не упали на пол, заколебавшись в слабых руках.
Ксендз ждал, сильно хмурясь. Он хотел вызвать полицию, но сначала ему захотелось попробовать решить эту проблему самому, он понимал, что это гордыня, и не старался бороться с ней, оправдывая себя разными доводами, заготовленными заранее для прихожан, которым он, не мешкая, отпускал многие грехи, лишь бы ходили чаще. Он был высокий, немолодой, с коротко стриженными темно-русыми волосами и острым лицом с голубыми умными глазами. Нос он слегка задирал вверх, так проявлялась некоторая высокомерность его характера, но дальше вздернутого носа его высокомерие не доходило. Из середины колонны вышла невысокая хрупкая женщина, державшая в руках такой же тяжелый кувшин, как и остальные. Она ступала медленно, с опаской, что вот-вот упадет. Ее шатало, поэтому после пяти шагов она останавливалась, делая перерыв.
Женщина подошла к нему на расстояние пяти шагов и поставила кувшин на пол, за ней это сделали и все остальные. Она оглядела храм, в этот час людей было много, может даже около ста человек. Она сняла капюшон, обнажив бледное лицо молодой девушки, с дрожащими от сдерживаемой боли губами и умными жесткими глазами, уставившимися прямо в душу ксендза. Он попятился назад, крестясь, оступился о порог кафедры, и упал, крепко ударившись головой о кафедру. К нему бросилась одна из прихожанок, помогла встать, но они сели обратно на пол, пригвожденные взглядом бледной девушки в белом балахоне.
Полицейский участок, словно озаренный теплым солнечным светом, гудел, смеялся, радовался неизвестно чему. Все, кто пришел на допрос, улыбались, весело и небрежно отвечая на вопросы, а инспекторы улыбались в ответ. В воздухе ощущалась незримая свобода, будто бы кто-то снял путы, развязал тугие узлы, и стало легче дышать. Все радовались, кроме Вальца и настороженной Мышки, носом чуявшей беду.
Лена часто подсаживалась к Ульриху за стол, они молчали, глядя на пустующий стол Тоби, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Вальц был хмур и темен, поэтому никого к нему не присылали, остальные инспекторы справлялись сами, желая поддержать друга, укоряли его за хмурое лицо и небывалую задумчивость.
– Куда делся этот весельчак Вальц? – вопрошали многие, не получая ответа.
Вальц нервно ткнул пальцем в экран телефона, приложение назойливо напоминало ему о католическом празднике. Он не читал сообщение, считая, что раз он платит налог и установил себе приложение, то уже полностью выполнил все, что от него хотели. Лена вздохнула и, боязливо посмотрев на Вальца, зашептала:
– Сюзанна звонила. Она не придет на этой неделе, врач сказал, что у нее нервный срыв, – Лена огляделась, не подслушивает ли кто-то, но все были заняты другим, обсуждали прекрасную погоду с посетителями, шутили, смеялись.
– Да, она была очень плоха вчера, – закивал Вальц и быстро добавил, – я сам не лучше.
– Может, тебе лучше пойти домой? – предложила Лена, взглянула на часы, время двигалось к полудню.
– Нет, я дома чуть с ума не сошел, – он уставился на часы на стене, время безудержно исчезало, а он так и не смог разгадать ребус Марии Хайлиг, хотя чувствовал, что она сказала ему все, ничего не утаивая. У меня голова не работает. Вот какой час сижу, пытаюсь мысли собрать, и не получается.
– А ты не думал, что она просто сумасшедшая? – спросила Лена. – Мало ли что могут сумасшедшие сказать, нельзя же этому верить.
– Да, она сумасшедшая, и не сумасшедшая, ¬– сказал Вальц, только сейчас придя к этой мысли. Он еще раз пролистал свои записи, напряг память, но картина не рисовалась.
– Она говорила про вознесение, но как и где это произойдет?
– Вознесение, – повторила Лена и задумалась. У нее зазвонил телефон, она бросилась туда, быстро переговорила и вернулась. – А я вот подумала, что вознесение возможно только после смерти, верно?
