она, и жизнь вынудила меня бороться, открыв истинную причину моего наказания: я обездвижен и стреножен, чтобы подобно дзэн-лучнику суметь сосредоточиться и попасть в цель, которая, собственно говоря, и есть – я сам.
Знаешь, греки считали страшным злом – не быть наказанным за свои грехи. Я получил жестокий жизненный урок. Вот когда раскручивается спираль, обрастая страстью и порождая понимание, что конкретно потеряно тобой и какие ошибки совершены.
Никогда бы не подумал, что созерцание воды дает такой импульс мысли. Озеро открыло мне, что становление поверхности свершается из глубины, но нельзя подняться, не изменив своей природы. А этому часто мешает форма, навязанная извне или избранная по собственной воле. И вот теперь у меня есть опыт в перемещениях перспективы: я испытал моменты высочайшего душевного взлета и научился возрождать в себе угаснувший жизненный порыв.
Когда-то я был категоричен, сейчас же меня не отпускает уверенность, что случайности происходят в силу закономерности, с которой наши поступки ведут к определенным происшествиям. В них как бы завершается то или иное действие, начатое тобой, но вышедшее из-под твоего контроля. И выигрывает обладатель интуиции, чутья, умения чувствовать другого человека – как себя самого. Если же тобой руководит эгоизм, рано или поздно ты потерпишь крах.
Я не вступал в споры с Сергеем, хотя был уверен, что его настигла всего лишь нелепая случайность. Но мои доводы ничего не стоили рядом с его стремлением очиститься.
-Встречая брата, я видел Лену в вагоне Питерского поезда. Где она, что о ней известно?- спросил я друга.
-Показаться ей сейчас явилось бы шантажом с моей стороны. Моя маленькая девочка, несомненно, отдала бы все, чтобы помочь мне, но загнала бы вглубь чувства, склонила бы передо мной свою личность. А разве этого я хочу?! Нет – встать и прийти к ней иным человеком, узнать подлинные ее желания: только так мы соединимся. Если же она найдет другого… значит – не судьба. Но свою вину я должен испить до конца: каждый получает лишь посильное бремя, и мой истинный груз – любовь к ней.
Не могу даже сказать, красива ли она, я всегда выбирал женщин иного склада. А тут взъерошенный воробей… Да и началось это случайно: я искал приятеля по срочному делу и заехал за ним в спорт-комплекс. Сейчас мне трудно передать свое первое о ней впечатление. Был взгляд – ничего больше, но каким-то чудом через него все и случилось меж нами.
Мне точно открылся другой язык, на котором было сказано совершенно иное, нежели видели мои глаза. Мой мозг отсеивал и нескладность подростка, и ее худобу, и взъерошенность. Однако то, что это – она, я понял шестым чувством: все мгновенно изменилось. И с тех пор любовь не отпускает меня. Знаешь, это как расстройство желудка,– ты не хочешь думать о нем, но куда ж деваться: в животе урчит,– так и здесь.
Я разговаривал с инструктором и ощущал присутствие этой девочки где-то рядом, почти вплотную к себе. Происходившее дальше и вовсе напоминало помешательство. Чувства обострились до крайности: какие-то острые пульсации холода и тепла, искривление звуков и шероховатость покоя. Именно от нее я получил эту многомерность и потерял прежние ограничители,– мне совершенно затмило мозги стремление сделать ее орудием в этих новых наслаждениях, но также и в удовлетворении своих амбиций.
Пребывая в эйфории, я постоянно ублажал самолюбие тем, что могу приносить ей цветы и радости, наряжать, осыпать дарами. Мне доставляло какое-то извращенное удовольствие ощущение полной власти над ней, ее телом и душой. Она своей уязвимостью давала мне чувство собственной силы и порождала желание защищать свою добычу; хотя никакой власти в действительности не имелось. Я считал, что для нее неотразим, прежде всего, мой интеллект, а ведь узнать меня истинного за столь короткий срок было невозможно.
Я одержу победу, и мы соединимся на другом уровне: в этом смысл любви, остальное – блуждание в темноте инстинктов. Я чувствую с ней неразрывную связь, хотя не видел ее много дней. Есть что-то сильнее устремлений нашего ума, я понимаю это теперь – оторванный от суеты жизни. Интуитивно я знаю о ней самое главное, потому наверно в свое время и возомнил осуществившимся наше слияние. А это путь, который должны пройти мы оба: без нажима и давления, через очищение.
Сердце мое сжималось, но я видел перед собой человека, способного один на один выстоять перед миром несправедливых случайностей, мало того, было ясно: друг мой на пороге нового существования – в ином измерении и качестве.
Как изнывала моя душа от любви к нему, и на фоне этого глубокого чувства я трепетал от осознания хрупкости человеческого существования и, прежде всего, страха за Дану, повсюду окруженную случайными опасностями. Щадя ее чувствительность, я не спешил делиться с ней известиями о беде моего друга, а, будучи уверен, что она не перестает думать обо мне, наполнялся нежностью и желанием развлечь свою строптивую скромницу продолжением сказки на ночь...
***25
Стоило мне насладиться чувством собственной значимости и возгордиться решительностью своих шагов к новой жизни, тут же выяснилось, что ее сценарий давно написан: не рассудочно, а вспышкой подсознания, но безо всякого на то согласия с моей стороны. Ведь, порождая самую простую идею, мышление пользуется уже сформулированными кем-то и когда-то мыслями и полагается на память человеческого сообщества, то есть, на коллективный разум.
