Анамнезис1

расставались со своими деньгами, которые я – гнусный обольститель – обязывался вернуть в неопределенном будущем, но находились и такие, кто пополнял наши накопления безвозмездно. А я использовал все, чему научился у театра: льстил, изворачивался, беззастенчиво сыпал комплиментами, взывал к духовности и альтруизму, давил на жалость. И люди проникались сочувствием к моему другу. Мало того, по цепочке ко мне стекались все новые и новые пожертвования.
    Сегодня подошла очередь Битова, из которого удалось выпотрошить десять тысяч "зеленых" на условиях долгосрочного беспроцентного займа. Довольный удачным уловом, я развлекал подателя дани, хотя всегда раньше относился к нему снисходительно и без особой симпатии. Удивительно, но Битов напротив, питал ко мне нечто вроде привязанности и был явно рад услужить, хотя не преминул вытянуть из меня подробные сведения о Шимановской.
-Хочу я к ней в соучредители,- доверительно признался он.
-Могу представить тебя в самом выгодном свете,- усмехнулся я.
-Нет, так прямо в лоб нельзя. Здесь тонкий подход требуется, мне ж не столько Шимановская нужна, сколько Золотов. У него все нити в руках. Говорят, Нора сейчас на подъеме. Втиснуться бы в ее журнал со своими деньгами, чтобы быть не на последних ролях и в остальном. По слухам она очень преуспела на рынке ценных бумаг, правда, не без помощи одного ушлого кадра. Подвизается у нее партнером некий Климов. Не пошел шельмец работать к моему родителю. Так вот решил я тут одну комбинацию разыграть. У Норы переводчица имеется, занятная штучка, Дана Лежнер, впрочем, слишком остра на язык. Не люблю я умных баб, но мне необходимо Нору заинтересовать. Так вот, думаю, через эту фифу будет наверняка: Нора из ревности пожелает изучить меня поближе. Уж не знаю, что там между ними, только говорят, она в этой Дане души не чает. Ну, а я, не будь дураком, подкинул Цитову заказ на перевод мемуаров одного известного актера – того еще ловеласа. Оплата очень приличная, и Петька ужом извивался, дабы я уступил эту работу Дане. Он мигом нас познакомил, и мне удалось заманить ее на ужин. Одобряешь план? Вы вроде из одного круга, ты должен ее знать.
-И она согласилась пойти с тобой в ресторан?- спросил я, неприятно удивленный.
-Неохотно, но обещала. Не скажу, что безупречно красива, однако с легкостью затмит любую модель. Правда, по слухам чрезвычайно строптива, только я и не таких обольщал,- самодовольно ухмыльнулся Битов,- вот с ней к Норе и подкачу. А той игра нужна, ты ж ее видел: акула, не нагулялась еще, так хвостом и бьет.
    Забыв о Дане, он стал распространяться уже насчет Норы, прошелся даже по ее фигуре, ногам и умению вести себя на людях, но я почти не слушал, думая о своем.
    Битов усердно искал фирму для вложения денег. Разумеется, идти в коммерческие структуры, к примеру, в банковское дело, было выгоднее. Однако он стремился именно в издательский бизнес, прежде всего, для удовлетворения своих творческих амбиций. Несколько наших товарищей по университету очень продвинулись на данном поприще, двое успели издать свои творения, один даже получил престижную литературную премию. А Битов считал себя далеко не последним талантом на курсе и по студенческой привычке верил, что имя его взойдет на небосклоне литературы. Пока же пописывал очерки и эссе, проживая родительские деньги, но страстно желая самостоятельности. Нору он выбрал, ибо создавать собственную фирму с нуля полагал неразумным и накладным. Главной его целью сделалось урвать лакомый кусок и пробиться в учредители уже раскрученного бренда, на все готовое.
    Журнал Норы с двумя приложениями, как издание для женщин, хорошо распродавался, но привлекали Битова в первую очередь финансовые игры. Работать у меня ему было не с руки: с деньгами отца-бизнесмена он надеялся выступать на первых ролях, а мой жесткий стиль не позволил бы ему этого. Еще в университете мы с ним столкнулись в яростной полемике. То, что он тогда хорошо обжегся, и теперь заставляло его с опаской держаться от меня на расстоянии, хотя, надо признать, Битов обладал проницательным цепким умом. К тому же он отличался выгодной наружностью, впрочем, чересчур благообразной на взгляд людей с тонким вкусом.
    Меня занимало, как Дана примет его игру. Я вдруг почувствовал азарт, но, пребывая в некотором возбуждении от ожидания их встречи, в десять вечера против собственной воли оказался недалеко от ее дома. Рука моя нащупала в кармане ключ, а в голове проскользнула удивленная мысль: почему я здесь?
    У Даны горел приглушенный свет. Ревность окатывала меня с ног до головы. Рановато вы вернулись из ресторана, зло подумал я, и, зная, что входная дверь у Даны открывается практически бесшумно, готовился уже спугнуть сладкую парочку. Однако крошечная прихожая встретила меня умиротворенной тишиной, нарушаемой лишь старинными ходиками, найденными Даной где-то на одном из блошиных рынков. Они безмятежно и уютно отсчитывали мгновенья, заставляя внимание вылавливать в монотонной последовательности тикающих звуков второй такт: тик-так, так, так…– в ритме сердца. Чудесное живое безмолвие наполнялось дышащим сонорным мерцанием с завораживающими шипениями и вздохами. Я всегда безошибочно понимал, что хозяйка находится дома,– в ее отсутствие тишина бывала пустой, и звуки спали.
    Встав в проеме двери, я увидел Дану, сидящую возле окна в кресле, и эта восхитительная акварель полутонов приглушенных персиковых оттенков согрела мне душу своим уютом. Дана обернулась, я помолчал, снял пальто и прошел.
