смеялись вместе со всеми, и мы разошлись в хорошем настроении. Не всё ещё потеряно, свобода должна оставаться внутри нас, оттуда её не выжжешь, не выбьешь, не продашь.
После женского дня я пошла в новый ВУЗ. И мне здесь понравилось больше, дышится легче, понтов меньше. Лаборатории не такие богатые, отличный анатомический театр, в который можно было ходить в любое время с разными курсами, меня сразу допустили к столу, выдали перчатки, халат и фартук, очки и пилу. Интересно, что они увидели в моём лице? А ведь угадали, у меня руки чесались что-нибудь сделать, а тут – такая удача быть ведущим демонстратором, лаборантом.
С новой группой отношения наладились без проблем. Все знали, откуда я и почему. Девушки театрально испугались, не буду ли я их колошматить? Как быстро доносятся слухи, кто их разносит? А когда на лабораторке в морге я рассказала, где провела осень, без лишних подробностей я увидела, что меня уважают. Парни так и называли – мужиком, а мне не обидно, я и правда крепкий мужик.
Учёба давалась легко, многое я помнила, не выпендривалась знаниями, а выспрашивала новое, то, что не поняла сразу. Я решила, что стоит со временем возвращаться к пройденному, тогда становится понятнее, рождаются новые вопросы, сомнении. Сессию я сдам досрочно, в этом сомнений нет, но на экзамены приду, для себя, чтобы лучше уяснить предмет. Это мне подсказал преподаватель по коллоидной химии, я записалась к нему на семинары, он их ведёт вечером после всех пар и для всех курсов по истории медицинской химии.
У меня всё хорошо с учёбой, больше никогда не поеду на сборы или в санатории, опять что-нибудь не так пойму, нарвусь на проблемы, а скоро же интернатура, ординатура. Это так кажется, что пара лет, они пролетят очень быстро.
Поздравляю себя, обыски не прошли даром. Меня признали иностранным агентом! Сначала я разозлилась, а потом стала так гордиться собой, в туалете повесила решение Минюста или кого-то там, не вчитывалась в эти вензеля. Дамир и тут помог. У него была заготовлена папка с документами, в которые надо было вписывать лишь мою фамилию и имя, паспорт, ИНН, а остальное заполнено – поступлений 0 рублей 00 копеек! А виноват во всём криптоключ от немецкого института, который определили, как нематериальную помощь, которая может быть выражена в денежных средствах, исходная формулировка была ещё более корявой. Они рассчитали по какой-то формуле, и вышло, что мне перевели больше полумиллиона рублей. Чёрт, где эти деньги?
Перед сном любуюсь на это решение, перевесила в свою комнату в рамочке: «Гаус Есения Викторовна – иностранный агент». Это как медаль за отвагу, не меньше! И на этом всё закончилось, я надеюсь, отстали, не зовут больше на допросы, но телефоны и компьютер не вернули, пришлось купить новые. Главное все данные хорошо спрятать!
Глава 34. Лепим пельмени!
Произошло радостное событие, впервые за многие годы! Тут же села написать об этом и задумалась. Сначала долго думала, как назвать главу, потом правила, ковыряла слова – всё не нравится, решила оставить самое незатейливое название. Мне кажется, что самое простое и есть самое верное, честное, и вот тут парадокс, не всегда самое правильное. Верное и правильное не тождественны, верное решение часто оказывается неправильным с точки зрения других, большинства, под давлением которого и ты сам меняешь свою точку зрения, меняешься, немного, на короткое время, как глупая зебра следуешь за стадом и, если стадо сказало есть – ешь, срать –¬ срёшь, размножаться – рожаешь. Такая жизнь бездуховная, облепленная этикетками и лентами благопристойности, воспитанности, духовности и ещё бог знает чем.
