она ждала, когда в голове опять прогудит это жуткое «бу-у-у», каждую минуту проверяя себя, не повернулась ли реальность вспять, как в прошлый раз. Нет, ничего не было, Марина была спокойна, профессиональна и очень серьезна. Она пожурила Варвару, что та не использовала крема, которые привозил ей Дима от неё раньше, что она так и знала, поэтому и продумала для неё плотный курс. Интересное название, Варвара смотрела на пакеты с масками, бутылки с кремами, не понимая, как она будет это всё на себя намазывать, точно что-нибудь забудет. Из ванной их вытащил Дима, она никогда не видела сына пьяным, даже на свадьбе Дима старался не пить. Он был настойчив и постоянно смущался, Марина быстро раскусила его, шепнув Варваре, что он очень переживает за неё и Алексея, не ожидав, что мама окажется такой молодой. А она действительно чувствовала себя молодой, подстёгнутая гормонами счастья, благодаря Алексею, благодаря тому, что самые любимые люди были сейчас рядом с ней, что работа радовала, увлекала, пускай и не изменилась – Варвара была жадна до жизни, ей хотелось жить, любить и есть! Запах оставшихся котлет и рыбы давил на неё, Марина округляла глаза, видя, сколько она может съесть, и ведь не толстела, пища проваливалась в бездонную бочку, внизу которой горело пламя, и сгорала дотла, выбрасывая вверх столп жаркого пламени, питавшего её.
В середине июля Алексей уехал на Камчатку. Странно, но она легко отпустила его, ни разу не подумав о том, что он может там ей изменить, найти себе на вахту жену, любовницу, Алексей часто рассказывал такое про своих коллег. Она верила, нет, вера ложное чувство, она знала, что он так не сделает, и никогда не делал. Это был самый счастливый месяц, медовый, как точно назвала его Марина, в шутку, покраснев, пряча весёлые глаза. Алексей хмыкнул, но ничего не сказал, верно поняв пинок под столом от Варвары.
Когда он уехал, когда кончились их выходные вместе, в которые Алексей увозил её в лес, на речку, уводил в музеи, в которых было мало посетителей, отвозил в старинные усадьбы, где можно было в одиночку побродить по тенистым аллеям, дышать воздухом угнетателей рабочего класса, так называл бывших владельцев Алексей. Они много и часто говорили о политике, спорили, находя в доводах друг друга что-то новое для себя. Вместе пытались понять современное искусство, отбросить ханжество образованности, навязанного пропагандой культурного кода, часто не находя ничего, кроме желания современного художника, акциониста заявить о себе… и всё же это было искусство, непонятное, кривое, порой гадкое, бьющее по глазам, бессмысленное в большей своей части. Они сравнивали его с признанными шедеврами, находя в них ту же конъюнктурщину, пошлость, но были и работы, которые не оставляли равнодушным, кололи глаза, заставляли переживать, задуматься. Не бесконечные библейские сюжеты с одной стороны или распиленная пополам корова в формалине с другой, а другие, незаметные, написанные не на многометровом холсте, с простым сюжетом, честным взглядом. Искусство, только сейчас она поняла, что это значит для неё, для него, их мнения совпадали, и не было в этом никакого притворства, желания стать ближе друг к другу. Зачем? Зачем становиться ближе, чем ты есть, чем ты хочешь? У них не было секретов, но это не значит, что они полностью рассказали свою жизнь, покаялись, желая заслужить сострадание. Этого не было, а было в их мире, в том мире, что они построили вместе, настоящее искусство, искусство любить, не требуя ничего взамен, не пытаясь изменить партнёра, заставить его делать так, как хочется тебе, искусство понимать, помогать тогда, когда нужна помощь, искусство слушать и слышать сказанное. Они успели несколько раз поругаться, даже подрались, это было очень смешно, драка на этом и закончилась, обоих сковал дикий хохот. Наверное, это и есть любовь, когда не ждёшь ничего взамен, живёшь без расчёта.
В последние выходные перед отъездом они поехали в заброшенную усадьбу в Подмосковье. Усадьба давно не финансировалась, всё требовало денег, инвестиций, грантов, называйте так, как хочется, а усадьба погибала, лишённая участия государства. В музее, расположенном в главном здании, где когда-то были балы, принимали гостей, жили на широкую ногу, кутили, танцевали, следы об этом сохранились в отделке, позеленевших бронзовых ручках, люстрах, широких мраморных лестницах, залах, покрытых причудливыми рисунками паркета, Варвара остановилась у портрета крестьянки. Девушка, ещё девочка, не больше шестнадцати лет, с загорелым от работы в поле лицом, но сохранившим девственную красоту, с натруженными огрубевшими руками, в косынке, съехавшей на шею, стыдливо прятавшая растрёпанные волосы. Такой её застал художник, не было в этом портрете постановочности, один взгляд, миг, смущённая улыбка честных девичьих глаз, легкое ехидство на губах, понимание своей красоты, притягательности веснушчатого лица, тонкого, недеревенского носа, напоминавшего о грехе бабули, и безмерная, всепоглощающая тоска в глубине глаз, безысходность, пустота будущего. Алексей долго смотрел на этот портрет, Варвара держала его за руку, крепко сжав пальцы. Он сказал, что они уже видели эту картину, но у другого художника, а Варвара, угадав его мысль, она и сама вспомнила, кивнула, что понимает. Слова были не нужны, они оба видели эту инсталляцию: разбросанные на полу вещи, скомканное платье, красивые туфли, со сломанными каблуками, косметичка, из которой торчали, как острые пики тушь, помада, расчёска, последний iphone, на экране которого вертится презентация инстаграма его владелицы. Телефон можно было поднять, пролистать инстаграм, даже скопировать его себе, скопировать жизнь этой девушки, счастливой на фото, демонстрирующей свои прелести на грани блока аккаунта, с блестящим взглядом, сквозь который била та же безысходность, пустота, тоска, страшная, лютая, убивающая. Девушка на фото работала, работала счастливую жизнь, отрабатывала, обнимаясь с разными субъектами, ¬ это было её поле, её мозоли, её солнце, испепеляющее не лицо, а душу. Но внимательный зритель увидит, что на полу, то тут, то там разбросаны старые фотографии. Это она, та же девушка, только моложе, совсем юная,
