Анамнезис1

коленями. И все же они оставались наиболее разумными моими частями при прикосновении к Дане,– когда я начинал ее целовать, о здравомыслии говорить не приходилось. Волевые усилия блокировались ощущениями. Сознание, фиксируя учащенное дыхание, сопение и влажные звуки посасываний, выступало лишь пассивными наблюдателем, констатирующим происходящее и порой отмечающим неприглядность некоторых моих телодвижений, но не способным их регулировать.
    Как быстро все казавшееся неэстетичным облагородилось, прочно связавшись с получаемыми удовольствиями. С Даной первой и единственной я не следил за приличием собственных действий и благообразностью сексуальных звуков. Мало того, забыв обо всем, непристойно впивался в ее стыдливую плоть, напоминая себе волка и получая при этом удовольствия, подобные насыщению пищей. Дана в крайнем смущении упорно уклонялась от такого бесстыдства, сжимая ноги и увиливая бедрами. Но когда я, мягко преодолев ее сопротивление, все же начинал священнодействие, то видел, какие острые наслаждения приношу своей застенчивой упрямице. До нее ни с одной из женщин я не занимался ничем похожим, будучи эгоистично брезгливым.
    Лишь в первый раз, попробовав на вкус мякоть женского тела, я отметил, как сознание сконфуженно зароптало против разнузданности подобных действий, но желание возбудить Дану перевесило. И неожиданно меня обожгло: мой рот оказался чрезвычайно чувствительным проводником вожделения, хотя главным все-таки было то, что эти ласки уподоблялись жертвенному ритуалу, в котором каждый из нас двоих отдавал другому дань, взамен получая достойную награду.
    Я чувствовал Дану: ритмы ее плоти учащались в зависимости от моих движений и дыхания. Любое напряжение заставляло ее сжиматься, но, ощутив теплое касание моих губ, уже через мгновенье она расслаблялась и отдавалась чувственным волнам. В такие моменты разрушались границы между нами, слияние становилось потребностью, оно излучало энергию.
    После ночей, проведенных с Даной, я получал заряд бодрости и потому ее длительное отсутствие воспринимал как дискомфорт. К мукам воздержания добавлялась ревность, жалящая точно змея. Я успокаивал себя тем, что Дана слишком любит удовольствия в постели именно со мной, но сомнения нашептывали мне свои песни, призывая быть начеку. Ведь чувственность, присущая Дане, вряд ли могла долго обходиться без удовлетворения и в разлуке наверняка искала слепого выхода. Я запрещал подобным мыслям развиваться и так спасался от мучений, готовых овладеть не только разумом, но всем моим существом, а это было уже опасным. Тем более, что имелись веские доводы в пользу порядочности и благоразумия Даны: ни разу она не вызвала моей ревности открыто. Напротив, все в ее поведении и образе жизни соответствовало самым строгим требованиям и ласкало мое мужское самолюбие. Вдобавок, ключ от тесной квартирки являлся залогом моего владения ее территорией и исключал иных претендентов на Дану кроме меня.
    Думая об этом, я подъехал к редакции и снова увидел даму в шелках. Что-то тянуло меня к ней.
-Мы несколько раз уже встречались. Скажите, что вам нужно?- спросил я странную особу.
Она обернулась и посмотрела с неясной улыбкой:
-Ничего, уверяю вас.
-Тогда зачем вы преследуете меня? Давайте поговорим в этом кафе.
    Гостье мое предложение явно понравилось, и она согласно пошла со мной. Ее тонкие духи смутно напоминали свежий морозный воздух, и перед глазами сразу представала картинка: я на лыжах в заснеженном лесу, отогнув ветку, поглядываю, далеко ли убежал отец – увлекаемый азартом догнать его. От дыхания идет пар, лицо разгорячено, мне радостно, и все внутри дрожит от волнения, душа в счастливом смятении от пульсирующей музыки свободы. В восторге хочется вобрать в себя и хруст снега под лыжами, и пиликанье синиц, и звук опавшей с ветки снежной шапки.
    Но в реальности вокруг трепетали резные листья восхитительно разросшихся кленов, чьи полыхающие желто-багряные кроны делали городской пейзаж классически великолепным. Гостья смотрела изумительными, лучистыми зеленоватыми глазами и улыбалась, сливаясь тонами своих легчайших одеяний с осенними красками. Застыв, я не мог пошевелиться. Казалось, тротуар подо мной стал выгибаться, я даже покачнулся на самой высокой точке дуги, пытаясь удержать равновесие. А чтобы Гостья не заметила этой странности с тротуаром, увлек ее за собой.
    Мы сели, я сделал заказ. Взгляд мой затягивало в какую-то непостижимую глубину. Принесли кофе, и дама изящной рукой завораживающе плавно поднесла чашку к губам-лепесткам.
-Так что с туманом на озере? Кстати, вы сами увидите: он бывает там слишком часто.
Я удивился ее осведомленности, но тут же вспомнил,– она же приходила к деду.
-Идея с туманным озером очень неплоха,- сказал я, следя за незнакомкой и ее губами, нежными как у ребенка. Они не могли принадлежать женщине в возрасте, но в ней присутствовало что-то невероятно юное и таинственное.
-А кстати, зачем я вам понадобился?
-Необходимое произошло.
-Мне следует бояться? Трепетать?- усмехнулся я.
Гостья ответила мелодичным смехом, слегка откинувшись на стуле:
-Отнюдь. Все уже случилось.
-А именно?
-Что родилось, но требовало развития.
-Вы говорите загадками, да и сами вы – одна из них.
-Позвольте такой и остаться.
-Желание женщины – закон для меня.
    Мы плыли в воздушном океане, и ее легкие одежды развевались от нежнейших вибраций и струй, пронизанные солнечными лучами. Глаза ее ясно смотрели мне в самую душу, и я ощущал чудное, радостное волнение, словно впереди меня ожидало прекрасное открытие, давно подозреваемое мной и вот теперь подступившее совсем близко. Но, разглядывая Гостью, я вдруг осознал, что уже какое-то время беседую с ней:
