наличии денег нам легко перебежать дорогу, организовав мощный промоушн чему угодно.
Нора взглянула на него: как изощренно он умеет мучить своим равнодушием.
-Думаю, не стоит обращать на них внимания. Ну кто этот Битов сотоварищи? Не знаю, не внушает он мне опасений, да и особого интереса не вызывает. Мало ли желающих покрутиться в издательском бизнесе, но подобные Битову люди жаждут быстрых и надежных денег. Он разберется и отпрянет, уверяю тебя, мне чутье подсказывает. Отвлекись от этой псевдо проблемы. Лучше скажи, что у нас с инвестиционным портфелем.
Климов педантично протер очки:
-Котировки выросли. Ты в прибыли, дорогая.
-А ты?- ехидно спросила Нора.
-Ну и я соответственно. Однако что за тон?
Нора отвернулась. Климов со своей нарочитой инфантильностью раздражал ее и лишал покоя. Она прикидывала: мог бы он зажать ее горячо, по-мужски, со страстью, и приходила к выводу, что Климов на подобное не способен. Но она знала, что нравится ему: однажды, напившись на вечеринке, посвященной удачной сделке, он в забытьи целовал Нору. Ее покорили эти поцелуи, только после того вечера Климова будто подменили: он старался сохранять дистанцию, выдерживать стиль и единственную вольность, какую себе позволял, так это называть Нору "дорогая". В остальном же был весьма сдержан. Даже на боксера, водителя Норы, почти не смотрел, в то время как она, смущая мальчика, лезла к тому с ласками на глазах у Климова, ибо знала, что на фоне бритого симпатичного "качка" с мягкой складкой шарпея на лбу выглядит утонченной коралловой веточкой в руках Циклопа. Но все ее маневры оставляли Климова равнодушным, и она плакала злыми слезами.
Ей с трудом приходилось останавливать себя, чтобы не прикасаться к нему "ненароком". А еще она никак не могла увязать в голове его повседневный холодно отстраненный вид с теми пьяными поцелуями, снявшими завесу таинственности и сроднившими ее с ним.
Климову же нравилось жить одному, хотя порой он грустил без любви. Когда-то женщины даже не смотрели в сторону худенького мальчика в очках, что явилось причиной многих его ранних страданий. Разумеется, к тридцати годам Климов заимел опыт общения со слабым полом – впрочем, преимущественно негативный. Поначалу нелогичное поведение женщин вызывало у него романтический восторг, однако со временем он начал сильно подозревать их в природной глупости и, в конце концов, почувствовал, что решительно не понимает этих созданий. Ужасный педант, он прочел всю найденную литературу о женской психологии и пришел к выводу, что эти существа обделены природой основными качествами, ценимыми им в людях. Правда, с другой стороны, свою мать он уважал и любил. Миловидная маленькая женщина с мягкими манерами скрытой пружиной двигала к достижениям мужа и сына.
Отец Климова многого добился в науке и продолжал свои исследования. Климов-младший не пошел по стопам родителя, но получил прекрасное экономическое образование и стремился использовать свой ум с полной отдачей, желая при этом испытывать удовлетворение, что оказалось не слишком легкой задачей. Поначалу он долго размышлял над тем, следует ли посвятить себя "деланью" денег с активным использованием для этого работы мозга. Подобный вопрос никогда не возникал ни у кого из его друзей и знакомых, а вот Климов думал об этом всерьез, ибо считал интеллект главным инструментом в высоких умственных сферах, таких как философия и художественное творчество. Он очень сомневался в нравственном праве мыслящего человека иметь блага большие по сравнению с людьми, лишенными по объективным причинам возможности получать знания и развиваться в интеллектуальном плане. Здесь возникало много подводных камней, но слишком часто он сталкивался с теми, кто не по собственной вине и в силу непреодолимых обстоятельств оказывался на обочине жизни, и остро сочувствовал им.
С юности Климов усвоил, что по недомыслию легко запачкать не только репутацию,– его заботила духовная чистота. Он многим жертвовал для получения свободы, даваемой знаниями, но применять их с целью обогащения считал абсолютно неприемлемым. Ведь нельзя все предусмотреть и уравновесить в этом мире, и даже к выверенному смыслу должны вести шаги, соотносимые с понятиями о добре и порядочности, хотя порой и идущие вразрез с абстрактной разумностью. Именно поэтому он не побоялся выставить себя в невыгодном свете, уступив без объяснений место банковского консультанта по международным кредитам приятелю инвалиду, не слишком хорошему специалисту, нервному, а временами и злобному, пареньку. Пришлось покривить душой, чтобы помочь более слабому устроиться на престижную работу. Это оказалось неприятным испытанием для самолюбия, но окупилось для Климова сознанием чистой совести.
Много времени он посвящал саморазвитию и испытывал от пополнения своего умственного багажа психологический релакс. Аналогичным действием обладали для него мышечная радость в спортивных занятиях, спиртное и сексуальная разрядка, но он, сравнив их между собой, пришел к выводу, что удовлетворение от нового знания превосходит все телесные удовольствия.
Еще когда он только начинал жить самостоятельно, финансовые результаты умственной работы относились им к орудиям свободы. Правда, он быстро опомнился и переместил их в разряд производных, временных, да и попросту – постыдно меркантильных. Лишь незамутненное практическими смыслами, не искаженное и не деформированное расчетливостью и ожиданием выгоды наслаждение он признавал приемлемым для себя, а поиск способов получать его, оставаясь при этом порядочным человеком – вполне достойной задачей.
