болело, но ничего сломано не было. В тусклом освещении лица сидевших рядом казались мне серыми, избитыми, так, наверное, и было. Женщины то и дело прикладывали пальцы к лицу, одёргивали, глухо вздыхая. Я попробовала пробиться к парню, у которого отбили почки, но людей было столько, что в этом не было смысла, как бы ни старались все освободить дорогу, места не было физически, в банке со шпротами больше свободы. Мне передали, что парень жив, просто в отключке. Я попросила померить его пульс, температуру, больше ничего и сделать нельзя, нужно везти в больницу. Мне передали, что он горит, а пульс дёрганный, но чёткий. Жить будет, решила я, главное дотерпеть до больницы, а там спасут, обязательно спасут!
Мы стояли во дворе, не было ничего слышно, что происходит снаружи. Вполне возможно, что там ничего и не происходило. Только я хотела спросить, как зовут мою соседку с подбитым глазом, как дверь автозака отворилась и сиплый голос скомандовал: «Встать, выходить по одному! Быстро, пошёл, пошёл!».
Мы встали, я ничего не видела, только спины перед собой. Сколько же здесь было людей? Не знаю, но они не кончались. Я слышала, как спускаются, как шлёпаются в лужу, как хлюпает жирная грязь под ногами, будто бы подпевая мерзкой песне под окрики конвоиров, а люди не кончались. Уже у самого выхода, я поняла, что идёт дождь, ливень. Мозг вернулся в себя, и я услышала, как крупные капли тарабанят по крыше автозака, а может он только что начался? Обдумывая это, я спрыгнула на землю, мимо лужи, чем разозлила охранника, толкнувшего меня влево, где столпились женщины. Кто-то за мной поскользнулся и упал в лужу, порадовав охранников, но их шуточки, смех пролетели мимо меня. Я стояла на холодной земле, тряслась от холода и смотрела на небо, ловя губами капли, боясь, что мне не дадут успеть напиться.
Сейчас, когда я в тепле, дома, в безопасности, условной, конечно же, я думаю, как мало надо сделать, чтобы заставить бояться, заставить потерять, пускай и на время, человеческий облик, превратить в раба, жалкое животное, боящееся взмаха руки, окрика, громкого звука. Я до сих пор часто вздрагиваю, когда слышу сирену или гудок автомобиля рядом с собой, и не выношу криков, полных ненависти, убегаю, бросая всё. Так было в магазине, я стояла у кассы, уже оплатила и не успела забрать карточку и пакет, как ворвались два пьяных гвардейца, в форме, с автоматами наперевес. Один уставился на меня, и я побежала, не понимаю до сих пор, как выскочила через служебный выход. Вскоре меня догнала кассирша, молодая киргизка, немногим старше меня. Она отдала пакет и карточку с телефоном, я бросила всё, хорошо ещё, что ключи были в кармане куртки.
– Мы вызвали полицию, их уберут, не беспокойся, – ласково сказала она мне, погладив по руке. Не знаю, не могу вспомнить, что я ей сказала, помню, что начала реветь. Наверное, выдала залпом всё, что со мной произошло. Она очень серьёзно посмотрела мне в глаза, и я успокоилась. – Они не вечны, не забывай об этом. Подожди, тебя проводит Эркен, ты же недалеко живёшь. Я не могу, мне за кассой надо следить. Подожди, не спеши.
Я кивнула, её голос и доброта, настоящая, к незнакомому человеку, заставляла подчиняться ¬ и это неплохо, так мне кажется. По её звонку прибежал молодой парень, тоже киргиз. Он улыбнулся мне, взял пакет и кивком спросил, куда идти. Кассирша обняла меня, шепнув на ухо пожелание, чтобы я не переживала, они этого не стоят, и мы пошли. Парень оказался настоящим психологом, по наитию, не по дурацким книжкам. Он стал рассказывать мне смешные истории из жизни магазина, а я слушала, улыбалась, не заметив, как утёрла слёзы и смеюсь вместе с ним. На прощание я его обняла, он ничуть не смутился, заявив, что женат, а так бы влюбился. Мы посмеялись, и я пошла домой.
