И тут я вспомнил то, что читал, когда недавно почувствовал себя автором, своим собственным создателем. Я читал сборник произведений околонаучных фантастов братьев Стругацких. В них шла речь о так называемых «прогрессорах, странниках и люденах». Если разбирать эту фантастическую классификацию в терминах мистики (оккульта), то такое разделение есть разделение между адептами, мастерами и махатмами. Адепты символизируют собой ангелов, сошедших в ад ради спасения грешников. Мастера мытарят в чистилище в качестве учителей, облагораживающих обучением своих учеников. Махатмы же пребывают в раю (Шамбале) как мудрецы.
Чтение этого сборника навело меня на мысль о том, что я стою перед выбором» быть мне гуманистом или быть мне эволюционистом в духе эволюционных ориенталистов XIX века. Для меня стало важным в качестве цели моего авторского развития быть гуманистом, то есть, таким существом, которое стремится стать настоящим, полным, совершенным человеком. Но тут же примешалась мысль о том, может быть человек – это только ступенька, ступенька возвышенная, но лишь ступенька, на пути к божественному, идеальному, ангельскому совершенству.
Для меня лично эта дилемма представала в образе выбора между автором (человеком) как пределом моего развития в качестве героя и духом (спиритом), ибо автор – это образ Творца, а Творец есть Святой Дух, Бог. Махатма ли это? Условно, да, так как махатма есть не просто обманчивое явление, но сущностное явление сути, ее таковость. Вот такой Бог.
Бог в себе непознаваем даже для себя. Не следует полностью отождествлять Бога с субъектом, Я, всезнающим, всепонимающим, мыслящим и прочее в том же духе. Бог есть еще ЭнСоф, Нечто. В том смысле Нечто, что Он есть как что, Сущность, так и ничто, Не-Сущность, как Бытие, так и Не-Бытие, и вместе с тем их единство как Единое. Но это Единое не сводится к Бытию и Не-Бытию, а есть Нечто третье, Иное и Бытию и Не-Бытию. Поэтому Бог есть не только Не-Кто (Я) или еще Природа. В отношении к человеку как существу больше душевному, чем разумному Бог является Я. Только Он есть вечно. Как вечно-сознающий, -мыслящий, -знающий и –понимающий Он есть Я. Человек вечен лишь через причастие ему как Я в качестве подставки Божественного Я. После смерти человек есть как память о нем в Я Бога. Но эта Божественная Память вечно живая и творящая. Причем она не коллективная, а индивидуализированная в случае с Я. Есть ли у человека в Боге будущее? Есть, но оно ничем не отличается от памяти как прошлого. Оно равно настоящее, как и прошлое. Но что тогда это будущее? Оно есть воображение. В Боге реально то, что воображаемо и памятно, и воображаемо и памятно то, что реально.
Но если я стремлюсь быть не только и не столько автором, сколько духом, то для меня пока неведома истинная цель моего появления в настоящем качестве персонажа этого романа, как, впрочем, и предназначение моих приятельниц – Веры и Натали. Вероятно, по сюжету они нужны мне для того, чтобы исполнить уже мое предназначение в качестве заморского гостя, который прежде сделал что-то не то. Я лучше разбираюсь в психологии, то есть, в душевном состоянии туземцев, чем принц учтивости, и поэтому есть надежда на то, что сделаю все правильно, не в пример ему, и успешно достигну цели, - как раскрою тайну этого произведения, так и спасу сво-его автора. Но, для этого я, как минимум, должен выйти из заключения. Конечно, мои приятельницы уже пытаются вызволить меня из неволи. Но насколько эта затея в их власти? Я сомневаюсь в успешности такой попытки.
Тогда кто может мне помочь в моем бедственном положении? Царица? Но своими попытками она может только усугубить мое положение ввиду неудержимой ревности царственного супруга. И в самом деле было бы из-за чего ревновать?!
Дьяк Посольского приказа барин Пушкин? Но ему какая забота об иностранце? Я ведь не его родственник или, хотя бы, друг. Так, всего лишь, приятель, да и только. Нет, не здесь мне нужно искать помощи.
Так кто же? Неужели я сам? Но что я могу, сидя в темнице? Для начала следует как можно тщательнее изучить мое место сидения под замком. Я так еще и не удосужился сделать это. Но все мои попытки найти потайной лаз так и не увенчались успехом. Поэтому я, было, в огорчении бросил эту затею, но тут непредвиденный и счастливый случай пришел мне на помощь.
Глава восьмая. Таинственный манускрипт
В изголовье моего топчана, на котором я лежал в раздумье, из стены еле-еле выпирал один тупой камень. Часто опускаясь на свое бедственное ложе, я опасался удариться о камень своим непрочным затылком и получить травму головы. Но тут нечаянно, непроизвольно меняя позу, я на него оперся, и тут такое началось. Часть стены отошла вглубь темницы, открыв спасительный выход из нее в узкий коридор. В нем, на удивление, было сухо. Значит, коридор проветривался. В подтверждение моего предположения повеяло легким ветерком. К обычному запаху пыли и крепко сбитого камня примешивался едва уловимый аромат пергамента, что навело меня на мысль о складе старинных манускриптов. Не находится ли лаз из моей камеры рядом с дворцовой библиотекой, полной всякой рукописной всячиной?
