журналом, выступив финансовым гарантом данного предприятия. Но Золотова она превозносила по другой причине,– это был единственный человек, понимавший ее глубоко, до самых истоков. Через него Нора ввела меня в определенный круг, состоящий из странной смеси людей бизнеса и искусства, с преобладанием мужчин, которых она предпочитала женщинам. Меня она сделала исключением из правил, почему-то избрав душевной поверенной, хотя я частенько давала ее действиям нелицеприятную оценку, отвергая в ней циничность, распущенность и высокомерие. Однако Норе нравилась моя агрессия.
-Дана, дорогая, одна ты можешь говорить мне такие вещи в лицо. Другую я бы просто уничтожила, но ты притягиваешь меня как магнит. Когда я стану лесбиянкой, обязательно склоню тебя к сожительству.
Подобные высказывания изрядно коробили меня, хотя из откровений Норы я знала – лесбийство противно ее природе. Впрочем, она была очень терпима к сексменьшинствам, мало того – в артистических тусовках водила дружбу преимущественно с геями. Тем не менее я видела ее влечение к несносному Климову, которого даже мне хотелось придушить за внешнюю бесхребетность и наигранную инфантильность. В нем присутствовала какая-то порочная притягательность, губы этого искусителя змеились в неясной улыбке, а проницательный взгляд менял выражение мгновенно: он мог гладить и тотчас отстранялся, оставляя тебя в недоумении. Стоило Норе взглянуть Климову в лицо, он принимал скучающий вид и начинал изнеженно перебирать пальцами, разглядывая свои ногти, точно женщина – маникюр, явно издеваясь над Норой и подчеркивая невероятную бездну, разделявшую их. Он был очень умен – этот коварный паскудник, наверняка умевший ублажать женщин: всё в движениях и мягких повадках кота говорило об этом. Но Климову нравилось представляться почти бесполым существом, лишенным малейших проявлений мужской природы в сфере чувств. Беседуя и споря с ним, я ловила себя на желании прижать его к поверхности, как быструю змейку за хвост. Он казался такой змейкой, ибо выскальзывал из любых сетей. Меня он явно не жаловал, да и на Нору смотрел скорее бесстрастно. Лишь пару раз в его взгляде на нее промелькнуло что-то необычное. Правда, Климов тут же стал скучным и бесцветным. А однажды наклонился к моему уху и вкрадчиво процедил:
-Не нужно так усердствовать даже ради подруги, Дана.
Как же он тогда заставил меня вспыхнуть,– я действительно перегнула в разговоре с ним о гендерных вопросах, и виной послужила моя солидарность с Норой. Поразительно, насколько тонко уловил он слабость моей защиты, щелкнув меня по носу своим замечанием. После такого прокола я избегала некорректности в спорах с ним. В нем чувствовался потенциал, и за внешней изнеженностью четко проглядывали острый мужской ум и твердость. По ним, изнывая, и томилась Нора, безнадежно влюбленная в жестокосердного Климова.
Ее связь с Золотовым я принимала из уважения к этому возрастному ловеласу за чуткость и всеобъемлющую заботу, которую он проявлял по отношению к Норе. Безусловно, его интересовал их общий бизнес, но и качества, разительно ее отличавшие от других. Натура художественная и даже склонная к экзальтации, она скрывалась под маской волевой корыстной волчицы, тогда как на деле ее нельзя было уличить в алчности,– несмотря на умение зарабатывать, к деньгам Нора относилась без особого почтения.
Удивительно, но моя новая работа и наше странное общение с Норой сделали меня сильнее в противоборстве с Никитой. По крайней мере, я научилась выплескивать на него всю свою ярость и презрение. Правда, он ловко пользовался моими слабостями и полным безволием ближе к ночи, когда я практически не могла сопротивляться его ласкам и глупейшим словам, произносимым извращенно-воркующим голосом. И даже сама порой в каком-то забытьи вторила его нелепым нежностям, чтобы утром отыграться на нем в язвительном красноречии. Хотя он чрезвычайно любил утренний секс и вынуждал меня вопреки разумности уступать его желаниям. Понять при этом свои чувства мне не удавалось, как ни билась я в тенетах собственного сознания. Ведь не сам Никита являлся причиной моего состояния: оно рождалось из особой материи, почти не связанной с ним или моей зависимостью от вожделения. Меня держала обязанность подспудной работы некоего челнока, ткущего основу нить за нитью. И непреодолимо тянуло вглядеться в уже созданное полотно, в письмена, пестревшие нитями мыслей, ставших в разное время моими открытиями, но странно связанных с моментом, когда я впервые увидела Никиту и поняла, что попалась.
Бессознательное, состоя из малых восприятий, только и делает, что желает, будучи участником необыкновенной игры истинного и ложного. Не на уровне ответов и решений, а в самих задачах и вопросах, в условиях, где ложное превращается в способ поиска истины. Все сплелось из не связанных на первый взгляд ощущений: я мерзла и потому пронзительно потянулась к исходящему от Никиты звучащему теплу, точно по тональности совпавшему со мной. Это напоминало нечто из неосознанного детства, что я силилась разглядеть внутренним взором и не могла, но что невероятным, удивительным звуком-движением закручивало спираль, увлекая за собой мои покровы. Тело мое было согрето, ублажено и вместе с тем, мгновенно спеленатое, лишено свободы. Я словно с разбегу приземлилась в особый мир, где сотни нитей-лучей протянулись ко мне и опутали с ног до головы невидимым коконом, с этой минуты озвучивая и направляя любой мой шаг.
