головой:
-Желай ты просто свободы, я бы слова не сказала, но мне ли не знать: тебе нужен защитник, опора. А Кит непостоянен по сути и пользуется твоей слабостью. Прости за откровенность и жесткость, ты для него – постельная принадлежность. С его же стороны – никаких чувств и внутренних обязательств. Ах, до чего удобно! Дана покорно примет и ублажит низменные инстинкты этого животного, а утром, затянув у ворота галстук, он даже не подумает, что причиняет тебе боль.
-Но мне с ним хорошо...- пыталась я оправдывать своего мучителя, чем заставляла Юльку взвиваться точно ужаленную:
-Только не надо его защищать! Это ты – женщина – вольна иметь слабости, а мужик обязан быть благородным! Если не хочет жить с тобой, как порядочный человек давно должен отвалить. Но эта сволочь знает, что ты не в силах ему отказать. Дана, неужели ты будешь и дальше это терпеть? Почему позволяешь пользоваться собой?! Посмотри на Юрочку: посмел бы мой благоверный пикнуть против, да я бы его тут же отлучила от тела, он бы у меня ужом на сковородке извивался.
Юлька прекрасно понимала, что Юрочку с Никитой сравнивать невозможно в принципе, а бесстыдное манипулирование с помощью мелкого женского шантажа – не для меня, и все же, округлив глаза, заявляла:
-Господи, да разве эти животные достойны иного обращения?
-Юля, я не могу так унижать его.
-А он – эта скотина – тебя не унижает?
Она прекрасно чувствовала, что подобные арии не из той оперы, однако не находила иного способа хоть как-то вразумить меня. И я ценила ее заботу, от которой, правда, не испытывала облегчения. Спорить с Юлькой, не упускавшей случая обрушиться с обвинениями на Никиту, не имело смысла. К тому же мне не доставало сил обсуждать наши с ним отношения – я не могла слышать, чтобы кто-то кроме меня отзывался о нем отрицательно.
Справедливости ради Юлька не жаловала не только Никиту. В своем женском шовинизме она безапелляционно считала всех без разбору мужчин ниже самой глупейшей из женщин и отказывала им в маломальском понимании женской души, а, следовательно, огромного жизненного слоя, где данное понимание в ее представлении являлось определяющим. Исходя из этого, она и строила отношения с сильным полом, относя его представителей к существам необходимым, но неполноценным в области чувственного восприятия, и как бы вынужденно прощая им эту их "убогость". Особенно, если на другой чаше весов оказывались маскулинная внешность, физическая сила, ненасытность в сексе, а главное – послушание рациональному в бытовом отношении женскому уму. Иные сферы интересовали Юльку мало, будучи в ее глазах вспомогательными в процессе улучшения именно быта, ибо, несмотря на некоторую романтичность, основное значение она придавала практическим сторонам существования.
В первую очередь свои жизненные установки Юлька реализовала, став хорошим специалистом. И в других она уважала профессионализм, а для мужчин и вовсе находила его обязательным. Всячески принижая сильный пол в плане восприимчивости и чувствительности, о личностях художественного склада она говорила еще снисходительнее, относя тех к некоему среднему роду. Когда же ей встречался человек сильный, самодостаточный и, не дай бог, умный, это вызывало в ней невероятное внутреннее противодействие: такой сразу относился к отряду врагов женского сословия, ибо в нем она предполагала встречный мужской шовинизм, расчетливость и эгоизм.
Юлька немилосердно ругала меня за то, что я дала Никите свой ключ. А ведь взамен его ключ лежал в моей сумочке: здесь мы находились в равных условиях, и я могла при желании внезапно нагрянуть, однако застать Никиту с другой женщиной казалось мне катастрофой. Обычно я намеком давала ему знать, что собираюсь прийти, поскольку не решалась испытывать судьбу: страх оказаться не единственной, или, что было бы еще мучительней – назойливой, перевешивал любые желания.
Каждый раз воспоминание о нашей первой встрече ужасало меня тем, что та могла и вовсе не состояться, хотя последовавшее за ней порабощение моей воли вроде бы относило знакомство с Никитой в разряд негативных событий. В "Призму" меня привел Цитов, который в свое время учился тремя курсами старше и на другом факультете, но частенько посещал нас, "язычников". Его безмерно любили в нашей теплой компании, где преобладали женщины. Юлька поначалу даже увлеклась им, впрочем, быстро опомнилась: Петька при всей своей мягкотелости рядом с ней тут же выпускал пусть редкие и вялые, но шипы.
До него дошло, что я ищу постоянную работу, и он решил привести меня к главному редактору "Мужского стиля", у которого работал заместителем. Однако представить Никиту своим начальником я абсолютно не могла. Причина лежала на поверхности – это был мой тип мужчины во всем: рост, атлетизм, уверенность движений. И все-таки, прежде всего – ироничный ускользающий взгляд и прячущаяся в уголках губ улыбка. Они вывернули мою душу, сделав ее совершенно беззащитной, а медленно закручивающееся, точно торнадо, искривление лишило меня способности воспринимать внешний мир адекватно.
Я до сих пор не уверена, разумно ли звучала моя речь в общении с ним. Правда, Цитов затронул давно интересовавший меня вопрос, и я, не выдержав, ввязалась в разговор. Обсуждение вели мужчины, девушки из этой компании не принимали в нем участия, одна я вцепилась в тему как ненормальная. Суть спора действительно задевала мои нервы, но, конечно, это была защита от Никиты, который прислушивался, посасывал через соломинку коктейль, катал шары боулинга и при этом не выпускал меня из поля своего зрения ни на минуту.