Зависла, стала вспоминать людей, которых знала, видела, а они как белое пятно, не вижу лиц. Помню каждого ребёнка нашего хосписа, и живого, и мёртвого, а вот родителей не помню, не помню бабушек, дедушек, тётей, старших братьев, сестёр одно сплошное белое пятно. Я забыла уже и бывших однокурсников, забыла эту лесбиянку Машу, осталось гадостное чувство, а лица не помню. Забыла Полину, забыла этих баб из камеры СИЗО. Пролетела зима, за ней весна, и я на радостях избавилась от них: от всех следователей, прокуроров, охранников, автозаков, дубинок, щитов, касок, ожесточенных морд вместо лиц – от всего, что мешает жить! А это очень мешает жить, все эти переживания, пережёвывания, перемалывания собственных костей до мелкого серого порошка. Самокопание – смерть, в нём нет познания, нет пользы, одна смерть, тихая, крадущаяся за спиной, дышащая в ухо.
Но мне снятся мои дети, наши маленькие пациенты хосписа. Часто, в последнее время, как стало теплее, всё чаще и чаще. Просыпаюсь мокрая от слёз, успеваю пресечь судороги, выпить таблетку, и снова засыпаю. В последний понедельник мая я заснула на лекции по праву, она, как назло, была самая первая, а я в воскресенье отработала две смены в хосписе. И я уснула, в первые десять минут, как услышала знакомые позывные регламентов и стандартов. Ученица я прилежная, но опаздываю на утренние лекции, поэтому сажусь в первых рядах. Меня разбудил преподаватель, сон был ужасный – приснился Коля Некрасов, он умер в апреле. Ему не выдали запрошенного нами препарата, в закупках победил дженерик, а он редко кому помогал. Коле не помог, я сидела с ним до утра, мы перевели его в кабинет директора, чтобы другие дети не паниковали. Нас было много – его мама, папа, брат и я, которая не могла ничего сделать. Чтобы облегчить его боль – ничего! В конце я готова была сделать ему смертельную инъекцию снотворного, убить мальчика, сама. И я бы сделала это, но он умер быстрее, организм сжалился сам над собой и отключился. Так выключают свет в комнате, раз, и темно. Раз, и нет человека, маленького мальчика семи лет, так и не узнавшего, что такое любовь, влюбиться, быть счастливым. Я и сама этого до сих пор не знаю, но он должен был это узнать, ощутить, пережить!
И кому я должна выставить счёт? С кого могу я спросить за него, за других? С милосердного БОГА?! Я готова убить его, уничтожить,¬ он достоин моего проклятия, моего гнева, и если я узнаю его, увижу, то убью!
Мал человек, слаб, ничтожен, но не ничтожнее этого всемогущего изверга, убийцы ¬ жалкого, хохочущего там у себя поддонка, слабого, ревнивого и от этого жестокого, несправедливого.
И всё это мне снилось, думалось на лекции. Не знаю, наверное, я хныкала во время сна, мешала лекции. Меня попросили успокоиться, я не стала ничего объяснять и вышла в коридор, села на лавку и уставилась в окно. Лекция прошла без меня, мне там и делать особо нечего, я все эти стандарты выучила уже наизусть, работая в хосписе. Каждый раз сидишь, копаешься в этих сраных документах, ищешь лазейки, чтобы опротестовать отказ, выпросить, вымолить немного наркоты для умирающих! Постоянно думаю об эвтаназии, почему она не разрешена до сих пор, и что я могу сделать. Борюсь с собой, не разрешаю даже думать о схемах убийства умирающих детей, так трактует это наше государство. Как-то директор хосписа застала меня за этими раздумьями, всё сразу поняла и прочла долгую и мучительную лекцию. Она, конечно, права, но от этого не легче, собственное бессилие убивает меня изнутри, выжигает что-то во мне, отчего мне иногда кажется, что я уже умерла.
Препод нажаловалась на меня в деканат, сорвала ей лекцию. В деканате меня не стали пытать, напоили чаем, и я сама всё рассказала, показав справки, рецепты на транквилизаторы, у меня всё с собой, на планшете. Хорошо, что никто не стал давать советов, терпеть этого не могу, а ведь я сама виновата, забыла выпить таблетку на ночь.
