облегчить страдания больных? И все это – я.
Арсений, напившись, часто каялся в том, что мы с ним вместо работы на кафедре погнались за золотым тельцом. Впрочем, именно деньги позволили ему уехать за границу, хотя он всякий раз жаловался по телефону:
-Гоша, родной, ведь водки по-настоящему выпить не с кем! Уважь старого друга, приезжай в горнолыжный сезон.
Мы с ним обкатали многие известные склоны. Будучи старше меня на десять лет, он выглядел молодцом, поскольку методично тренировался, несмотря на регулярные попойки. Я же ленился посещать даже наш с ним собственный тренажерный зал, кстати, весьма процветающий как коммерческая структура, а после возлияний избегал нагрузок из принципа, считая, что это может очень навредить сердцу.
В одиннадцать по сообщению Николая Неёле направилась в аэропорт. Уже на подъезде к Шереметьево впереди замаячил ее джип, и я приотстал, дабы остаться незамеченным в череде машин на подъезде, а потом, припарковавшись по талону, побежал в зал вылета. Но, преодолев вереницу людей на входе, я инстинктивно притормозил, противясь незримой силе, пытавшейся втянуть меня в странное пространство, где любой человек начинал кружиться в сложном пчелином танце. Озеро блеснуло в мечтах и погасло, как обесточенный монитор, ибо здесь его чары были бессильны,– включился другой механизм.
Регистрацию еще не объявили. Возле стойки администратора среди множества мужчин, женщин, детей и багажных каталок я увидел Неёле и двух ее спутников с кучей киноаппаратуры. Тот, что помладше, сидел на баулах, а Неёле с оператором пошли куда-то, лавируя в человеческом потоке. С кошачьей грацией я пристроился сзади и услышал его слова:
-Совсем вертухнулась на своем докторе. Я уж думал, сорвешь нам поездку. Неужели не ясно – для него ты ничего не значишь. Он ни разу тебе не позвонил и не приехал.
-Это не твое дело,- ровно возразила ему Неёле, но вдруг обернулась, и едва заметный румянец проступил на ее лилейных щеках.
-Тилли?- в волнении она всегда называла меня так.
Игнорируя гневные взгляды оператора, я с деланным спокойствием спросил:
-Неёле, ты летишь в Цюрих? Дай взглянуть: какой рейс.
Пожав плечами, она машинально протянула мне свой бумажник и опешила, когда я быстро порвал ее билет, а паспорт положил себе в карман.
Олег выматерился и набросился на нее:
-Ну? Что я говорил – самовлюбленный мерзавец! Ему наплевать на твою работу и контракт!
-Да пошел ты!- рявкнул я, в душе крайне удивляясь своей грубости, а потом подхватил сумки Неёле и, крепко удерживая беглянку, поволок ее за собой.
-Нужно позвонить руководителю программы,- лепетала она, однако в глазах ее метались радостные искры.
-Зачем ты уехала? Снова почти пять часов рулить на дачу, а я устал.
-Ты никогда не гонялся за мной.
Так вот, чего она хотела. Какой же я осел, нельзя забывать древнейшие мотивации: она всегда убегает – ты всегда догоняешь.
Мы вернулись на озеро, и первые два дня пролетели для нас незаметно. Но потом Неёле заскучала и, читая книгу, частенько поглядывала в окно. Прежний ритм ее жизни напоминал скачку, а здесь время точно замерло.
Пока я сидел над диссертацией, Неёле уходила с Шельмой гулять, однако явно тяготилась бездельем. Это моей мечтой всегда было отдохнуть от забот и предаться ленивому блаженству уединения, что шло из прежнего существования: с неугомонной работой, смертельной усталостью от больных и груза чужих проблем, ведь от меня – "доброго доктора"– ждали излечения не столько телесных травм, сколько душевных. Вместе с тем, как и любое человеческое сообщество, коллектив наш бурлил своей интенсивной жизнью – с подводными течениями: намеками на адюльтер женатого с молоденькой медсестрой, ссорами врачей из-за графика, склоками и разборками старшей сестры с кастеляншей и завхозом, утренними "летучками", дележом грошовой премии, ночными дежурствами, выговорами за спиртное и замеченные сигареты. Все это при отсутствии простейших медикаментов и самого необходимого делало больничные будни утомительно-напряженными в своей рутине.