-Хочешь выпить?- спросила она.
-А где Битов?- постарался произнести я как можно небрежней.
-Откуда ты знаешь, что мы с ним встречались?
-Он сам сказал.
Целуя Дану, я шептал ей на ухо:
-Надеюсь, ты дала ему отворот-поворот?
Она уворачивалась, а я выведывал:
-Признайся, вначале он понравился тебе,– ты же согласилась пойти с ним в ресторан.
-Тебя это не касается,- недовольно заявила Дана,- он обещал мне денежный заказ, а личность его меня совершенно не интересует.
    Иногда я был готов придушить ее за строптивость. Она ж прекрасно знала, как разозлить меня: начинала ехидничать и издеваться над моими действиями в постели – как только приходила в себя после сексуального затмения. Тогда я брал ее за изысканное, нежное горлышко, переходившее в самые совершенные ключицы, какие только мне доводилось видеть, и сдавливал слегка, но так, чтобы она замолчала, и ей стало бы не до разговоров; чтобы начала открывать рот, хватая воздух,– и целовал.
    Не знаю почему, только когда ей становилось слишком хорошо, всегда появлялись слезы, и чем больше наслаждений она получала, тем вернее стоило их ждать – безмолвных, чистых и ясных, упоительно-счастливых, обезоруживавших и погружавших меня в путы нежности. Дана пьянела от наслаждения, что подтверждал непритворно отрешенный, уплывающий взгляд с расширенными зрачками. Губы ее слепо искали меня, и я помогал им, расплавленный желанием ублажать ее. Это являлось неповторимым острым удовольствием после соития, не менее сильным, хотя и иным по окраске и степени воздействия на мой разум.
    Иногда я пьянел вместе с Даной, но ее состояния отличались избыточностью: ныряя в них с головой, она отключалась от реальности и порой вынуждала меня в страхе похлопывать ее по щекам, дабы убедиться, что она в сознании. Однако даже в забытьи Дана всеми силами стремилась от меня освободиться. Однажды, когда я испытал нечто поистине иррациональное, словно переместился во вневременной стереоскопический туннель с прозрачными, пронизанными волокнистым светом стенками, она начала вырываться, биться и навредила бы себе, не держи я крепко ее в своих объятиях.
-Чудовище, изверг,- слышал я как в тумане, целуя и раскрывая ее губами и языком, будто створки жемчужной раковины, впиваясь в сочную мякоть и во все, что попадалось моему рту. И тело Даны от моих поцелуев начинало вибрировать. В такие минуты рождались странные слова. Я не мог осыпать ее банальными комплиментами, но меня переполняли восторги,– так была она притягательна беззащитностью тела и души; так необыкновенно органично соединялись мы; так простирались друг в друга и тонули в упоении, что разъединение казалось кощунством.
    Тем не менее утром Дана укладывала волосы феном, красилась, натягивала на великолепные ноги тончайшие колготки и превращалась в отстраненно-чужую женщину, которую я не мог представить своей. С удивительно прямой спиной, в строгом костюме и с холодным взглядом, она становилась частью бизнес-сити, неким бесполым, почти неодушевленным созданием, точно факс или принтер. Дамские сигареты сделали бы ее хоть немного похожей на знакомых мне девушек, правда, я не выношу запаха табака. Но она не курила и с утра благоухала изысканно утонченным ароматом, превращавшим теплое, живое существо в офисную женщину.
    Когда она уезжала в командировки надолго, все успокаивалось и входило в обычное русло: дела выстраивались в последовательную и логичную очередность, я вновь погружался в проекты, идеи и бизнес-планы. Впрочем, мой интерес к ним после знакомства с Даной заметно поугас, что выражалось в моей к ней агрессии, поскольку ее отсутствие вроде бы восстанавливало баланс, но на деле совершенно выбивало меня из колеи: действия мои приобретали определенную механистичность, я словно выполнял обязательный ритуал, которого все от меня ждали.
    Владельцы издания, особенно Кори, считали меня удачным приобретением. Грех было не воспользоваться этим и не выудить из них грант на лечение Сергея. Кори изо всех сил старалась угодить мне, и тут я не стеснялся играть женской к себе благосклонностью. Но разве могла она тягаться с Даной, которая своим отъездом опять нарушила мои планы, да к тому же по обыкновению не звонила и не отвечала на звонки. В ярости я посылал беглянке sms и подолгу ждал коротких ответов, начав скучать по ее ядовитым ругательствам примерно через неделю после очередного расставания. Через две я уже хотел их нестерпимо, а через три ловил себя на том, что в уме выстраиваю обширные диалоги с ней. Ведь разрывы наши происходили как бы условно: мы оба прекрасно знали, что соединение неминуемо, и Дане никогда не удавалось по приезду из командировки спокойно разобрать чемодан и принять душ. Я в нетерпении припирал ее к стене, распластав как лягушку и цедя сквозь поцелуи:
-Ты ответишь за свои отлучки.
-Отстань от меня, животное,- вырывалась она, но голос ее выдавал, желание растекалось в ней дрожащим жаром, лишая сил противиться мне. Да я и сам не мог с собой совладать, поэтому утром по обыкновению приходилось выслушивать ее язвительно-уничтожающие замечания в свой адрес, и, оказывается – они требовались мне: в молчаливом споре с Даной я получал доказательства собственной невиновности и правоты. Ведь ее слова являлись выплеском немотивированных эмоций и игнорировали логику, она противоречила себе постоянно, но каждый раз освобождала мои мозги от трудно сдираемой пленки самовлюбленности, и я ловил ее изысканные ругательства, наслаждаясь их непредсказуемостью и оригинальностью.
    Когда-то волосы Даны имели золотистый цвет, а их хозяйка была покладистой и