– Верно, так и есть. Я понимаю, что речь идет о каком-то акте коллективного самоубийства или что-то подобное, но вот где?
– А ты уверен, что это будет именно сегодня? – с сомнением спросила Лена. – Разве она так сказала, что это будет сегодня?
– Впрямую нет, но дала понять.
У Лены запиликал телефон, принимая стопку входящих сообщений. Она бегло просмотрела их и охнула от удивления. Просмотрев видео два раза, она протянула телефон Вальцу.
– Это Отто прислал, а ему его друг, он живет в нашем городе, – пояснила она. – Это же в самом центре, да?
Вальц ничего не ответил, он уставился в экран, где был виден автобус, из которого выходят женщины в белых балахонах, строятся в колонну и идут к костелу. На мгновение он застыл, не мигая смотря на часы, потом схватил свой телефон и прочитал назойливое сообщение приложения католической церкви, напоминавшей ему о празднике «Непорочного сердца Пресвятой Девы Марии». Хлопнув себя по лбу, он вскочил, суетливыми движениями рук открывая сейф и надевая кобуру. Мышка смотрела на него широко раскрыв глаза и разинув рот, а когда он взял с собой три обоймы, и вовсе вскочила с места, готовая к распоряжениям.
– Вот я идиот! – рявкнул Вальц, не сводя глаз с часов. – Всех отправляй к церкви Пресвятой Девы Марии, сообщи в другие участки, вызови пожарных, скорую – всех!
– Все поняла! – Мышка побежала к себе и, застыв у своего телефона, спросила. – Ты уверен, что не ошибся?
– Уверен. Ребята, бросайте все и по машинам! – скомандовал Вальц.
Инспекторы, встревоженные его приказами, вскочили с мест, закрывая сессию на рабочих компьютерах. Несколько человек попытались сказать Вальцу, что он им не комиссар, но их заставили замолчать. Мышка обзванивала департаменты, четким голосом отдавая команды, параллельно отписываясь фрау Мюллер и Андре, которого она всегда ставила в копию.
Часовая стрелка подползла к полудню, участок был пуст, граждане не стали задерживаться и побежали в центр, ожидая зрелища.
Бледная девушка в белом балахоне обернулась к своим сестрам, протянув руки. Из колонны вышла женщина, державшая помимо кувшина деревянный ящик, оббитый красным бархатом. Девушка открыла футляр и вытащила из него огромный в ее руках блестящий револьвер. Ее руки дрожали, оружие было слишком тяжелым. Она неуверенно заряжала револьвер, а все прихожане с ужасом смотрели за ее действиями, словно загипнотизированные. Ксендз попытался что-то сказать, остановить ее, но девушка остановила его одним взглядом страшных глаз, и он умолк, мертвенно побледнев.
– Ты служитель богомерзкого культа, и ты ответишь за это перед Богом! – громко произнесла девушка, костел задрожал от ее сильного голоса, лишенного девичьего шарма и кокетства, грозный, твердый, неживой. – Вы все возомнили, что можете создать себе идолов, создать себе удобных Богов. Вы поклоняетесь им, вы славите их, забывая про истинного Бога! И вы ответите за это! Вы все! И мы ответим за свои грехи! Я дам вам искупление! Я провожу вас в рай и уйду в ад – это моя миссия, моя судьба. Вы все будете спасены, без лживых продажных индульгенций. Вы умрете и вознесетесь в рай вместе с нами! Страшная мука искупит все ваши грехи!
Она закончила говорить и направила револьвер на ксендза. Ствол дрожал, она взяла оружие двумя руками и выстрелила. Пуля попала в женщину, помогавшую ксендзу. Она страшно вскрикнула, схватившись за грудь.