Цитов по моим уклончивым ответам понял, что идти к ним в команду я не хочу, и, крайне удивленный этим, все же больше ни о чем не спрашивал, а через месяц устроил мне собеседование с довольно-таки известной в арт кругах особой по имени Нора. Каким-то неведомым образом она в столь молодом возрасте уже владела успешным бизнесом притом, что внешне казалась избалованной и легкомысленной пустышкой, интересующейся лишь мужчинами. Я долго размышляла о работе под началом этой особы, поскольку мне не хотелось оказаться в ловушке корпоративной зависимости от подобного человека, и лишь какое-то труднообъяснимое чувство толкнуло меня позвонить ей и согласиться…
***20
Поездка в Париж задерживалась по причине того, что Дане требовалось время для оформления визы. Нора давно искала переводчика, однако по ее разумению ни один мужчина был не способен передать необходимые ей нюансы на переговорах, да и в обычных беседах, где она ценила оттенки интонаций, невозможные при сухом механистичном переводе. К тому же, Нору часто выводили из себя и отвлекали от сути беседы с партнерами то манеры очередного синхрониста, то его явная рисовка перед публикой, а порой и откровенное самолюбование. Ни разу пока не получила она желаемого результата, ибо как натура артистичная желала перевода "художественного".
Дана оказалась идеальной кандидатурой на роль неосязаемой тени, чуть слышным эхом вторящей говорившим на разных языках людям. Она чутко улавливала все тонкости настроений и вместе с тем метко, кратко и емко раскрывала Норе менталитет, а также уровень образованности и культуры очередного собеседника, его начитанность, демократичность или, напротив, консервативность взглядов, что позволяло Норе прекрасно ориентироваться с каждым из них. Кроме того, Нора впервые ощутила себя комфортно рядом с женщиной,– Дана относилась к числу редких людей, поддерживающих в собеседнике чувство собственной значимости. Крайне эрудированная, она поправляла Нору в разговоре очень тактично и мягко, а раздражение или неприятие выказывала едва приметным отстраняющим движением пальцев – не более. Вдобавок Дана не страдала ложной стыдливостью в отношении своих не слишком дорогих туалетов и при этом умела выглядеть чрезвычайно элегантной.
Нору влекло нечто противоположное ей самой, но две настолько разные по наружности и темпераменту – словно позитив и негатив – они чувствовали себя в обществе друг друга естественно. Испытывая к Дане особое притяжение, невозможное к мужчине, Нора поначалу даже решила, что это зачатки лесбийства, хотя представить себя в постели с женщиной не могла. Она умела обольщать поклонников и любила ощущать себя желанной для них, и временами ей рисовалось сразу двое мужчин, в чьи объятия она вплеталась органично, но принять другую женщину в эти фантазии ей не позволял инстинкт. Хотя в глубине души она завидовала геям, ибо находила их переживания более тонкими, нежели свои собственные – исключительно гетеросексуальные, однако по ее понятиям несколько извращенные. Поэтому пропасть, разделявшую мужчин и женщин, Нора воспринимала с молчаливым отчаянием, полагая, что тонкие натуры, ищущие взаимопроникновения и слияния душ, порой находят его в однополой любви, не зря же столько художественных гениев отдавали ей дань.
Встреча с Даной многое изменила для Норы. Она прекрасно представляла свою любимицу в мужских объятиях и получала от этого утонченное эстетическое наслаждение, почти идентифицируясь с Даной в подобных фантазиях. И все же данное влечение, волнующее и удивительно чистое в плане чувств, было бескорыстным и даже жертвенным. То, что Дана понимает ее, Нора воспринимала как особую, ценнейшую о себе заботу. И такая близость-понимание, защищенная от взаимного сексуального интереса и соперничества, заставляла ее любить Дану неповторимой женской любовью. Она скучала без подруги, ей не терпелось рассказать той новости, поделиться пришедшими мыслями в тайной надежде, что Дана не раскритикует их, хотя и критику от нее Нора принимала, точно голодный пищу, ибо испытывала к ней жгучие собственнические чувства. Обрести Дану, иметь ее всегда при себе – это стоило любых усилий.
Разглядывая сидящего за компьютером Климова, Нора морщилась: это был еще один человек, которого она желала иметь в своем распоряжении. Как ни старалась она не думать об этом паршивце, мысли постоянно возвращались к нему. И ведь внешне он не нравился ей. То ли дело Золотов – породистый мужичара, таран в бизнесе и любви. Правда, любить его как мужчину Норе на ум не приходило. Безусловно, она любила Золотова за заботу о себе и понимание женских слабостей, за то, что он оценил ее как личность и убеждал не ломать свою натуру. Из всех знакомых Нора выделяла Никиту, но уж кого-кого, его она обольщать не осмеливалась, да и виделась с ним нечасто. Ее лишь неизменно подогревал азарт соперничества: Никите все давалось с лету, без напряжения, тогда как ей каждое начинание, невзирая на поддержку Золотова, приходилось пробивать с величайшим трудом.
Климов для любви и вовсе не годился, однако именно в его объятиях она желала оказаться. А он между тем пытался ее убеждать, несколько гнусавя – чем всегда особо задевал нервы Норе, тонко улавливавшей в этом издевку и принижение своих интеллектуальных способностей:
-Дорогая, ты необъективна. Эти господа не так глупы и вполне способны составить нам конкуренцию. Конечно, мы обладаем репутацией, и все же не стоит забывать,– при
