Сергей вряд ли уступил бы мне.
Однако лишь с ним одним вела я в уме нескончаемые беседы – по дороге на работу, пока меня перемалывала толпа перед эскалатором, и по обыкновению последнего времени отдавалась человеческому потоку покорно, без сопротивления. Люди, роившиеся у меня перед глазами, не вызывали ни малейшего всплеска надежды в душе: Сергей же не ездит в метро. Это мне все недосуг сдать на права, а в маршрутки садиться я боюсь. Да и привычка играет не последнюю роль, к тому же, здесь мне не грозят ненавистные пробки, из-за которых я пропустила немало важных событий. И, наверно, только в метро физически ощущаешь нескончаемый бег времени и свой собственный бег – по кругу жизни.
В этих многоярусных лабиринтах можно плыть по тем же законам, что и бурном речном потоке – используя перекаты, стремнины и суводи. Впрочем, в метро я всегда больше интересовалась лицами. Но сейчас все они – мужские, женские, детские, зрелые, юные и старые – слились в одну личину бесформенного многорукого существа, которое катилось мимо меня, не рождая в голове ни единой цельной мысли. Сознание, опустошенное постоянной болью, сосредоточилось лишь на том, чтобы только ее не приумножать, диктуя мне быть равнодушной к окружающему.
Я стояла у колонны, ожидая, когда схлынет народ, но вдруг рыжеватые волосы одного человека показались мне смутно знакомыми. Как давно не посещала меня надежда! И, охваченная крайним волнением, я метнулась, чтобы нагнать неведомого возмутителя спокойствия. Куртка скрывала его фигуру, однако он обернулся. Это был Ромка – друг Сережи! Я оттолкнула мешавшего на пути мужчину и побежала, но Ромка уже нырнул в вагон, и двери за ним закрылись, заставив меня вскрикнуть от отчаянья.
Ничего, ничего, твердила я себе, он наверняка именно отсюда по утрам ездит на работу. Я найду беглеца и вытрясу из него душу, он мне расскажет, где Сережа! Мысли мгновенно развернули картинку нашей первой встречи и, промелькнув, уже плескались в море. Как могла я променять это безумное счастье на сегодняшнее прозябание?! Что заставляло меня ощущать несвободу рядом с ним, и разве свободна я сейчас? Зачем мне постылая одинокая жизнь? Бремя волнений о родном существе, терпение и даже смирение – вот величайшие драгоценности, стоящие любых жертв. Я же всегда это знала, так почему не ценила забот со стороны Сережи, воспринимая их насилием над собой? Да и что я сама предприняла для любви, какой труд осуществила? Вела себя точно капризное дитя, хотя давно уже вступила в пору взросления. Но нет, если в самый ответственный момент испугалась – и чего: навсегда распроститься с детским эгоизмом?
Неделю каждый день в одно и то же время я выискивала рыжие волосы в толпе, рыдая в бессильной ярости, и вот сегодня схватила Ромку за руку:
-Даже не надейся вырваться, ты скажешь мне, где Сергей.
Видно я так исказилась в лице, что мой пленник попятился, однако потом покорно сел со мной рядом на скамью у колонны.
Ромка напоминал инопланетянина, и речь его доходила до меня как-то вязко, точно из густого тумана, поэтому я не сразу поняла его сумбурный рассказ об аварии, в которую Сергей попал по возвращении из Египта. Неужели он погнался за мной, чтобы угодить в инвалидное кресло? Зачем, почему?! Господи, если ты есть, где же твое милосердие к неразумным твоим детям? Ты дал мне возлюбленного, сделав родными для меня его запах, вкус, тепло тела, голос, а какие-то люди в его квартире сказали, что до них здесь никто не жил – и это там, где мы с ним занимались любовью! Возможно ли такое?! Я конечно виновата, но это слишком жестокое наказание. Тетка там еще пыталась говорить убедительно, однако явно переигрывала, и было абсолютно понятно – Сергей не простил моего бегства и даже поменял квартиру, чтобы вычеркнуть меня из своей жизни: эта мысль много дней жгла мне душу. Правда, я не верила ей и защищалась воспоминаниями, чтобы ночью, закрыв глаза, отдаваться своему возлюбленному как живому – из крови и плоти.
