дым. Молнии, привлеченные неистовостью огня, с бешеной яростью били в шпиль, рушили древние постройки, крохотные башенки, превращая в прах прошлое, цепляя за собой настоящее. Город почернел от пожара, задрожала земля, руша все внутренние устои общества, руша прошлую жизнь, только-только начавшую восстанавливаться, возрождаться. И в этом черном дыму пробивалась тонкая белая струя, восходящая прямо в небо, пронзая покореженный жаром шпиль.
17
Москва
Непривычно было сидеть в гостинице, за последние дни Андре нагулялся по городу вместе с Аней и ее новой подругой Женей. Распорядок дня был воистину немецкий: подъем в 7:00, умывание, легкий завтрак и занятие в фитнес-зале до 9:30, затем один час на отдых и душ, и в город, в музеи, театры, а вечером обязательно на концерт. В промежутках между мероприятиями они гуляли по паркам, Аня поставила цель побывать во всех парках Москвы, но вскоре сама отказалась от этого, после прогулки в Битцевском парке, где она потерялась. Особенно Ане понравился Ботанический сад, куда ее уговорила пойти Женя. Аня сначала упиралась, не желая тратить время на «научные грядки», а потом сама агитировала всех вернуться туда. Они там были уже четыре раза, и каждый раз девчонки находили что-нибудь новое для себя, убегая от Андре и Оксаны, полдня гулявшей вместе с ними.
И вот теперь Оксана стояла у окна, смотря на раскрывающуюся панораму города. Яркое солнце золотило ее гладкую кожу, она становилась похожей на древнюю богиню, не знавшую ни жалости, ни стыда, ни сомнений. Он лежал на разложенном диване, любуясь Оксаной, изредка поворачивавшей к нему улыбающееся лицо, игриво расправляя отросшие до лопаток волосы. Он и не мечтал о таком, отгоняя от себя мысли о близости с ней, катализатором стала Аня, заявив, что сегодня они пойдут гулять с Женей одни, без них. Оксана долго смеялась, сказав Андре на прощание, что она приедет к одиннадцати часам.
И она приехала, свежая, веселая, в белом сарафане и без яркого макияжа. Андре, к этому времени уже готовый ко всему, мучительно продумывавший план их прогулки, застеснялся, как неопытный юноша. Оксана смеялась, по-доброму, не желая принизить его мужское достоинство. Она взяла все в свои руки, приказав ему разложить диван, а когда он все сделал, она вышла из ванной в простом белом белье, вся красная от смущения и хохочущая.
– Как себя чувствуешь? – спросила Оксана по-немецки, возвращаясь к нему на диван. Нагретое солнцем мягкое тело взбудоражило их, они долго целовались, прижавшись друг к другу, прежде чем Андре ответил.
– Прекрасно, я давно не чувствовал себя лучше. Мне кажется, что я помолодел лет на двадцать, а может и больше!
Она засмеялась и села на него, грациозно расправляя волосы. Накатившее вновь желание окрепло в нем, Андре не ожидал от себя такого, давно уже списав себя, как любовника.
– Меня беспокоит твое сердце, – сказала Оксана, двигаясь неторопливо, улыбаясь, когда он все еще стесненно гладил ее. – А я боялась, что не понравлюсь тебе. Я же набрала вес, стала такой пышкой.
– Ах, женщины! – с чувством воскликнул Андре по-русски.
Оксана громко рассмеялась и накрыла его водопадом черных волос, пахнущих полевыми цветами. Она смотрела ему в глаза, часто склоняясь ниже, чтобы поцеловать.
– Все, вербовка окончена. Ты попался, комиссар! – смеялась она, подражая героям дешевых шпионских боевиков, намеренно коверкая английскую речь.
¬– Я попался в нашу первую встречу, – ответил Андре по-немецки.
– Я тоже прекрасно помню нашу прогулку в замок, –прошептала Оксана. – Ты тогда меня завербовал тоже. Мы друг друга завербовали.