-Масса людей, довольствуясь обыденным здравым смыслом, вполне удовлетворена жизнью, и только рвущиеся в иные сферы в поисках себя то и дело бьются о невидимые стены, пока не научатся пониманию интуитивного языка собственной природы, чувств и разума, их тайной музыки. Многие наши состояния обусловлены силами и способностями, лежащими в подсознательном: оно обладает представлением, мышлением и памятью, а, следовательно, существенными атрибутами личности. Но наше трансцендентальное лицо качественно отличается от нашего земного лица.
-Вы, похоже, Дюпреля начитались,- усмехнулся я. Меня всегда удивляло, как часто возрастные дамы впадают в сентиментальный романтизм.
-I would I might forget that I am I.
-Все это игры.
-Переносящие нас в другое измерение и раздвигающие границы сознания.
-Но со всей их "магической силой"– это возврат в детство, регресс. Животные ведь тоже играют.
-Мы водим хоровод и предполагаем,
А Тайна в центре сидит и знает.
Слияние сознания и бессознательного – конечно регресс, но бесстрашный, во имя большей зрелости и истинного объединения личности в одно целое на всех уровнях. Здесь правомерно упомянуть о самосовершенствовании и самопостижении, доступных только человеку, способному воспринимать мир многогранно, испытывать озарения и сопротивляться страху.
-А нельзя ли без страстей и экзальтаций?
-Язык не в силах точно описать реальность, значительная часть ее остается за пределами любой абстрактной концепции, и даже самые глубокие знания всегда неполны. Но человек способен погружаться в предсознание, ценить и использовать первичные процессы, вместо того, чтобы бояться их или пытаться контролировать. Умение отдаться регрессу – одно из основных условий творчества, тогда как причиной многих психологических проблем является боязнь познать свои потенции. Это защитная реакция: мы усердно оберегаем идеальное представление о себе и уходим от неприятных или опасных истин, избегая развития, способного принести ощущение собственной слабости или неадекватности. Думаю, и вы подвержены многим страхам, искажающим восприятие. А с ними оно не может быть открытым как в состоянии озарений, в моменты которых время для человека останавливается.
-И пространство приобретает пятое измерение...- произнес я задумчиво. Гостья улыбнулась:
-Вам это знакомо не понаслышке.
-Я читал о подобном.
-Думаю, не только читали, но и сами переживали не раз. Приобретение внутреннего единства и более яркое осознание собственной индивидуальности – слишком весомые ценности, чтобы пренебрегать углубленным их восприятием.
    Лелея свой эгоцентризм, я почему-то упускал из виду то обстоятельство, что именно он исключает диалог и делает меня слепым ко всему, не предусмотренному в моем мире. Я вдруг понял, что был прикован к собственным незыблемым мерилам, путая внешнюю свободу с имманентной, а себя считая центром мироздания. Но мне потребовалась вся моя самоотверженность, чтобы принять решение отказаться от самодостаточности собственных ошибок. Прежде всего, следовало снять шоры со всех органов чувств, ведь только так возможно воспринимать жизнь, не пропуская многих ее бесценных даров.
    Мне вспомнился рассказ Сергея о том, как при встрече с Леной он испытывал некое внешнее воздействие, нарушившее законы, которым раньше подчинялась его жизнь. Да разве и сам я не ощущал невероятной актуализации какого-нибудь мгновенья, когда тобой словно руководит высший разум, принадлежащий тебе, но и владеющий тобой, вливающий в тебя знания и понимание сути вещей откуда-то из глубины. Важно лишь ухватить этот миг и дать ему развернуться как гипертексту нескончаемым каскадом. Я всегда чувствовал, что жизненный путь мой упорно влечет в определенное русло, как бы я ни пытался сворачивать в сторону. И фатальностью здесь являлась внутренняя пружина: я подспудно подчинялся тому, чем начинила мою душу природа. Именно эти спящие силы заставляли меня с раннего детства "строить" себя, противостоять инстинктам и впитывать красоту, находя ее знаки в обыденном. В стремлении разглядеть тайный рисунок на умозрительных жизненных скрижалях, я всякий раз убеждался в предопределенности событий своей жизни от меня самого, моих мыслей и порывов, силы и слабости. Судьба дает нам шансы, и порой мы слепо проходим мимо них, пока они не ставят нас на грань жизни и смерти, на грань потери или приобретения счастья.
    Но для каждого шанса нужно дорасти, дозреть, и бесполезно сетовать об упущенных возможностях – упускает человек то, к чему не готов душой. Прав был мой друг, когда не искал свою девушку и ничего не сообщал ей о себе. Ведь она убежала, испугавшись любви…

***31

    С тех пор, как я разрушила свою жизнь, все опостылело мне. Сергей больше не звонил, да и кто простил бы такое. Именно поэтому он возвел непреодолимые преграды между нами: в его квартире поселились чужие люди. Хотя если разбираться глубоко, что нас связывало? Секс, разговоры, заявление в загсе? Разве это достаточно весомые основания для соединения двух абсолютно разных людей, в ослеплении поддавшихся какому-то первобытному инстинкту? Что мы знали друг о друге? То, что сами хотели видеть и слышать, но сила, соединившая наши тела, так же безжалостно их разъединила, и все случившееся – закономерно. Ведь как бы ни было нам хорошо вместе, очень сомнительно, что я отказалась бы от стремлений к свободе, да и