– Не бойся, твои мучения сейчас закончатся, и ты вознесешься в рай, – сказала девушка и выстрелила ей в голову. Черепная коробка разорвалась на десятки частей, обдав ксендза взрывом крови и мозга. Он страшно закричал, хватаясь за лицо, за голову, пытаясь встать, падая, снова пытаясь встать. Девушка смотрела на него бесстрастным взглядом, в котором не было жестокости, упоения кровью, жажды крови, но и не было жалости, ни к кому, и в первую очередь к себе. – Стой, пришло твое время. Я даю тебе шанс умереть легко и сразу же попасть в рай.
Она выстрелила ему в голову, когда он покорно замер, встав перед ней. Голова треснула, разорвавшись на бесформенные куски, и тело упало к ее ногам. Девушка прошла по его крови босыми ногами, не чувствуя этого, не видя смерть, не боясь, не думая. Она подошла к группе прихожан и жестом пригласила их встать рядом с ней.
– Я даю вам шанс умереть легко, без страшной муки, которая уготована нам всем. Я приветствую вашу храбрость, вы искупите все свои грехи, избавитесь от ваших заблуждений, откроете сердце истинному Богу! Кто слаб, идите ко мне – это не грех, ваша слабость – не ваш грех! Я избавлю вас от муки. У нас мало времени, скоро мы все вознесемся!
Она еще не успела договорить, как до прихожан дошло, и они с бешеными криками бросились открывать ворота, двери, пытаясь сломать многовековые укрепления, сделанные на совесть, готовые выдержать прямой удар из пушки или долгую осаду. Девушка не смотрела на них, она чего-то ждала.
Забил колокол, страшно, возвращая город в прошлое, когда так возвещали приход врага, наступление чумы. Звонарь бил неистово, усиливая удары, вот-вот и колокол улетит в небо.
Девушка подняла руку вверх, и в храме внезапно стало темно. Над костелом сомкнулась туча, загремел гром, дождь залил с новой силой, высоко в небе засверкали молнии, спускаясь все ниже и ниже. По улицам с ревом неслись полицейские машины, пожарные, подъезжая к костелу. Полиция разгоняла людей, выстраивая наспех кордоны, никто не знал, что делать, руководство еще не подъехало, поэтому всем командовал Вальц, неистово крича на всех, и его слушались.
Девушка бросила револьвер на пол и вернулась к сестрам. Они выстроились в ровную колонну и взяли в руки кувшины. Сургучная пробка пробилась легко, и костел заполнился крепким духом бензина и ацетона. Забившиеся у дверей и ворот прихожане страшно выли, тарабаня в крепкие ставни, кто-то пытался залезть наверх, чтобы выбить окна и вырваться на свободу. Женщины в белом не обращали на них никакого внимания. Они вылили часть гремучей смеси на себя, разделились, расходясь лучами по всему храму, выливая остатки на пол, стены, людей, беспомощно пытавшихся стряхнуть с себя зловонную липкую жидкость.
Одна из женщин, проходя мимо свечей, вспыхнула, как промасленная бумага. Она осветила храм, белая одежда вспыхнула, как факел, но она не остановилась, продолжая выливать горящую жидкость из кувшина. Вскоре она упала на колени, беззвучно дергаясь в агонии, рухнула на пол. Моментально, как по неведомой команде, вспыхнули и все остальные женщины в белых балахонах. Они поставили пустые кувшины на пол и, горящие, молчаливые, умирая, вставали на колени, склоняя голову для молитвы, падая в агонии, умирая страшно, безмолвно. Вспыхнул и храм, а вместе с ним и прихожане, запертые в нем. Кто-то, уже горя, успел добраться до окон, выбить витражные стекла. Резкий порыв ветра отбросил их назад, а костел, получив дополнительную тягу, загудел от жара, раскаляясь изнутри, оставаясь наружи нетронутым, лишь острые языки пламени и взрывы искр вырывались из окон. Лопались древние витражи, костел гудел, неистово бил колокол, пока пламя и дым не дошли до звонаря… и стало тихо, только гудение пожара, сквозь которое уже не пробивались дикие крики умирающих. Никто не знал, что делать, пожарные заняли круговую оборону и поливали здания рядом, чтобы огонь не перекинулся на них.
Костел горел в одиночестве, на своем острове, поднимая в небо черный