Какой-то период Климов работал в фирме, продвигавшей одно перспективное научное открытие, куда его устроил отец. Экономические знания Климова-младшего хорошо оплачивались, однако он испытывал достаточное давление от владельцев компании в плане попыток использовать его в несколько ином качестве. Ему предлагали соучредительство и работу в зарубежном филиале для контроля за "откачкой" средств через оффшор, но он не желал ввязываться в финансовые игры, разжигавшие почти неуправляемые корыстные инстинкты, поэтому быстро и корректно вывернулся из скользкого положения. Коммерческие бега нарушали философию его души.
Когда он вновь искал применение своим талантам и умениям, то среди предложений друзей и знакомых выбрал журнал, которым владела женщина. Расшифровать подсказку собственной интуиции Климов бы не смог, хотя именно последнюю он ценил на уровне энциклопедических знаний и таланта, считая великим природным даром. Он работал у Норы уже два года и для целей получения дохода использовал максимально обезличенный инструмент – ценные бумаги. Осторожность и чутье диктовали Климову правильную тактику, в инвестиционном портфеле он держал только "голубые фишки".
Нора была достаточно взбалмошной, но он сразу понял, что она прекрасно ориентируется в делах. Однако более всего в ней его привлекало отсутствие алчности, которая отвращала Климова от многих дельцов, зазывавших к себе в команду высококлассных специалистов. Нора любила игру и также воспринимала бизнес – легко, без корыстного рвачества. Ей нравились изящные ходы и приемы. Тем более что на всякий пожарный в качестве опоры имелся богатый покровитель Золотов – соучредитель и гарант ее начинаний. Золотова хорошо знали в большом бизнесе, и его поддержка имела значительный вес. Правда, не только это требовалось Норе.
Золотов был старше ее лет на двадцать, что не помешало ему оказаться великолепным любовником. Однако как выяснилось, этот старый ловелас всегда имел непреодолимую склонность к юным девочкам и как человек глубокий страдал от своей порочной страсти, но не мог отказаться от живых сексуальных игрушек, которых щедро осыпал дарами, дабы искупить свои грехи. Нора относилась к иной категории: ее он выбрал не для развлечений. Далеко не каждому Золотов доверил бы свои финансы, однако Нора подошла для этой роли как нельзя лучше, ибо не имела цели обогатиться,– бизнес спасал ее от душевного кризиса. Золотов искренне заботился о ней, и в ответ она приумножала его деньги, выведенные из оборота и "отмытые" от налогов и посягательств партнеров. Эти средства являлись его "запасным аэродромом" на случай финансового краха.
Для большей стабильности он учил Нору всему, что знал сам. Общались они преимущественно по телефону, развернуто и откровенно, а как любовники бывали близки крайне редко, лишь когда Нора сама приезжала к нему из-за вдруг одолевшей грусти. Он не мог ее не пожалеть и своих чересчур молоденьких пассий в приезды Норы отодвигал на задний план. Но о соединении с ней не могло идти речи: их отношения являлись разновидностью нежной чувственной дружбы, не способной перейти в супружество.
Климов знал о Золотове, и, переварив эту информацию, сделал определенные выводы, которые тем не менее не очернили в его глазах ни Нору, ни Золотова, ни их общий бизнес. Для начала Климов сказал Норе, что хочет заработать максимально много и обязательно честным путем. Она рассмеялась и предложила ему партнерство на равных. Их деловые отношения вполне бы устраивали Климова, не пытайся Нора всю дорогу по-женски провоцировать его, а это она умела. Климов старался не обращать внимания на ее игры, отринув и свои шевельнувшиеся было желания, но природа, выгнанная в дверь, вполне понятно, вернулась в окно.
Нора нравилась Климову – утонченная и беспокойная, часто желчная и во многом беспомощная. Он видел ее уязвимость и настаивал, что в бизнесе нельзя показывать свою слабость, а нужно делать дело с холодной головой.
-У меня есть ты,- отвечала Нора. Климов усмехался, но не возражал и брал на себя самую кропотливую и ответственную работу, предоставляя Норе использовать свое женское обаяние.
Как экономист он всегда искал оптимальных путей в достижении поставленных целей, будь то финансы или душевное равновесие. Об "экономике" души Климов пекся особо, и хотя подобная категория отсутствует в философском дискурсе, для себя он находил ее в таких концепциях как кантовский "нравственный закон внутри меня", гегелевское "бытие-для-себя", "тут-бытие, Dasein" Хайдеггера или "проект свободной воли человека" Сартра. И даже осуществлял построение личной "экономики" посредством "онтологического погружения", понимая под этим определенный вид философствования, направленный на практическое повышение экзистенциального благоденствия души. Свое существование он во всем соотнес с выбранной для себя практикой, изворотливо придерживаясь скрытой, но четко выработанной стратегии обращенности к абсолюту из любой точки существования, находясь в центре обычных дел вроде поливки цветов или заправки постели. Подобные мелочи обыденности своей ясностью и чистотой приближали его к пониманию глубин бытия.
"Мне надобно мысль разрешить",- повторял он, если начинало захлестывать корыстной или прозаической повседневной пучиной, и со временем создал приемы, помогавшие вхождению в