Она закрыла глаза, стала двигаться быстрее, шепча ему что-то по-русски. Андре не понимал значения этих слов, не всегда угадывая ее желания, поэтому Оксана направляла его руки, поцелуями вознаграждая. Андре стало душно, он весь горел, а сердце бешено заколотилось, и ему хотелось еще и еще, пока в глазах не начало темнеть. Оксана не могла этого видеть, она утоляла свою страсть, доводя себя и его до исступления.
– Ты побледнел, – с тревогой сказала Оксана по-русски и перешла на немецкий. – Тебе плохо?
Она легла рядом и накрылась простыней. Андре повернулся к ней и с улыбкой ответил.
– Это самая прекрасная смерть, о которой можно было бы мечтать.
– Не смей говорить о смерти! – строго сказала Оксана, щелкнув его по носу. – Ты мне нужен живой, запомни это!
– Хорошо, я запомню, – Андре усмехнулся, Оксана нахмурилась, приняв это на свой счет. – Я вот подумал, что еще немного, и я сделаю тебе предложение.
– Если хочешь, делай, – спокойно ответила она. – Но я тебе дам ответ не раньше, чем через восемь лет.
– А, ты тогда выйдешь в отставку?
– Верно. Если ты готов столько ждать, – в свою очередь усмехнулась она.
– Я готов, – сказал Андре, кровь обратно приливала к его лицу, все же стоило поберечь себя.
– Ну так делай! – воскликнула Оксана по-русски.
– Выходи за меня замуж, – сказал Андре по-русски, с трудом выговаривая последнее слово, почему-то оно далось ему особенно тяжело.
– А вот теперь жди! – весело ответила Оксана по-немецки, игриво захлопав ресницами. – Я не отказываю, но и согласия не даю. Вдруг ты передумаешь?
– Нет, не передумаю, – помотал головой Андре. – Я же тебе уже говорил, что нет никого прекрасней русских женщин.
– Да, я помню. Но мне непонятно, почему у вас с Катей ничего не было?
– Не знаю, я об этом думал, но не пришел ни к какому выводу, –ответил Андре. – Так было правильнее, нечего рассуждать или предполагать.
– Представляю себе, как ты все разложил по полочкам, проанализировал, выписал тезисы в свой блокнот! – засмеялась Оксана, Андре согласно закивал. – Ладно, не будем о прошлом. Посмотрим, что будет через восемь лет. Возможно, мы не захотим возвращаться к твоему предложению, а может и кто-то из нас умрет.
– Все может быть, но мне теперь легче стало, такой груз с души снял, – ответил Андре, театрально вздохнув. Оксана откинулась на подушку, отыгрывая вчерашнюю героиню из погорелого театра, пародировавшую бурю чувств, и они расхохотались, как дети, толкая друг друга.
– Я подумал, что через десять лет меня точно отправят в отставку. Я хотел бы и раньше, но наша фрау Мюлер уже составила план на двадцать лет, – с усмешкой сказал Андре, Оксана улыбнулась в ответ. – Жаль, что не удалось познакомиться с твоими детьми.
– Надеюсь, еще познакомитесь. Они с зимы планировали эту поездку всем классом. Мне бы тоже понравилось, уехать от родителей на месяц в горы, жить на природе, – Оксана мечтательно прикрыла глаза. – Знаешь, как моя мать волновалась, требовала, чтобы они не ехали? А Лешка, он же упрямый, я тебе рассказывала уже, что он характером на тебя похож. Я доверяю детям, Леша последит за Настей, они так сдружились в последнее время, просто поразительно. Раньше ругались, дрались из-за всякой ерунды, а теперь все делают вместе.
– Да, понимаю. Я в детстве мечтал, что у меня будет сестра, что я буду ее защищать, – вздохнул Андре. – Иногда думаю о прошлом, и жизнь кажется такой пустой до встречи с Катей, с Аней, без них жизнь была бы жалкой и пустой. А теперь вот удача улыбнулась мне, и я встретил тебя.