Мама была дома, я ей рассказала обо всём, что произошло в магазине, смеясь над своими страхами. Она не согласилась, и на следующий день я была у психиатра. Хотя меня и выгнали из университета, но медстраховка действовала, каждому студенту выдавали такой студенческий полис, дающий право посещать ведомственные ЛПУ. Итог и печален, и закономерен ¬ я сижу на антидепрессантах, вот уже вторую неделю. И мне нравится, перестала потеть во сне, руки не дрожат, появился аппетит, но по ночам кричу, ничего не могу с этим поделать. Спасает работа в хосписе, там я забываю обо всём, возвращаюсь к себе, к моим детям.
Напиться мне не дали, нас, как скот погнали внутрь, через узкую щель, которую они называли дверью. Всё было сделано специально, ширина 40 сантиметров, высота ниже моего роста, чтобы нельзя было быстро войти, тебя лупят дубинками, кричат, погоняют. В каждом шаге должно было быть унижение, и чем дальше, тем больше их должно было быть.
Нас погнали по длинному вонючему коридору, яркий свет слепил так, что мы врезались в стены, не сразу замечая поворота, получая новую порцию ударов. Кто-то падал, мы помогали вставать, оглушаемые градом дубинок. Мне удалось выхватить дубинку из рук озверевшего охранника. Как он был напуган, этот детина, вчетверо больше меня. Я выкинула дубинку назад, вместе с моей соседкой с подбитым глазом помогли встать женщине, она просила дать её лекарства, она диабетик, ей плохо. Просить бессмысленно, беспощадно.
Охранник побежал за своей дубинкой, другие охранники остановились, и это дало нам небольшую передышку. Мы пошли ровнее, на нас кричали, но не подгоняли дубинками. А как он испугался, их же чуть надавить, и они побегут! Но кто будет давить? Я? Я сама испугалась не меньше его.
Нас загнали в большую комнату, полностью, от пола до потолка сделанную из кафеля. Женщины в форме, в резиновых перчатках и с дубинками и электрошокерами на поясе, приказали нам раздеваться, догола. Мы замешкались, не сразу поняв суть приказа, и две охранницы выхватили одну из девушек и стали её избивать дубинками, пока она не упала на серый кафельный пол. Девушка не сопротивлялась, её варварски раздели, порвав бюстгальтер и трусы, и пинками погнали в другое помещение, откуда вскоре послышался шум воды и крики девушки. Её одежду сложили в мешок, заклеили и написали фамилию с инициалами. И тогда я поняла, что они знают нас, каждую, по имени и чёрт его знает, что ещё им известно! На мешок с вещами наклеили QR-код и кинули в большой ящик.
У главной на планшете была вся база. Она наводила планшет на лицо и что-то командовала подчинённым.
Мы разделись, сложили вещи, готовясь отдать их охранницам в пакеты.
¬– Вещи положить на пол! – скомандовала главная. Потом поводила планшетом по нам, голым, дрожащим от холода и стыда. – Маникеева, Гаус, выйти вперёд!
Я не сразу поняла, что это меня. Первой вышла моя соседка, я встала с ней. Мы переглянулись, в уголках её здорового глаза блеснул одобрительный огонёк, ей льстило такое внимание, а я вдруг поняла, что будет дальше и затряслась в лихорадке.
¬– Полный досмотр, – приказала главная.
К нам подошли четыре охранницы, две встали сзади и вывернули руку до болевого. Мы закричали от боли, а нам в рот вставили дубинку, до самого горла, чуть не выбив зубы. Сладострастно, радуясь эти женщины возили дубинками у нас во рту, смеялись, а я сдерживалась, чтобы не стошнить. Следующим шагом нам сунули руку во влагалище, глубоко, так больно, что я едва не потеряла сознание. Моя соседка упала в обморок, её привели в чувство, сунув дубинку в анус. Как она кричала от боли и ужаса, я сходила с ума, забыв про свою боль, про выкрученную руку, влагалище, горевшее огнём, мне всё казалось, что я истекаю кровью. Так как я стояла, не двигаясь, мне «деликатно» сунули пальцы в анус, ничего не нашли и успокоились. Мою руку отпустили толкнули в сторону другого помещения. Моя соседка ковыляла сзади, я взяла её под руку, одна из охранниц хотела ударить меня за это, но главная остановила её.
