Она говорила, что зря позвонила.
Я пытался узнать, чем она живет; и не жалел на это денег. Неёле по-прежнему работала на телевидении, и, будучи не замужем, оставалась притягательной для тысяч мужчин. По телефону я торжественно сообщил ей, что развелся с женой, в надежде услышать в ее голосе радость, но она холодно спросила:
-Только это?
-Люблю тебя одну.
-Пока я не могу к тебе прийти.
Мой организм тяготеет к обломовщине, но в силу амбивалентности человеческой природы характеру моему присуща решительность, благодаря которой я и стал хирургом. Именно она не раз помогала мне делать выбор тактики в лечении больных. В этом я умел трезво оценить ситуацию и найти оптимальный путь. Даже со своим маленьким сыном я не сомневался в том, что одно мое присутствие ограждает его от опасностей мира. В отношении же себя самого, своих действий и мыслей никогда до конца не понимал – что верно, а что ошибочно, как поступить: так или иначе. Обстоятельства всегда зависели вовсе не от меня, связанные то с одним, то с другим человеком, со многими условиями и ситуациями, не имевшими ко мне прямого касательства. А я относился к жизни благоговейно, как к хрупкому организму, и считал, что не в праве вмешиваться в природные процессы, если не имеется острой необходимости спасать чью-то жизнь или здоровье. Я полагал, что все должно вызреть.
Мое существование превратилось в ожидание Неёле, а она все не приходила. И созванивались мы редко. Ей не доставало времени, а мне было нестерпимо слышать ее голос и сознавать свою для нее второстепенность. Как можно любить, не встречаясь годами, спать изредка с другими женщинами и думать о жене при этом? Наверное, я просто тупоголовое животное. Нужно заставить Неёле уволиться, но я ощущал, что она еще не вышла из своего прошлого. А разве сам я до конца освободился, к примеру, от своей детской любви?!
Жизнь в равной степени состоит из возможностей, действительности и необходимостей. И пока последние не сделались настоятельными и неотвратимыми, ни одна из возможностей никогда не осуществится. Оба мы ждали чего-то, какого-то толчка, после которого нас поглотила бы лавина. Человек полон побуждений и вынужден нести непосильный груз ответственности, справляться с собой, не жить, а "вести жизнь". Невозможно одновременно реализовывать все свои интенции, порой противоположные. Нам остается мечтать о гармонии, и пусть я неисправим в этом плане, вся культура рождена из мечты. Да и к чему такому уж необычному я стремлюсь? Когда-то женился без любви, а теперь хочу вернуться на давно покинутую, но вожделенную родину.
В семье у нас царило полное согласие благодаря ровному характеру Лары, ее умению ладить с кем угодно и приспосабливаться к любой ситуации. Все шло по кем-то написанному сценарию, где я играл строго отведенную роль, которая мне как актеру почти нравилась, ибо соответствовала неким стереотипам "приличной" жизни. Уставший за день от человеческой боли, приходил я домой и погружался в уют, созданный женой, ужинал, играл с сынишкой, а перед сном занимался сексом, оценивая свои удовольствия при этом по степени разрядки. Но в моей истинной жизни никакой разрядки, а тем более секса, не может существовать: все в ней называется по-другому, меряется особыми мерками и является иным по сути. В ней течет время моей расконсервированной юности, любое проявление которой задевает нервы остро и болезненно. Встреча с Неёле открыла мне эту странную истину – жизнь, явившуюся удивительно естественной и органичной для меня.
-Шельма, смотри, заяц! Ты же охотничья собака,- крикнул я, на что подруга моя деловито продолжила рыться в кустах, видно учуяв запах перепелки,– заяц ее не интересовал.
Тилли – именно так почему-то называла меня Неёле в минуты нежности – словно колокольчиком позванивала. Такими же прозрачными звуками полон день с ворохами желтых листьев, разлетающихся из-под ног, и хочется раствориться в октябрьском тумане. Лишь осень способна примирить душу с разлукой: усиливая боль и тоску, она переводит их на тот уровень существования, где все малозначимое и легковесное облетает как шелуха. Сквозь ее студеное увеличительное стекло становятся различимы тончайшие нити жизни, свернутые в клубок невероятной плотности, и рыжие-рыжие сполохи в его глубине.
Арсений уехал жить в Швейцарию, куда зовет и меня, но я жду Неёле. Как-то незаметно, за много лет, подчинившись течению обыденности, я превратился в совершенно чуждого себе человека. Однако нутро мое взбунтовалось и сбросило инородную оболочку. Вот только вступление в новую жизнь начинается не слишком весело, хотя грусть упоительна не менее радости, и не стоит никому пенять. Здесь, на озере, душа освободилась от защищавшей ее брони: каждый звук волнует меня, каждый шорох. Каждая вечерняя заря пробивается сквозь роскошные фестончатые ветви осеннего леса и пахнет опадающей листвой. Вот и сейчас стылая вода успокоилась и отразила алое полыхание заката, раздробившего ее зеркальную поверхность на множество цветных полосок-перьев. И озеро в оправе горящих золотом рябин предстало взору аметистом невероятных размеров.
На его берегу я любил разводить костер. Дым всегда уносил мое воображение в один из давних вечеров, к другому огню, разведенному еще детской моей рукой для огненно рыжей девочки-куклы с восторженными синими глазами. Я готов был умереть ради нее. Нас обступали сосны, и в душу мне проникали звуки и запахи счастья, которые до сих пор цепко сидят в моей памяти, размывшей и обесцветившей многие другие образы прошлого. И каждый раз, сжигая листья и вдыхая горьковатый дым, я становлюсь собой прежним – страстно влюбленным мальчиком, который смотрит на предмет своего обожания с замирающим от волнения сердцем. Отблески этой любви до сих пор опаляют меня.
