Ведь снова требовалось как-то выходить из ситуации. Но Дана, проснувшись, скривила губы и процедила:
-Боже, как я могла поддаться на твои уговоры?! Не прикасайся ко мне, животное, не желаю тебя видеть!
Я чуть не задохнулся от возмущения, а она быстро оделась и выскользнула за дверь. С тех пор по утрам Дана поливала меня на чем свет, однако после этой встречи стала приходить в "Призму", только в разговоры со мной не вступала и держала меня на неприступной дистанции. Я не выдерживал и провоцировал спор с ней, даже скандал, что и позволяло мне затащить ее в постель. Почему-то так обычно у нас происходило – поругавшись насмерть, мы без предисловий начинали целоваться где-нибудь в укромном уголке до самозабвения.
Никаких нежностей я не успевал ей сказать,– до них просто не доходило: противостоять вожделению не доставало сил. Поэтому по утрам я покорно получал от Даны дозу отборных изысканных ругательств и даже не пытался ее задерживать. Ведь так она пыталась защищаться от моего подспудного зуда трусливо улизнуть от некой ответственности перед ней. Когда же я сам впервые уходил от нее, то с удовлетворением нащупывал в кармане ключ от маленькой квартирки, с которым теперь мог появляться без дозволения и приглашения.
Всякий раз, оставляя Дану, я знал, что мучаю ее, но что-то меня гнало, так же как и ее, покидающую по утрам мой дом. Каждый из нас спешил сделать этот шаг, находясь на территории другого, хотя мне уход от нее давался достаточно трудно, и только мысль, что отношения такого рода автоматически подразумевают обязательства, на самом деле никак с ними не связанные, моментально охлаждала пыл моей совестливости.
Тем не менее меня томила неопределенность положения, в котором мы пребывали, хотя я и наслаждался мужским самодовольством, ведь Дана ни разу не сумела отказать мне в близости. Однако воображение упорно рисовало мне картины того, как она, потеряв со мной телесный контакт, освобождается от власти своей чувственности и ускользает из моих рук, что вынуждало, гнало меня вновь закреплять свои права на нее. Я гордился умением приносить ей острые удовольствия, считая их главной приманкой для нее, правда, несколько опасался, что Дана со своей страстью к рефлексии вполне может скинуть опьянение и освободиться от меня. А в отличие от других женщин, которых я не только никогда не стремился удерживать, от которых, напротив, усердно увиливал, Дану я не желал делить ни с кем. Впрочем, умозрительно, по причине уверенности в собственной неотразимости, демократично "позволял" своей упрямице общаться на стороне.
Женщины нередко обращали на меня свой взор. Регулярно приезжала Кори, и я знал зачем. Обставлялось это вполне пристойно: привозилась куча бумаг, фактически дублирующих курьерскую почту из головной фирмы. Для пущей важности Кори пыталась вникать в бухгалтерские отчеты, приводя в растерянность нашего главного бухгалтера, Олю Морозову, наравне с остальными сотрудниками прекрасно осведомленную о причинах приезда дочки зарубежного учредителя. Мы с Олегом, как полагается, устраивали ради Кори корпоративную вечеринку, на которой все наши мужчины проявляли к ней повышенный интерес. Кори была неглупой, но круг наших увлечений весьма различался, и приходилось подстраиваться, всячески изображая интерес, тогда как на самом деле я скучал с ней. Естественно, от меня не ускользали ее тщательно скрываемые мучения на мой счет, но это не рождало в моей душе сочувствия.
Мне до сих пор не жаль ни одной из девушек, влюблявшихся в меня когда-либо. Жалеть их в таком состоянии – только вредить им, ибо пожалеть, значит дать надежду. Но на что? Сферу любви я сознательно игнорировал, считая категорией метафизической и абстрактной. Женщинам нужна реальность, но скольких из них я знавал, готовых принимать за истинное чувство поцелуи, нежные слова, секс – этот спектакль эротического театра. Удивительно, с какой регулярностью они забывают предыдущие уроки и бросаются на новые поиски, вновь и вновь не туда, куда следовало бы. Как падки они на внешние проявления, как легко пленяются вибрациями любовной паутины, верят подаркам и признаниям. Им мало разочарований, а подай мужчину, упакованного в целлофан, перевязанного ленточкой и с кнопкой на груди, нажимая которую можно слушать романтичные слова круглосуточно,– так многие из них условные коды принимают за долгожданную любовь. Но они вовсе не жертвы: влюбленность их расчетлива в своем основании, несмотря на особо ими ценимую поэтичность,– романтизм их рационален и устремлен к одной цели. Вдобавок женщины еще и лживы: притворство у них в крови как приспособительный механизм, данный для поимки в свои сети самца, и они не в силах бороться с природой.
Девушки, бывавшие со мной искренними, признавали, что мужчина им нужен, прежде всего, для создания семьи, и любовь лишь приложение – важное, но отнюдь не обязательное. Только вот женить на себе свою жертву можно, привязав любовью, высокой или низменной,– кто на что способен,– и это главное правило в данной игре. Разумеется, я не о браках по расчету, хотя браки "по любви"– также расчет, еще более изощренный. По-моему, женщины не до конца осознают собственные желания. Они упорно играют воображаемые роли и поражаются, когда малейшая влюбленность выявляет глубоко сидящий в каждой из них инстинкт захвата. От поэтичной девочки в мгновение ока не остается и следа, потому что она, пусть бессознательно, притворялась и лгала не столько другим, сколько самой себе.