Входя в душевую, если это мерзкое помещение можно было так назвать, я услышала раздражённый голос начальницы: «Суки опять пустые ориентировки присылают! Так, вещи забрать и всех в душ!».
В душевой нас обдали из шланга кипятком, потом ледяной водой. Из лейки сверху облили каким-то хлорным раствором, от которого дыхание останавливалось, и следующее струи кипятка и ледяной воды показались настоящим блаженством. Из душевой мы вышли в другую комнату, где нас высушили струи горячего воздуха, пахнущего жжёнными тряпками и машинным маслом. Мы прошли дальше, выходя из бокса в раздевалку, где нам выдали безразмерное бельё, трусы и майку, штаны серого цвета и куртку, странно, что без полосок. На ноги дали что-то наподобие чешек, без носков. Моей соседке они были велики, а мне как раз, размер ноги у меня вполне приличный, немужской, но уже и неженский. Эта роба была сшита скорее на меня, на моей соседке она висела как одежда взрослых на ребёнке, решившим похозяйничать в шкафу.
– Как тебя зовут? – спросила я соседку, успев, наконец, рассмотреть её. Она была ниже меня ростом, крашенная блондинка, волосы кудрявые, по лопатки, лицо было красивое, сейчас всё портил подбитый глаз и страх, сковавший её лицо. Я раньше завидовала таким девушкам, мне они казались очень красивыми, кудрявые, с хорошо выпирающей грудью, чёткими бёдрами, не то, что у меня тогда, суповой набор, так меня за глаза называли некоторые мальчишки в школе. И почему я опять об этом вспомнила? Почему я это вспоминаю? Лучше бы папу вспомнила, бабушку, а в голову лезет всякая дрянь!
Я следила за тем, как нас просматривают через тепловизор, что-то помечая в электронном журнале. Врача не было, видимо, его функции выполняли охранницы, так что нечего и думать о том, что они будут выслушивать жалобы, выдавать лекарства. Я надеялась, что у них есть доступ к электронным картам, и эта женщина с диабетом получит свои лекарства, а то не доживёт до утра.
– Оля, а тебя? – она попыталась улыбнуться, но вышла страдальческая гримаса.
– Есения.
– Ух ты, никогда не встречала такого имени, – удивилась Оля.
За нами следили пять охранников, один из них сделал знак, чтобы мы не разговаривали. Мы подошли к первой девушке, которую били перед всеми. Она жалась к стене, затравленными глазами смотря на охранников.
¬– Это не люди, так не могут делать люди, – шептала она, увидев нас, выходя на мгновение из панического помешательства.
Я взяла её за руку, девушка дрожала, Оля взяла за другую. Девушка облегчённо выдохнула и закрыла глаза. Мы стояли молча, следя за движениями охранников. Эти ребята вели себя вполне дружелюбно, точнее, бесстрастно, не пялясь на нас, не крича, не зубоскаля. Им было показательно плевать, и это, пожалуй, высшая степень их добродетели. Может быть, самые звери находятся снаружи? Как это наивно, так думать. Как я поняла дальше, везде работают разные люди, не всегда плохие, но и нехорошие. А нужны ли хорошие люди? Почему мы так цепляемся за это понятие ¬«хороший человек»? Почему? Разве для спокойной жизни недостаточно, чтобы люди были бы хотя бы не плохими, не выродками, садистами, психопатами или убийцами? Стоит поменять требования к обществу, и может, тогда мы сдвинемся в нужную сторону??
Постепенно приёмное помещение наполнялось безликими арестантами в серой робе. Когда обработали всех, заставив каждую приложить ладони к сканеру отпечатков пальцев, нас повели по широкому коридору, потом по лестнице вверх. Мы