-Лена, Лена,- услышала я и тут же очнулась от звуков реальности: вокруг все так же накатывали волны людей, которые заглатывались приходящими поездами.
Лицо Ромки с зеленоватыми глазами приблизилось, и на миг мне померещилось, что это вуалехвост подплыл и разглядывает меня через стекло аквариума.
-Рома, это я во всем виновата! Пожалуйста, отвези меня к нему!
-Что ты, нельзя! Сережа собирался найти тебя после операции, он очень верит в победу. Но деньги…
-Говори, говори, мне нужно все знать: как он живет, что думает, куда спрятался. Я хочу его увидеть!
-Нет, прошу тебя! Я поклялся Сереже! Обещай, что не станешь искать его, а я буду передавать тебе новости.
Он говорил это с каким-то не свойственным его натуре нажимом, и я поняла – придется притвориться, ведь мне была известна безграничная преданность пажа своему рыцарю. Но что делать с моей любовью?
Как ни напрягала я внимание, мне не удавалось удерживать себя в должном страхе перед инвалидным креслом, поскольку мысли мои кружились только возле любимых глаз и надменных губ. Их я представляла близко и ярко, сопровождаемая сердечной болью долгие дни в разлуке с Сергеем,– ничего и никого не существовало вокруг. А ночью меня лихорадило: во сне я бежала, спотыкалась и падала, чтобы догнать единственную светящуюся точку в своей жизни.
Для начала следовало напрячь память и вытащить из нее все связанное с тем временем. Мы с Сергеем много ездили, и конечно он наведывался в свой офис, пока я оставалась в машине, но все это были какие-то разные места, парковаться же приходилось то тут, то там. Воссоздать подробности не удавалось,– тогда я ходила как сомнамбула,– что-то разрозненно мелькало перед мысленным взором: дом, остановка, дерево. Сейчас начало зимы, летом окружающее выглядело иначе, и только терракотовый цоколь одного из зданий на моем пути, посеребренный изморосью как сединой, на миг приковал к себе мой взгляд,– хотелось дополнить цветовую гамму фасада окантовкой глубокого изумрудного цвета: с ней он стал бы похож на дорогую шкатулку. Такой же письменный прибор "под малахит" украшал стол моего начальника. Я отчетливо вспомнила, как Евгений Иванович, подписывая мое заявление на отпуск, противно намекал на знакомство с Сергеем и выражал надежду на то, что теперь проблем у нашей фирмы больше не будет. Злорадно я представила этого псевдо интеллигентишку с тщедушной благообразной фигуркой, прижатого мною к стене и заикавшегося с перепуга.
На деле все свелось к фальшивым улыбкам и вопросам, как прошел обед, тем не менее мой план удался, и я получила нужную мне информацию. Но что-то в поведении босса настораживало: взгляд его как-то блудливо метнулся, когда он узнал о моем интересе к фирме Сергея. Хотя и до этого пару раз меня уже удивляло, что главный бухгалтер – обычно спокойная и непробиваемая Элла – в растерянности вбегала в кабинет начальства. Кто-то последние недели выставлял финансовые претензии нашей фирме, но я считала это рядовыми рабочими моментами, хотя редкий проект проходил без моего курирования. Сейчас же подозрение закралось в душу, и я мысленно уличала всех и вся в смертных грехах. Даже добрейший Евгений Иванович потерял интеллигентный вид и превратился в монстра с ехидной миной. Правда, он и раньше казался мне несколько слащавым, к тому же, я всегда презирала непрофессионалов. Впрочем, это и заставило его принять меня на работу, дабы иметь специалиста под рукой. Но в данный момент требовалось найти Сергея, остальное отступало на задний план.
