оплатить за себя, но Аня наотрез отказалась, сказав, что папа выделил ей денег и их надо прогулять, а то в следующий раз даст меньше. Они качались на взрослых качелях, балансируя, опасно держа в руках пакетики с лапшой и другими закусками, названия которых они забыли тут же, а Женя разумно добавила, что это и хорошо, а то еще бы стали думать, что такое они едят. Мимо летели машины, гудело Садовое кольцо, нагоняя в воздухе газовый туман, по небу текли облака, набиваясь в одну большую тучу.
До площади Белорусского вокзала они доехали на автобусе, сил идти уже не было, обед был не слишком плотный, но от потока чувств хотелось просто сидеть, а еще лучше прилечь на часок другой.
– Ого! – Аня разинула рот, увидев памятник жертвам теракта. – Какой огромный! Я его уже видела на фотографиях, но представляла себе совсем другим!
Женя молчала, она бледнела с каждым шагом, когда они переходили дорогу, все машины охотно пропускали их, как это было принято здесь. Войдя на остров, девочки долго стояли неподвижно, смотря на спеченный металлолом, окруженный детьми. Смотреть на детей было слишком больно, Аня часто утирала слезы, позабыв про все на свете, внутренне переживая, вспоминая все, что она видела дома по телевизору, в интернете… Здесь все было иначе, не было уже того здания, ничего не было, пустырь, окруженный забором, чистые улицы, площадь, по которым текла кровь города, медленно текла, задумчиво, и этот памятник, коловший глаза, заставлявший сердце бешено колотиться, а кровь отливать от лица, от рук, ног. Аня чувствовала, что она холодеет, Женя стояла почему-то отстраненно, словно сторонясь ее. Аня взяла ее руку, Женя была очень горячая.
Они обошли памятник один раз, потом еще раз и еще, пока сил больше не осталось. Сев на скамейку напротив мальчика и девочки, державшихся за руки, они уставились в землю, смотреть на детей было невыносимо, но и уйти отсюда нельзя. Мальчик держал в руках большого робота и весело смотрел на них, а девочка чуть младше его, не больше трех лет, просто улыбалась, крепко держа старшего брата за руку, курносая, с двумя торчавшими в разные стороны короткими косичками.
– Я должна тебе рассказать, – глухо начала Женя. – Здесь такое место, что я не могу врать, не хочу.
– А разве ты мне врала?
– Нет, но я тебе и не сказала правды, а это хуже, чем соврать, – замотала головой Женя и отсела от нее. Аня хотела сесть рядом, но она остановила ее рукой. – Не надо, сядь подальше, пожалуйста.
– Хорошо, – Аня повиновалась, сев на другой конец лавки. Она серьезно посмотрела на подругу, былая веселость, наивность, беззаботность улетучились в никуда, если бы рядом был Андре, он увидел бы ее маму, так они были сейчас похожи. – Женя, чтобы ты мне не сказала, я хочу, чтобы ты знала, что для меня это ничего не поменяет.
– Нет, ты сначала выслушай…
– Нет, не поменяет, – твердо сказала Аня. – Я с первого дня поняла, что у тебя горе, трагедия, я не знаю, какое слово подобрать ¬ они все не те, лживые, нет пустые! Женя, ты моя подруга, мой друг и я очень тебя люблю. И это навсегда, я не вру, правда, навсегда.
– Спасибо, я тебя тоже очень люблю, – Женя сглотнула слезы и последним усилием воли взяла себя в руки. – Я никогда еще не встречала настоящего друга, пока не познакомилась с тобой. Петр Ильич мой друг, но это другое, его семья тоже мои друзья, но я им не могу полностью довериться, а тебе могу, хочу довериться, если ты не против.
Аня кивнула в ответ, она держалась руками за лавку, борясь с желанием обнять подругу, с нетерпением и страхом ожидая, слов Жени. Все это читалось на ее лице, но Женя не смотрела на нее, она смотрела на оплавленные стволы пушек, пулеметы.