Сейчас я свободна: ни лекций, ни семинаров, ни экзаменов – всё сдала, всё прослушала, высидела! Впереди практика, но у меня особый случай, пройду по месту работы в хосписе. Это прекрасно, что не надо переться куда-то, выполнять чьи-то приказы, копаться в электронных картах, целыми днями вбивая записи врачей. Отчёт по практике я напишу, защищу без проблем, рыба уже есть, а данных хоть отбавляй, сама же веду карты наших детей, всё как положено, идеальный порядок. Не знала о себе такого, я оказалась педантом. Так меня называет директор и врач, без тени иронии или сарказма. Им это очень нравится, намекают на мои немецкие корни, не зря же ношу фамилию Гаус. Мама рассказала, что папа был тот ещё педант, зануда страшная, прямо как я!
Июль, половина месяца прошла мимо, ни разу не была на водоёме, не лежала на пляже, не делала ничего, что положено. Не особо об этом страдаю, но поплавать было бы неплохо. Лето жаркое, душное и потливое, спасает работа, постоянное движение, а как вернёшься домой с дневной или ночной смены, так хочется обратно в хоспис. Это может показаться странным, но я люблю работу, жить без неё не могу. Мне подняли зарплату, перевели на другую должность, запретив все деньги перечислять на счёт фонда. Я поняла, что они правы, и у меня завелись рубли на счету, немного, мне хватает на всё.
В субботу меня выгнали из хосписа, когда я приехала в неурочную смену. Выгнали в выходной, погрозили пальцем. Я пришла домой, мама как раз вернулась из магазина, накупив всего на две недели вперёд. У меня возникла шальная мысль, и я, достав мясорубку, стала крутить фарш, то и дело заглядывая в планшет, верно ли я всё делаю. Мама мне не мешала, когда спрашивала, давала советы, а так изредка посмеивалась, если я зависала и тупила, как старый компьютер.
Фарш в целом удался, экспериментальный, с зеленью, сухими травами, сдобренный подсолнечным маслом. Такой ароматный получился, совсем не чувствовала запаха свинины и говядины, хотелось взять ложку и попробовать сырым. Стала месить тесто для пельменей, ничего не получалось. Я ругалась, злилась, зверея от упавшей на пол муки, одно неверное движение и всё на полу, в пылу борьбы с тестом, которое в итоге мне сдалось, получился хороший эластичным ком, но руки с непривычки болели, а я себя считала сильной, лихо отжимаюсь от пола. Вспомнив, что я без пяти минут доктор, поставила себе диагноз, решив купить кистевой тренажёр. В голове уже выстроился план тренировок, как и где я смогу заниматься, короче, всякая белиберда. Я заметила за собой, что хочу заранее всё рассчитать, распланировать, и очень огорчаюсь, когда жизнь вносит свои безжалостные корректировки в мой безупречный план.
В дверь позвонили, мама пошла открывать. Раскатывая тесто, я краем уха слушала разговор.
– Здравствуйте, а Есения здесь живёт? – спросил робкий женский голос, показавшийся мне очень знакомым.
– Да, а кто вы? – строго, так мне показалось, спросила мама. Она в последнее время стала чересчур подозрительной.
– Я – Оля Маникеева. Мы вместе, – девушка запнулась, а у меня скалка выпала из рук – Мы с ней… не знаю, как и сказать прямо.
– Сидели вместе! – звонко крикнула я из кухни и вышла к ним, вся в муке, жёлтый фартук потерял свой цвет. Я была в майке и коротких шортах, ноги и руки, шея, лицо – всё было в муке, как поросёнок, забравшийся в амбар.
Оля пришла в белом летнем платье, в пол, наподобие сарафана, без украшений, только на ткани платья пестрели мелкие полевые цветы. Волосы стянуты в тугую косу, не то, что у меня, разбросанные по плечам и спине, тоже все в муке. Она изменилась, сильно похудела, а под глазом, где был фингал, остался заметный шрам, и было видно, что