Вся эта игра в романтику – стратегия охоты, и Кори не являлась исключением. С нею, внешне привлекательной и утонченно заигрывающей, не могло быть "легких" отношений, а лишь такие являлись для меня "разрешительными"; любые намеки на "серьезность" блокировали мой сексуальный интерес: срабатывала самозащита.
Кори влюбилась в образ, никак не соответствовавший действительности,– меня истинного знала только Дана, имевшая обо мне весьма нелестное мнение. И как ни старалась Кори заинтересовать меня, я смотрел на нее учтиво, не более. Слава богу, она не пыталась форсированно намекать на свои чувства, которых, я уверен, не имелось в действительности. Ее питала иллюзия, заманчивый мираж, выстроенный воображением. Молодые женщины вообще склонны к фантазиям подобного рода, и раньше я частенько становился "порядочной сволочью", поскольку как честный любитель абстрактного секса искренно принимал их призывы за желание заниматься именно им. Но со временем "любовные" отношения стали отпугивать меня уже в зародыше: нарочитая настроенность на них со стороны женщины лишь подтверждала мне ее духовную незрелость, и я инстинктивно "размазывал" такие знакомства в самом начале. Этому вполне способствовало то, что меня достаточно трудно соблазнить: слишком я критичен, и многое должно совпасть, дабы понравиться моему изощренному сознанию.
Дана являлась исключением, ибо соединяла не сочетаемое: как не сочетаемы торжественность фуги Баха – с бьющимися жилками под кожей; робость – с интеллектуальной агрессией в мой адрес; скрываемая чувственность – с ледяным спокойствием при наших расставаниях, которые обычно прерывал именно я, ибо не имел такой выдержки и в помине. Но первостепенным являлось то, что наравне с умом Даны, меня притягивали ее лицо и тело: они абсолютно совпадали с моим представлением обо всем лучшем в женском облике. Мне нравился вкус Даны в одежде, ее походка, манера пить кофе, нравился ее голос и особо – глаза и рот, только это отдельная тема.
Вчера в баре я разбил зеркало и с грохотом опрокинул пару столов, обидел всех, кого смог, непристойно шумел и даже сквернословил. Один приятель как-то рассказывал, что после операционного наркоза из него будто из рога изобилия сыпались нецензурные выражения, тогда как в жизни он никогда их не употреблял. Подкорка выдает наше истинное нутро, и алкоголь весьма способствует этому. Собрались уже пригласить милицию, но Олег все уладил, мало того, смог скрутить мне руки и уволочь в машину силой.
Мои буйства стоили почти восемьсот долларов, но это ничто по сравнению со стыдом, покрывшим мою голову, которая сегодня невыносимо болит. И всему виной Дана! А ведь вечер начался с мирной дискуссии, однако Дана завелась и обозлилась, точно ошпаренная кошка. Мы по обыкновению заспорили, с каждой минутой распаляясь все сильнее, и впереди маячила прекрасная ночь,– я обязательно затащил бы Дану в постель. Но, защищая ее от меня, в наш поединок беспардонно влез Климов, пришедший с Норой,– Дана их пригласила для разговора о спонсорстве лечения Сергея. И этот странный, интеллигентского вида очкастый тип флегматично разбил тщательно подобранные мной аргументы, ослабленные специально для предоставления простора Дане: я желал насладиться ее блистательными способностями убеждать и побеждать,– именно это возбуждало меня. А вышло, что я позволил какому-то надменному нудному клерку указать на неточности моих доводов. Дана же вообще ушла; и я не остановил ее, ибо не мог не ответить Климову, что явилось бы полным поражением.
Если я есть я, почему возможны подобные метаморфозы? Разве человек, который напился вчера и намеренно крушил попадавшие под руку предметы, был я – создававший себя по капле: свой образ, стиль, свой внутренний мир?! Я отбрасывал все недостойное, даже одежда имела значение, а тем более мысли, слова и поступки. Однако оказалось, мой путь усеян осколками того, чем я собирался стать, но не стал, если позволил себе вчерашнее. Никто ж мне не гарантировал, что, будучи накануне тем, кто собирал себя по крохам, я и сегодня останусь им,– мгновенья не вытекают один из другого. В каждый следующий миг ты иной, нежели секунду назад – приходится воссоздаваться заново. И все же, выбрав образ, максимально близкий твоей душе, лишь в твоих силах держаться в нем, возобновляясь ежеминутно, обогащаясь на текущий квант опыта. Я не сумел этого вчера, мне помешала борьба за наш обычный сценарий, а попросту: мне хотелось спать с Даной. Ведь я способен фильтровать мотивы своих желаний и вполне представляю процессы, двигающие моим сознанием. И что я совершаю, как создаю произведение своей жизни, делает вовсе не тот, кто попадает в ту или иную ситуацию, не тот, кто осязает влажность, холод, тепло и даже не тот, кто напивается. Истинный я – умный и тонко различающий нити, тянущие к добру и злу. Но, все понимая и храня вселенское знание, творил я несусветное, бесчинствовал, ломал и бил, точно не было долгого пути по самосотворению. Разве я не умею пить? Умею и намного больше, однако раньше не случалось ничего подобного.
Требуется собрать себя из кусков, что рассыпались вчера осколками разбитого зеркала – все мои я, такие разные: уродцы и красавцы, умники и глупцы, альтруисты и насильники, должные соединиться в меня истинного. Нужно напрячься, растянуть паузу между двумя краткими мгновениями, скользнуть туда и поймать звено цепи, замыкающей эту связь,– необходимо, чтобы Дана появилась сейчас же, сию минуту.
В голове пульсировало от нестерпимой боли: Дана, Дана; и я не расслышал, как в