А чем жила в детстве Неёле,– она из иной культуры, но разве души наши не из единого вещества? Непонятно, как можно любить практически незнакомого человека, и все же я люблю ее одну. В этом и заключен смысл моей новой, настоящей жизни: окунуться в омут, доверившись шепоту сердца, и открывать то, чего пока не ведаю, но о чем догадывается и чем владеет моя интуиция. Расшифровывать свои наития в процессе следования – в этом есть доля риска, однако слишком велика награда: волшебство невыразимых и неиспытанных до сих пор наслаждений. Они введут меня в иной мир, и опыт врача отступит перед его метафизичной реальностью и силой.
Я никогда раньше не скучал по телу Неёле. Было много других женских тел, шелковистых волос, томных взглядов, ласковых рук и нежных губ. Правда, все они, проскользнув куда-то мимо сознания, не затронули во мне ни единой струны. Не помню даже, получал ли я когда удовольствие: женщины вечно затягивали меня в постель без особого на то моего согласия. Лишь с Неёле я страстно захотел близости и понял, что люблю ее тонкие очертания, тепло, запах и каждую родинку любовью собственника. Они кажутся мне родными и единственными в своем роде, несравненными драгоценностями. Спрятать бы ее от чужих глаз, и новая мысль мучает меня: есть ли еще мужчина – другой, а не я? Это раньше я жил бесплотными мечтами и наслаждался ими, теперь все изменилось: во мне проснулись природные силы и влечения.
Тепло женского тела и разум высшего существа – как они соединились в ней, понять невозможно. Наверняка мужчины входят в список бесполезных для нее предметов, и только мне каким-то чудом посчастливилось стать избранником. Все потому, что я отмечен особым знаком. Впрочем, мой романтизм не устоял перед практичностью,– я нанял детектива. Николай дельный малый и шлет мне подробные отчеты через Интернет: где она, чем занимается. Домой попадает поздно, но там не бывает мужчин; что особо греет мое самолюбие. И хотя раньше я посчитал бы неприемлемым следить за кем-то, сейчас порой кажусь сам себе крадущимся ягуаром, прячущимся в листве, выглядывающим врага или добычу, зализывающим раны или млеющим на солнышке после сытного обеда. Я видел этих зверюг только в зоопарке и на экране телевизора, однако, закрыв глаза, отчетливо представляю свою пятнистую шкуру и когтистые лапы.
В три ночи я почти уснул с Шельмой под боком. Здесь я позволял собаке ложиться рядом, дабы не ощущать одиночества. Горячее близкое дыхание странно очеловечивает ее, и хочется прижиматься к уютным бархатным складкам на носу и министерским брылям – этим особым отличительным знакам боксерской красоты и стати. Своей улыбкой Моны Лизы и все понимающим взглядом Шельма успокаивает меня. Не будь она собакой, я назвал бы ее идеальной женщиной.
Мобильник обычно лежит у меня в изголовье: всякое может случиться,– Лариса вдруг позвонит по поводу Максика. И лампу я не выключил, чтобы видеть сквозь сон, не всколыхнется ли от сквозняка оконная кисея. Книги, листы диссертации, отворенная форточка, ждущая прилета птицы – все это декорации, выстроившиеся, чтобы свершилось, реализовалось застывшее действие моей новой жизни. Я жду какого-то звука, движения воздуха, вздоха; и трепещущая занавеска тайно волнует меня, прикрывая от глаз точно морозным узором чудный ночной пейзаж – дрожащие слезы ангелов в воде и яркий священный лик луны.
Под утро я озяб, закрыл форточку и разжег камин. Запах смолистых дров тут же приятно защекотал ноздри. Шельма прилегла поближе к огню, но вдруг подняла голову и прислушалась. Не дав мне сварить кофе, моя верная охранница встала и пошла к двери.
-Кто там?- спросил я и услышал в ответ ее воркованье, которым она обычно общалась с Максиком, но не мог же здесь появиться малыш. С туркой я выглянул на холодную веранду – это была Неёле. Распластав длинный белоснежный плащ по полу, она присела и погладила Шельму.
-Не ждал?- сказала она, и чудный ее голос мгновенно вернул меня к нашей первой встрече, которую я так часто вспоминал.
Неёле распрямилась, сняла плащ и, потерев озябшие руки, каким-то скользящим движением очутилась у камина:
-У тебя тут холодно.
-Почему ты не позвонила?- едва смог я произнести – от нехватки в легких воздуха. Какой домашний запах, какой родной вкус губ! Это даже плохо, потому что далеко от секса, которого мне давно хотелось.
-Почему так долго не ехала?- бурчал я, вдыхая аромат ее волос.
-Свари мне кофе, я пять часов сидела за рулем,- попросила она, но как было не увлечь ее в спальню, чтобы, обнимая трепещущее тело, согревая его собой, упиться восхитительной реальностью женского существа.
Потом я варил кофе, пока она лежала растерзанная мной в постели. Ее очень длинные волосы сбросили пяток заколок и теперь ниспадали с краев тахты, подобные размытому песку берега. Их красота взволновала бы меня в юности, но сейчас она напротив отдаляла Неёле, делая ее на вид чужой и неприступной, тогда как мне требовалось ощущать близость, теплоту тела и что-то, не имевшее названий. Я стал почти равнодушен к внешним проявлениям женской привлекательности: с возрастом вполне понимаешь, как далеки друг от друга наружная красивость и сокрытая торжествующая витальность, которая влекла к ней меня непреодолимо.
-Укройся, камин еще не нагрел воздух в доме,- сказал я.
-У меня в машине сумка, там