Я протиснулся в проход, освещая себе неведомый путь лампадкой. Передо мной открылся узкий коридор, конец которого терялся во тьме. Мне с трудом удалось протиснуться в нем, пока я не уперся в стенку. Неужели это был тупик, каменный мешок? Или тут тоже, как и в моей темнице, стоит секретный замок? Я понимал, что удача – это капризная дама, и она редко, когда оказывает дважды предпочтение одному из своих многочисленных претендентов. Но тем не менее я продолжал надеяться на удачу, ведь не зря же она именно мне выказала свое расположение. И мое ожидание оправдалось, - я нашел неведомую дверь в тайную библиотеку. Как это у меня получилось, я и сам не ведал: случилось чудо. Не знаю, но видимо сама рука провидения вела меня к искомой находке. Им оказался манускрипт, который лежал на самом краю стола, на который я наткнулся, как только впотьмах вошел в скрипторий.
Я поднял лампаду к глазам и увидел на столе, усыпанном манускриптами. Мое внимание привлек один из них, ибо он лежал на самом краю письменного стола. Поодаль в глубине комнаты в самом ее углу возвышался шкаф с книгами. Прочие манускрипты, вероятно, были ценной находкой. Но тот документ, на который навело меня «шестое чувство», был наиболее ценным. Во всяком случае, ценным для меня лично. Но взяв его в руки, я, к своему огорчению, не нашел в нем совсем ничего. Я бездумно листал его чистые страницы, не понимая того, где есть то, что я должен расшифровать. Его нигде, ни на одной странице, не было. И тогда мне пришла в голову безумная, единственно возможная мысль, - я должен сам написать то, что подлежит истолкованию.
То, что надлежит интерпретировать, уже есть на бумаге. Оно и есть текст в идеи, дух текста Он начнет проявляться по мере того, как я буду записывать свои мысли на этой бумаге. Мне придется научиться читать между строк. Но это станет возможным, если я найду нужные для выражения духа слова, его, так сказать, букву. Она, эта буква, нужна для того, чтобы дух нашел свое место на бумаге. Это возможно лишь при условии присутствия его во мне, в моем сознании. Но в каком виде ему следует быть во мне? Разумеется, в виде идеи, явленной мне в качестве мысли. Будет мысль, найдется и слово.
Но что это за мысль такая, о чем она должна быть? Вот в чем вопрос! Мысль как рожденное мною существо обращается ко мне с вопросом о том, кто я такой. Чья она? Моя ли или моего создателя? И тут я понял, что сам должен решиться стать собственным творцом. Как говорят: «Бог помогает тем, кто сам помогает себе». Быть мне или не быть автором? Вот мой вопрос. Эта мысль должна быть мыслью автора. Но как мне, персонажу, стать автором? Меня же придумал другой, автор. Я могу быть не самим автором, но лишь одним из его отражений в тексте. Но, может быть, я потому не могу быть автором, что автор не может быть мною? Есть ли я на самом деле? Или я только фантом фантазии автора, его приведение, оставшееся после его исчезновения?
Где же я есть? В самом тексте. Это мое место, мой дом, который я призван охранять. Я хранитель текста, но не его создатель. Зачем же тогда передо мной поставлена задача написать текст? Неужели я должен создать не текст самой реальности, а текст в уже созданном тексте? Что это будет за текст? Это будет текст меня самого, текст Я. Тексту требуется лицо. Этим лицом текста, его одушевлением, стану я в качестве его рефлексии: текст текста, самосознание текста в лице героя. Ведь автор уже оказался за кадром. Его нет буквально в тексте, ибо вместо него я. Образом автора в том тексте, в котором я оказался был Франсуа Ларошфуко, от имени которого вещал сам автор. Теперь же не просто исчез автор как человек, но исчез уже как персонаж, от имени которого он создавал сам текст.
Выходит, по мере того, как я буду переделывать на свой лад изначальный текст, будет наполняться словами найденный манускрипт. И в нем я прочитаю и осознаю то, как правильно следует истолковать то, что произойдет со мной. Для чего я занимаюсь толкованием? Для понимания. Понимания чего? Понимания того, что значит понимать. Оно мне станет доступно, выйдя на свет истины из тени слов, из которых будет составлено мое собственное имя. В моем имени кроется разгадка загадочного манускрипта, содержание которого еще пусто.
Мне предстоит сделать свое имя и войти в историю. Однако тогда я стану только героем. Между тем мне следует быть его автором. Но мой случай особый: я такой герой, точнее, персонаж, который признает себя таковым, узнает себя в нем, а потому уже становится автором своей роли в жизни, автором своей судьбы. Я не бездумный персонаж, не кукла игры воображения автора. Я вроде Буратино («веселый человечек») есть такая кукла, которой уже нет места в театре кукол кукловода Карабаса-Барабаса.
Но я наговорил бы на своего автора лишнего, если бы сказал, что он обращался со мной в моем родном тексте как этот самый Карабас-Барабас со своими бедными куклами в сказке Алексей Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Эта сказка не на шутку развеселила меня накануне моего перевоплощения в герцога, когда я играл роль человека уже в жизни. Эту роль мне уготовал мой автор, поставив меня на свое место для того, чтобы скрыться от неведомого преследования. И прежде в моем тексте автор с уважением относился ко мне и по-своему, по-авторски жалел меня и заботился обо мне. Но все же там я был только персонажем, главным, но только персонажем и никем более. Здесь же в этом произведении я предоставлен самому себе в поиске разгадки загадки моего