Оксана грустно улыбнулась и стала смотреть в потолок. Он заметил, что по ее щекам потекли крупные слезы, она сдавливала в себе всхлипы, но не из-за того, что боялась ему показать свою слабость, Оксана не желала видеть сама себя такой, боролась, безуспешно. Плач лишь усиливался, и она, закрыв лицо руками, глухо зарыдала. Андре лежал рядом, касаясь ее плечом, и молчал. Он знал, что сейчас лучше ничего не говорить, подождать, пока она успокоится. Этому его научила Катя, позже и Аня, немки были другие, они старались показать силу, с полуслова начиная обвинять его во всем. Что-то было древнее, искреннее в этом плаче русских женщин, берущее за душу, сдавливающее сердце так, что наворачивались слезы. Оксана обняла его за шею и уткнулась лицом в грудь, вздрагивая от всхлипов.
– Почему ты плачешь? – тихо спросил Андре по-русски, когда она успокоилась и лежала в полусне, вздрагивая, крепче сжимая его шею похолодевшими пальцами.
– Ты будешь меня ругать, – шепотом ответила Оксана по-русски.
– Нет, не буду, – прошептал Андре, вспоминая, что точно также ему отвечала Катя, а потом и Аня, как и мама, впадавшая в неожиданные всплески уныния, граничившего с тягостным отчаяньем, чувством одиночества, которое преследовало каждого мигранта, желавшего жить не только ради себя.
– Можешь и отругать, ты будешь прав, – Оксана перешла на немецкий и приподнялась, чтобы видеть его лицо. – Я чувствую, что это наша последняя встреча. Я, правда, это чувствую, здесь, в сердце.
Она приложила его ладонь к своей груди, Андре ощутил мертвенный холод, Оксана будто бы мерзла в этот солнечный теплый день, да и солнце куда-то скрылось, большая туча заслонила его, намереваясь разразиться неистовым ливнем.
– Нет, так не будет, – уверенно сказал он. – Жизнь слишком сложная штука, чтобы доверяться внезапным порывам или ложным чувствам. Я не хочу уезжать, не хочу уезжать от тебя. Я тебя люблю, и моя тревога рисует в голове мрачные картины, но это всего лишь досада, да, наверное, досада.
– Ты такой уверенный, – улыбнулась она, сразу потеплев. Она не заметила, что перешла на русский, Андре не сразу понял ее, некоторое время хмурясь, в голове подбирая верный перевод. – Мне это всегда нравилось в мужчинах, но попадались одни слюнтяи. Наверное, я таких сама искала.
– Слюнтяи? – повторил он незнакомое слово, не понимая его смысла.
– Weich Ei, – с гадливой улыбкой перевела Оксана, поцеловала и легла, прижимаясь. – Так не хочется никуда идти.
– Мне тоже, – ответил он. Они долго лежали молча, ему не хотелось говорить о том, что творилось в его городе, он был уверен, что она итак это знает. Оксана быстро задремала, теплая, родная, он думал именно так, наконец, осознав истинный смысл этого слова, простого, слишком простого для современной жизни. Родным его называла Катя, засыпая, он увидел ее, улыбающуюся, на маленькой кухне ее квартиры, с искрящимися от радости и лукавства глазами, в которые нельзя было не влюбиться. И все же, она смотрела на него не так, как смотрела Оксана. Катя была для него сестрой, той самой, о которой он мечтал с самого детства в тайне от всех.
Женя взглянула на часы в телефоне, Аня опаздывала. Женя сама опоздала, приехав на станцию после одиннадцати часов, она все никак не могла решиться, что ей надеть, и мучила этим Петра Ильича. Ее мама сшила для Жени два платья, оба длинные, до самых пят, одно белое с мелкими цветами и птичками, а второе голубое, приталенное с серебристыми рукавами из газовой ткани. Платья очень нравились Жене, она бы переодевалась несколько раз в день, мама сшила ей платья на старомодный манер, с длинными рукавами, чтобы дочь не комплексовала из-за шрамов и повязок на руках, скрывая изрезанные ноги. Петр Ильич сразу назвал Женю «тургеневской барышней», она не сразу поняла, злясь, что мама и Петр Ильич что-то знают, а ей не говорят. Уже потом, ночью, она тщательно изучила этот вопрос и была довольна сравнением. Сегодня она была в голубом, в босоножках на высокой платформе, стоя ровно, изящно держа спину, но не задирая носа, а волосы убрала в скромную прическу, заколов на затылке