Неёле ускользающей змейкой вилась перед глазами, однако я знал, что верну ее,– Николай доложил, на какой рейс билет у моей беглянки. Одиночная гонка вынуждала следить за дорогой, но мысли сами всплывали рыбами со дна. Стал бы я так напрягаться, к примеру, из-за Ларисы? Вряд ли: я всегда предпочитал наблюдать больного, предоставляя его пораженным тканям пройти фазы расплавления, чтобы прооперировать и удалить выболевшее. Сейчас же мной руководила невидимая, но непреодолимая сила, не терпящая возражений и слабостей,– привычная лень испарилась, каждый мускул включился в работу.
В Москву я въехал к восьми вечера и долго плелся в веренице машин на подъезде. Потом стоял в пробках на Садовом и размышлял о несовместимости покоя и счастья. Меня, по натуре конформиста, тягомотника и страшного лодыря, жизнь всегда лишала условий для реализации этих сторон моего естества. Стоило слегка расслабиться, как что-нибудь, да нарушало мирное существование и вынуждало расставаться с теплой постелью или креслом, спешить, бежать в поту, торопливо застегиваться на ходу. И только на даче, в одиночестве, я пришел в свое природное состояние, однако выяснилось, что любовь – единственное, чего я хочу,– требует напряжения, работы и неустанного движения.
В чисто убранной квартире витали запахи свежести. Все говорило о недавнем визите мамы: в ванной на кафеле высыхали капли воды,– видимо, ушла она совсем недавно. Вот кто никогда не понимал, как это мы с Ларисой могли пожениться, да еще и прожить столько лет. Мама не показывала своего отношения к нашему браку открыто, хотя всегда недоумевала. Разумеется, она очень радовалась рождению внука, и все же Лариса для нее так и осталась чужой.
Маму крайне удивляло, что я женился, не испытав одной из тех романтично-трагичных влюбленностей, которым был в свое время очень подвержен. А ведь столкновение с реальностью разбило мою раннюю юность, оставив в душе зияющую рану. Впрочем, нет, рана образовалась раньше – на выходе из детства.
-Гошенька, скажи, ты действительно любишь Ларису?- нередко спрашивала меня мама.
-Конечно. Почему ты интересуешься?
Она не уточняла, лишь согласно кивала:
-Вот и хорошо.
Не сойдясь со свекровью близко, Лариса тем не менее легко поддерживала с ней ровные отношения. А ведь мама человек сложный и создает напряжения на ровном месте, о чем прекрасно сама знает: именно так ей удается ощущать вкус жизни и повышать свой тонус. После любой пикировки она какое-то время радостно возбуждена победой, в которой никогда не сомневается, даже если оппонент уверен в обратном.
Лариса сглаживала углы и помалкивала – тем и сохраняла мир, помимо прочего удивляя мою мать умением обеспечивать мне необходимый уход. По маминым понятиям красивая женщина не способна быть хорошей хозяйкой в принципе, но даже моей сверхчистоплотной матери не в чем было упрекнуть невестку,– я всегда имел свежевыглаженную сорочку, мои воротнички, носки и носовые платки блистали чистотой, а дома привычно ждал обед.
После нашего развода мама уверенно заявила: "Я знала, что этим кончится!", чтобыло крайне странно, ведь ссор у нас с Ларисой отродясь не случалось, ибо разозлить меня – занятие не из простых. Знакомые так просто головы ломали о причинах произошедшего, мы ж не афишировали наших взаимных измен, и о них мало кто знал, тем более – мама, а некоторые приятели прекрасно сохраняли свои семьи, не гнушаясь еще более откровенным адюльтером. Но мама видно остро ощущала чужеродность всего, что ее сын допустил в свой мир по неразумности.
Я принял душ, переоделся в городскую одежду и глянул в зеркало. Жил ли я своим маленьким собственным Dasein, или же обстоятельства определяли все мои поступки? Мне не предоставлялось выбирать, каким родиться, кого и как любить, страдать или наслаждаться. Наличное существование навязывалось моему телу, тогда как душа хотела творить мечту. И вот, наконец-то, у меня появились для этого силы! Только к чему я так стремлюсь? Вернуться в юность и прожить ее заново, но уже без мучительной всепоглощающей боли?
Нет – ощутить любовь как цель, как инструмент познания и в погоне за ней наполниться смыслом – тем, что ускользает от взора, уводит в глубину, влечет к чему-то высшему! Ты один выбираешь дорогу из бесконечного числа равных путей и только сам можешь разглядеть иллюзорность прежних своих целей, приведших тебя почти к разрушению.
Через час Николай доложил, что Неёле отправилась в студию и скоро поедет в аэропорт. Я решил позвонить к себе в офис: нанятый управляющий как закоренелый трудоголик часто задерживался на работе допоздна по причине вздорного характера своей жены. И ведь терпит, не то что я, у которого еще вчера все было лучше некуда. Сказать кому – не поверят. Может, завтра я протрезвею и ужаснусь тому, что разрушил свою устроенную налаженную жизнь?
Еще недавно я придирчиво проверил бы счета от поставщиков и выписки из банка, сейчас же никакие доходы или выпады конкурентов не волновали меня. Прежний азарт казался игрой примитивных страстей, первобытной составляющей моей натуры, которая в свое время пробудилась, приглушив высокие чистые порывы. Одно из моих я оказалось удивительно изворотливым, хитрым, алчным, хладнокровным. Оно закрывало глаза на поступки и действия, идущие вразрез с принципами порядочного человека, и не считало зазорным давать взятки, ублажать чиновников, общаться с глупцами или спать с "нужными" дамами для того, чтобы получить выгодный контракт и заработать по максимуму.
Как милый доктор-трудяга превратился в бизнесмена, забывшего о душе, о мечтах юности, об открытиях, должных