– Помнишь, ты говорила, что твой отец занимался делом «белого пони»? – Женя один раз бросила взгляд на Аню, та кивнула в ответ. – Так вот, я одна из тех малолетних шлюх. Меня продавали, и я продавалась. Одно время мне это даже нравилось, я не видела для себя другой жизни, а сейчас понимаю, что и жить не хотела долго, школу закончить и все, хватит с меня. Я не буду рассказывать, как это, когда тебя трахает урод весом больше ста двадцати кило, да и вообще, когда тебя трахают, а ты не хочешь. В этом нет кайфа, платили хорошо, хватало на шмотки и iphone, остальное неважно. Меня, как мне объяснили, совратили, растлили. Да, все так, я и сама читала об этом потом, когда меня сцапали, но в этом моя вина. Если бы мне этого не хотелось, никто бы не заставил. А я сама пошла, сама, боялась сначала, а когда первый раз был и заплатили, сразу все поняла, что и как. Так что вот она я какая, сейчас в монашку играю, а так шлюха, дрянь паскудная. Что еще рассказать, наверное, про Петра Ильича. Он вел мой допрос, точнее нет, не так!
Женя достала платок и долго сморкалась, утирая слезы, размазывая нестойкую тушь по лицу. Аня сидела молча, пальцы ее побелели от напряжения, она с каждым словом Жени крепче сжимала бесстрастную лавку.
– Короче, меня купили, контрольная закупка. Там был такой парень хороший, я потом узнала, что он мент. А сначала подумала, зачем ему это? Неужели такой же изврат, как и остальные. Все оказалось подставой, его избили до полусмерти, он еще в больнице, а меня задержали, как и тех уродов, что нас крышевали. Это были тоже менты, везде менты, везде. Я пришла к ним в управление, еще до допроса, решила сама поговорить, во всем сознаться. Мне терять было нечего, кроме жизни, а она мне зачем? Я пришла. А меня встретила их психолог, потом я узнала, что она жена того парня, которого избили из-за меня. Она позвала на допрос Петра Ильича. Я выпендривалась, пальцы гнула, пока он мне мозги не вправил. Он это умеет. А потом он отвез меня сюда. Рассказал, как все здесь было, он же был здесь в первые часы после теракта… теперь мне все ясно, нет иллюзий, понимаешь? А когда я должна была приехать на допрос, меня похитили и хотели убить. Смешно вспоминать, нет, я вру. Прости, я опять выпендриваюсь и вру! Мне каждую ночь снится это, как меня положили на стол и режут в прямом эфире! Они хотели меня оттрахать, порезать и убить, а на это смотрели уроды со всего мира! Они там трансляцию вели! А я забыть не могу, просыпаюсь от крика, думаю, что опять там. Поэтому у меня все руки и ноги в порезах, я вся перебинтованная. Меня резали, живьем, как скотину, а он спас меня, понимаешь, спас. Я знаю, там были и другие, но я их не помню, я помню, как он вырвал меня и унес оттуда. Я больше ничего не помню, я боялась, что он уйдет, когда меня отвезли в больницу, а он остался! Он забрал меня к себе домой, не бросил, принял в свою семью, меня, малолетнюю тварь!
Женя затряслась, глухо зарыдав, переходя на вой, как раненый зверь. Она вскочила, когда Аня обняла ее, хотела убежать. Ане стоило больших усилий усадить Женю обратно, она и не думала, что Женя такая сильная. Грянул гром, небо потемнело, и начался дождь, постепенно усиливаясь.
– Прекрати, слышишь? Ну, прекрати, пожалуйста, а то я тоже зареву! – просила ее Аня, не замечая дождя, как и Женя, не замечая того, что уже ревет вместе с ней. Отнимая руки от лица, целуя ее глаза, щеки, вымазанные тушью, борясь с Женей.
Дождь хлынул, ведрами холодной воды выливая на них накопленную за долгие недели жары влагу. Девочки сидели обнявшись, прижимаясь щеками, часто всхлипывая.
– Бедная, бедная, – шептала Аня, крепче обнимая Женю. – Все закончилось, навсегда, слышишь? Навсегда.
– Спасибо, что не бросила, – прошептала в ответ Женя, пристально посмотрев ей в глаза. Аня слабо улыбнулась, красивый рот еще дрожал от несдерживаемого плача, и Женя в ответ расцеловала ее, радуясь, как светлеет лицо Ани, как она смущенно улыбается.