Входя в приемную по заветному адресу, полученному у Евгения Ивановича, я еще не знала, что стану говорить. Крайне нежелательно было встретить Ромку, благо тот с утра ездил или в таможню, или в банк за выписками. Мне повезло, да и секретарша оказалась чудесной девушкой – такая не могла интересовать Сергея: грузноватая, с простеньким лицом. И разум мой, стоило ему оценить обстановку, тут же выстроил хитрую комбинацию. Речь моя полилась елеем. Всегда была плохой актрисой, но сейчас я актерски рассказала вполне правдоподобную историю о том, что как брокер занимаюсь личным инвестиционным портфелем Сергея Викторовича, только вот потеряла записную с номером его телефона, поэтому лично пришла доложить ему о приросте капитала и получить дальнейшие указания.
Простушка-секретарша, несмотря на строгие запреты, после некоторых колебаний все же сообщила мне место нахождения своего шефа. Она знала, как нужны ему деньги для операции, и эта добрая душа не ошиблась в главном: для меня его адрес являлся величайшей драгоценностью в мире.
Но если бы я знала, как судьба умеет наказывать за несусветную глупость и слепоту. Именно они не позволили мне в вовремя разглядеть то, ради чего стоило отказаться от дурацких амбиций, от свободы и самой жизни.
Вечером, выйдя из вагона пригородной электрички, я поежилась от прохлады, впрочем, быстро согрелась, поскольку чуть не бегом помчалась к вожделенной цели. Пришлось идти почти километр по проселочной дороге, но вскоре показались дачи. Долго я бродила в лабиринте из трех улиц и, обойдя несколько домиков, вдруг уткнулась в ограду, за которой располагался небольшой сад и тропинка, ведущая к заветной веранде. Руки мои тряслись, когда я открывала калитку и когда шла точно во сне к Сергею, увидев которого, потеряла ориентацию в пространстве.
Было понятно, что он мгновенно прочел мои мысли, проникнув в самые темные омуты моей души, куда сама я опасалась погружаться. Минуту у меня не было сил распрямиться из мучительной позы, в которой я застыла. Сергей же сидел абсолютно прямо, почти царственно, с гордо поднятой головой и строгим взглядом, обращенным куда-то сквозь меня. В испуге я оглянулась, но тотчас, словно подчиняясь сторонней силе, бросилась и обхватила его колени.
-Нет! Поднимись!- приказал он.
Я еле оторвалась от его ног: неподвижных, стоящих как-то неестественно, властно и даже величественно, будто предо мной восседал фараон на троне. Тело мое дрожало в ожидании приговора.
-Сядь, я должен сначала все тебе сказать,- произнес Сергей.
Сердце мое сжалось, и только усилием воли мне удавалось сдерживаться от порыва – вновь броситься к нему. Приходилось покорно слушать, хотя слова выскальзывали из фраз и проникали в мое сознание уже разрозненные. Сергей явно ощущал этот разрыв, ибо с нажимом два раза повторил мне свою главную мысль. Я всплывала на какую-то поверхность и сквозь прозрачную бездонность различала материальность любви с ее непостижимой жизненностью, превышающей ценность физического существования. Разве стоили чего-то мои стремления к свободе, да и зачем она нужна: быть несчастной, одинокой, чувствовать вину и свою невероятную глупость? Мне представился шанс, который я чуть не упустила, и этот шанс – любовь, лучшая из всех заменителей свободы.
Я пыталась понять, простил ли он меня, всматривалась в его губы и радостно отмечала, что они все также надменны. По ним я силилась уловить суть произносимого и пугалась, слыша про какую-то вину, про наказание судьбы, но тут же взмывала ввысь от слов "озарение" и "просветление", означавших прощение и его возвращение