Сейчас это прошлое казалось нереальным, происходившим когда-то в прошлом веке и вовсе не со мной, хотя руки помнили нужные движения на уровне автоматизма. Но гудящий рой больницы, ее эфирные запахи и утренние звуки процедурных кабинетов погрузились глубоко в слои памяти. Тихая жизнь у прекрасного озера представлялась мне верхом блаженства, и лишь рядом с Неёле я стал сомневаться в этом.
В свое время Арсений помог мне привезти на дачу неплохую библиотеку и видео, правда, Неёле не могла досмотреть ни одного фильма даже до середины, а, читая, удивлялась подбору книг, которые я приобретал на деньги от бизнеса. Мы не обсуждали прочитанного, и все же по редким ее замечаниям выявлялось наше духовное родство, что ничуть не удивляло меня, напротив, в каждом движении и слове я ожидал открывать его и дальше.
Между тем, промаявшись неделю, Неёле связалась с руководителем проекта и вечером сообщила об этом:
-Гаврилов предложил мне ехать, если я возмещу затраты по потере билетов.
Вот и все – невзирая на мои потуги. Ничего, в сущности, не изменилось, и я снова ее отпущу. Да и мне казавшиеся еще вчера прекрасными мечты о тихом дачном существовании предстали унылыми. Сердце тоскливо сжималось в груди: где-то кипела жизнь, полная энергии, работы, людей, проблем – влекущая Неёле. И, как оказалось, я также любил неугомонный ритм, веселье и азарт, хотя почему-то решил, что желаю сидеть в тишине и смотреть в даль: это озеро заворожило меня своим тайным потусторонним существом.
Даже наблюдая сборы Неёле, вопреки рассудку я тешил себя неясной надеждой на то, что все само как-то образуется: сознание колебалось точно жидкость в стакане, не в силах сформировать ни одной четкой мысли.
-С января приму предложение работать в ток-шоу – никаких командировок,- между тем говорила Неёле, продолжая укладывать вещи.
-Но эта поездка… два месяца…- протянул я недовольно и представил свое одинокое существование, так что заныло в груди: тепло, получаемое от нее, уже сделалось для меня необходимым.
-Буду ежедневно звонить. А хочешь, поехали вместе?- сказала она. Сердце мое сжалось в ответ. Так вот чего я ждал! И Арсений удачно поселился именно в Швейцарии, правда, не слишком близко от Цюриха, куда она уезжала, зато в декабре можно будет покататься на горных лыжах,– сотни планов уже роились в моей голове.
В дороге Неёле спала, обнимая Шельму, лишь изредка спрашивая, где мы. Она раскраснелась и стала похожа на маленькую девочку, надувшую обиженно губы. А ведь когда-то облик ее казался мне недосягаемо-бесплотным. Лицо ее вообще удивляло изменчивостью: оно преображалось, будто невидимый художник подправлял акценты, прояснял оттенки, утончал контуры, и выглядело порой детским, иногда строгим и холодным, но чаще загадочным в своем спокойствии и тайной мысли.
В студии Неёле уже ждали, а меня она оставила сидеть в холле. Странно было отпускать ее от себя во чрево этого здания-существа, звучащего обрывками музыкальных фраз, нестройным гулом голосов, хлопками дверей, перестуком каблучков. Всматриваясь в лица снующих здесь людей, я видел в них своих потенциальных пациентов и какой-то частью души готов был к милосердию, однако другой своей половиной воспринимал их всех бездушными манекенами. Мне не удавалось представить в своих объятиях ни одной из проходивших мимо женщин. Сейчас даже мысль об этом отвращала меня, ибо для объятий теперь мне требовалось ощущение трепета, которое рождала только Неёле.