Довольно быстро все другие люди, даже близкие, оказались вытесненными из моего сознания, свернувшегося в клубок и с определенного момента вмещавшего всего один объект, точно гнездо пеночки – огромного кукушонка. И ужас положения состоял в том, что некая идея грубо навязывалась мне извне. Правда, произошло это во многом по причине пробудившегося в моей душе "метафизического" чувства, того самого, знакомого с ранней юности – какого-то особенно целостного и глубинного ощущения мира. Оно дремало, заглушаемое физическими потребностями, но помимо инстинктов тела существуют инстинкты души, которые сильнее доводов рассудка.
Конечно, я знала, за что так ненавижу Никиту, ибо каждый раз заново мучительно переживала его уход и желание освободиться от меня. Со временем пришло умение скрывать это за желчностью, которой я осыпала своего обидчика с ног до головы. Но он быстро адаптировался и практически не воспринимал моей ярости, мало того, довольно ухмылялся краешком губ. Только изредка особо злые слова задевали его, вынуждая замереть на мгновенье и гневно расширить зрачки, хотя он тут же начинал неистово меня целовать, имея против моих нападок непробиваемую защиту, экран, о который я билась как о стекло. Этот мерзавец мог делать со мной все, что ему вздумается, впрочем, он прекрасно сознавал необходимость наших расставаний на более или менее длительные периоды.
Трое суток тесного соприсутствия явились для нас пределом однажды: дальше началось отторжение, граничащее с ненавистью. Стоило занятиям любовью до крайности утомить наши тела, на свет полезли самые гнусные черты скрытых эгоистов. Вот тогда я без труда приняла уход Никиты, даже испытала облегчение. И хотя впоследствии подобное стало удаваться мне все сложнее, в тот раз моя наполовину разрушенная защитная оболочка восстановилась достаточно быстро. Ведь я всегда считала секс некоторым насилием над собственной природой, чем-то противоестественным,– слишком многое должно совпасть, чтобы это действо принесло наслаждение. Да и удовольствия от него сомнительны: подчас они протекают на грани страдания и напоминают телесную пытку, а еще больше – духовную. Со стороны женщин стремления к ним – это часто лишь уступка определенной социумом ментальной матрице, что рождает мысль: так ли уж необходим секс, кроме прочего создающий побочные проблемы с контрацепцией и интимными неблагополучиями, способными отравить любое желание.
Совершенно непонятно, как это Никита всякий раз заново умел соблазнять меня. Он разрушал любые тщательно возводимые преграды. Правда, сопротивляясь его рукам, я отчаянно боролась не столько с физическим посягательством, сколько с психологической зависимостью от него. Однако все усилия оказывались тщетными, мало того, по прошествии двух-трех дней на ум приходило, что не стоило так перегибать и грубить существу, мыслящему достаточно тонко, в сравнении с другими особями мужского пола. Ведь Никиту наверняка травмировало мое обращение, по крайней мере, порой выражение его лица говорило об этом. Но жалеть столь изощренного лицедея и наглеца являлось величайшей ошибкой и глупостью. Невероятным образом он чувствовал меня и вылавливал в тот самый момент, когда моя ярость переходила в боль, делая мою душу уязвимой и готовой проявить к нему нежность. Впрочем, наше близкое общение вновь и вновь убеждало меня в бесплодности мыслей о ранимости Никиты и его тонкой организации: это животное вполне заслуживало моих эпитетов по утрам.
Последнее время Никиту что-то сильно тревожило. Я не расспрашивала, дабы не разжалобиться какой-нибудь историей и в ослеплении опять не поддаться его порочному обаянию. Беспокойство это, по моим ощущениям, не касалось наших отношений, однако Никита пребывал в томительном состоянии и ничего не рассказывал, чем разжигал мое любопытство. Хотя, я знала, сколь изощренной бывает его хитрость в построении планов по моему обольщению, и, отбрасывая неудобные мысли, не заговаривала с ним первая…
***24
В самый разгар дел, в момент верстки номера, требовательно зазвонил телефон, и некая Ксения на том конце провода заявила, что у нее ко мне важный разговор. Я сразу подумал о юной шпионке, к которой настолько успел привыкнуть, что даже при возвращении домой поглядывал по сторонам, если не обнаруживал ее рядом. Неужто она решилась на признания? Правда, голос в трубке не соответствовал образу этой особы, что почему-то крайне взволновало меня.
Я назначил встречу своей незримой собеседнице в ближайшем от редакции кафе. И действительно, Ксения оказалась прямой противоположностью анемичной девице: передо мной явилось существо с черными вьющимися волосами и мальчишеским лицом. Угольные глаза ее горели страстно, она нервно, без предисловий, стала говорить – с трогательной подростковой хрипотцой, нагнетая мое беспокойство, хотя начала с середины, подобно многим женщинам, считающим нить своих рассуждений открытой собеседнику, а предысторию необязательной. И постепенно, старательно отрешаясь от наслаждения слушать только тембровые вариации ее голоса, я с удивлением понял, что речь идет о Сергее.
-Понимаете, я на все готова: полы мыть, варить, стирать. Но он сказал, чтобы духу моего в его доме не было. А время уходит, и позвоночник может заклинить. Надо спешить, я чувствую! Не слушать его и действовать! Отец подарил мне квартиру, документы оформлены, я уже совершеннолетняя и имею право продать ее. Только от меня Сергей не возьмет ничего, это должен сделать кто-то другой, лучше – вы!
-Послушай, Ксюша, давай по порядку. Какая квартира, что за позвоночник и