Дождь закончился также внезапно, как и начался. Из-за туч выглянуло любопытное солнце. Аня улыбалась, гладила Женю по голове. Мокрое платье Ани сильно задралось, обнажив ноги, Женя попыталась его поправить, но ткань прилипла к телу, и она гладила ее ноги горячими ладонями, желая согреть. Аня закрыла глаза и приоткрыла рот, подавшись к Жене, они поцеловались, долго не размыкая губ, вдруг резко отпрянули, покраснев и спрятав глаза.
– Ты такая горячая, а я замерзла, – прошептала Аня и добавила еще тише. – Я тебя люблю.
– И я тебя люблю, но на тебе жениться не собираюсь, – улыбнулась в ответ Женя.
– Ха! Ты подумала, что я настоящая европейка?! – Аня в показном гневе вскочила и поправила на себе мокрое платье. – Да, но нет!
Девочки расхохотались, сбрасывая с себя грязную сетку переживаний, разрывая ее большим рыбацким ножом. К ним подошел высокий мужчина. В руках у него был плед и поднос с тремя стаканами кофе. Он поставил поднос на скамью и улыбнулся.
– Вы, наверное, замерзли. Сядьте, я вас укрою, так быстрее согреетесь, – сказал он.
Аня села и взяла Женю под локоть. Он накрыл их пледом, заботливо обмотав, не переставая улыбаться. Девочки покраснели, приняв его улыбку на свой счет.
– Мы не из этих, просто расчувствовались, – поспешила объяснить Аня. Женя шепнула ей, что она избавилась от своего акцента, Аня удивленно вздернула бровь, и согласно закивала, ее речь действительно поменялась после общения с Женей.
– О, не переживайте, – он передал стаканы с кофе, девочки тут же отхлебнули горячий напиток, и заулыбались. – Вы знаете, здесь и суровые мужики обнимаются и целуются. Эх, место такое, нельзя сдержать свои чувства, а если будешь сдерживаться, то долго не сможешь, поверьте, я знаю. Надеюсь, я угадал, и кофе вам понравился?
– Да, спасибо большое! – хором ответили девочки, с удовольствием попивая мелкими глотками горячий латте с карамелью.
– Я очень рад, сам я могу пить только черный без сахара, – он продемонстрировал им свой стакан, сняв крышку. – Вы меня простите, что я вторгся к вам, но это, можно сказать, мое место. Видите этих прекрасных детей? Мальчика и девочку, вот они стоят, с роботом? Здесь все дети прекрасны, но это мои.
Голос его дрогнул, и он стал жадно пить кофе, обжигаясь, давя в себе накатившее чувство. Девочки перестали улыбаться, смотря на него, еще нестарого, но уже полностью седого, с глубокими морщинами по всему лицу, но с доброй ласковой улыбкой и грустными серыми глазами.
– Видите, как солнце осветило их? – спросил он, и Женя с Аней посмотрели на мальчика и девочку, подсвеченных сзади солнцем, отчего казалось, что они светятся. – Я каждый день прихожу сюда в этот час. Нет, я не верю в загробную жизнь, что они там наверху смотрят на меня – чушь для слабаков. Хотя, имею ли я право судить? Неважно! Так они мне видятся живыми, а за ними я вижу Марину, она всегда была с ними, и в этот страшный день тоже. Она приехала на работу к коллегам, как и многие, какой подлый был день, я ненавижу праздники, они убивают. Простите, могу начинать заходиться, скоро стану ругаться, орать.
– Не извиняйтесь, никогда не извиняйтесь за это! – звонко сказала Женя и, испугавшись своего голоса, спросила тише. – А как зовут ваших детей?
– Зовут? – мужчина с благодарностью посмотрел на девочек. – Спасибо, спасибо вам за это слово. Сына зовут Максим, а дочку Лизочкой.
Руки его задрожали, он выронил стакан, вылив кофе себе на ногу, испачкав штанину идеально выглаженных брюк. Он смотрел на светящихся детей, глазами разговаривая с ними, иногда смотрел выше, будто бы видел свою жену, маму его детей, склонившуюся над сорванцами, которым не терпелось подбежать к папе и