Я то и дело возвращался к одной картинке: мы лежим на ковре перед камином, и в моих объятиях, в призрачном свете огня Неёле ежесекундно меняет очертания. Потому что реальность по ту сторону, а мы с ней – по эту: где все иное, где даже воздух другой. Лишь с ней я ощутил истинность существования: какую-то невероятно волнующую сиюминутную обыденность, казавшуюся вечностью, застывшей в слезе, через которую как сквозь увеличительное стекло можно вглядываться в мир, полный до краев странной живой субстанции. Хотя наравне с этим меня посещал страх,– ведь Неёле заскучала в уединении. Что я предложу ей, привыкшей к насыщенной жизни среди людей: стать домохозяйкой?
Пришлось задержаться,– вышла заминка с визой, и несколько дней я, поглощенный раздумьями, бесцельно слонялся по городу. Навещал знакомых и просиживал вечера в барах, но все вокруг словно обесценилось, жизнь моя сконцентрировалась на некоей пульсирующей, удаляющейся и приближающейся, точке. Меня не тревожили плотские желания, напротив, я парил над землей, с ужасом понимая, что порываю с реальностью. И предполагал болезненные прозрения, но остановиться уже не мог и не хотел, готовый на любые муки ради счастливого мгновенья.
В аэропорту меня встречал Арсений.
-Гоша, наконец-то! Выпьем водки как в былые времена. Успеешь к своей фее, тем более что она еще в Давосе, я звонил ей.
Он совершенно уподобился иностранцу – стал аккуратным и приличным, к чему всегда и тяготел. Мы сошлись, когда он преподавал моему курсу психиатрию. Признаюсь, я был не лучшим его учеником, но когда однажды после экзамена вернулся за своей "удочкой" в зачетке, то впервые увидел в благообразном профессоре обычного мужика – потерянного и одинокого.
-Слышь, Ферсман, пойдем, отметим твою пятерку?- предложил он. Пришлось отрабатывать сдачу на "отлично",– мы пили с ним три дня, в течение которых обросли щетиной, а заодно охрипли от песен и криков братания. У него тогда были какие-то неприятности. А потом он во многом помогал мне, в том числе и заканчить аспирантуру.
Арсений стал моим лучшим другом, поскольку ровесники вечно пытались конкурировать со мной, будь то карьера или отношения с женщинами. А мое тщеславие спало: я старательно уходил от любой полемики, ибо хотел просто жить и работать, тайно уверившись в том, что остальное – лишняя трата времени. Либидо мое, крайне ленивое, в физиологическом плане не находило достойного объекта, а амбиции более высокого уровня я удовлетворял, скромно корпя над кандидатской диссертацией. В то время мне предложили заведовать отделением гнойной хирургии в областной больнице. Лариса с гордостью называла меня доктором Дымовым, но Арсений уверял, что она ошибается, и на самом деле я лодырь, карьерист и рвач, искусно маскирующийся под работящего земского врача.
Арсений очень страдал от разлуки с детьми, и, несмотря на свою ученую степень в области психологии, женщин откровенно боялся, а о жене говорил:
-Если бы Анна не женила меня на себе, сам я никогда не решился бы на подобный шаг. Но, Гоша, она же и разрушила наш брак. Ей, видишь ли, физической любви недоставало – и это после пятнадцати лет совместной жизни! Уважение, дружба, верность – так нет, бабам самца подай. Вечно они навыдумывают глупостей. Им хочется безумной страсти и насилия, а, поди, попробуй только скрутить им руки, или, не дай бог, надави посильней – визгу не оберешься.
Как выяснилось, Арсений очень любил Анну, но его либидо было еще более ленивым, чем мое. Дети Арсения повзрослели, сын женился и уехал в Канаду, а дочь окончила университет. С
