ломалась при малейшей попытке вступить в зону чувствований, где становились бесплодными умозрительные иллюзии. Но свою модель, казавшуюся мне единственно верной и отвечающей моим принципам, я неукоснительно вновь возводил. Мной руководил страх не расстаться с самим собой, не раствориться в ощущениях, поскольку я многого не понимал в этом мире. Ведь в нем сладость и боль сливались воедино, радость непостижимым образом представала грустью, притяжение превращалось в неприятие, черное оборачивалась белым, причем данные метаморфозы ничуть не нарушали законов этой странной сферы. И потому, уверенный в своих способностях к постижению тонких материй, я тем не менее каждый раз приходил к выводу, что в себе самом не слишком-то разбираюсь, ибо даже самые глубокомысленные рассуждения и доводы теряли всякую силу, стоило мне прислушаться к себе на физическом уровне.
В стремлении понять реальность я удовлетворялся, если мне удавалось свести какой-либо акт к четкому мышлению. Однако с любым образом связано бесчисленное множество окружающих отношений – близких и будущих, с замирающим эхом мотивов и зарождающимся сознанием отдаленных результатов. Ценность мысли и заключается в этом дополнении из сопровождающих ее элементов, составляющих с ней неразрывное целое. А истинность и ложность того или иного умозаключения определяется в процессе внутреннего спора, где логика конфликтует с интуицией. И только когда границы меж ними стираются, чистым знанием души мы открываем законы подлинности, ибо ее обертоны подобны музыкальным: отдельно не различимы ухом, но, смешиваясь с основной нотой, модифицируют ее. Также и ощущения – едва возникающие сплетаются с уже ослабевающими.
Связь с Даной я объяснял себе собственным вожделением, сексуальной жаждой, ну и, естественно, внешней привлекательностью моей упрямицы. Наше единение представлялось мне произведением искусства в ходе создания. Я наслаждался, наблюдая его эволюцию, и упивался интенсивностью своей внутренней жизни, неким катарсисом, разжигавшим волнение в крови, ведь скрытое в глубинах души искусство, как и всякое другое, познается по своим плодам. Однако чувства мои, вполне парциальные в своей самодостаточности, не побуждали меня к действию, к преодолению ситуации. Я получал эстетическое удовлетворение от происходившего между нами, и даже слезы Даны органично вписывались в это творение,– без них его композиция лишилась бы утонченной соразмерности и совершенства. Включая в себя любой поворот головы, каждое движение и слово Даны, оно в своей партитуре с необходимостью содержало и влагу ее глаз и губ.
Даже неприятие Даной моего представления о "правильном" ходе событий принималось мной наравне со всем остальным без оговорок, мало того – возбуждало меня, впрочем, как и любое сопротивление с ее стороны. Измени она свое поведение, желанный образ в моей душе разрушился бы, но чутье ее не подводило и вынуждало скрывать отрицание устраивавшего меня баланса. Я понимал это краем сознания, однако затаенно следил за вызреванием катаклизма, не замечая при этом собственной жестокости, поскольку считал слезы Даны, явные и скрытые, необходимым элементом для его развития. Именно они каждый раз и порождали напряжение в самом ядре туманного облака, состоявшего из недосказанностей и неопределенностей. И это напряжение, постепенно накапливаясь, формировало в нем грозовой разряд, способный изменить ландшафт нашего с ней мира. Мне даже казалось вполне естественным уклонение от действий с моей стороны, ведь только Дана являлась движущей силой, причиной и следствием этой замкнутой сферы, находящейся, как шаровая молния, в неустойчивом состоянии и ожидающей большого взрыва для разрушения старого и рождения нового качества.
Бродя по городу, я везде натыкался на места, связанные с ней. В душе высверливалось болезненное отверстие, попадая в которое, любая сторонняя мысль испарялась, точно капля воды в раскаленном горниле,– все неизменно возвращалось к нашей с Даной связи, уже не казавшейся мне безоговорочно стабильной. Ведь никакими ласками не приручить женского желания нравиться многим мужчинам. Слишком уж беспечной Дана выглядела перед отъездом, да и что может помешать ей в любой момент улизнуть от меня. И тогда, возможно, мне придется выслеживать ее так же, как это делает смешная девчонка, что по-прежнему таскается за мной, точно хвостик. Привязать бы Дану к себе невидимой бечевой, дабы всегда находилась в поле зрения, как моя преданная фанатка, которую я замечаю там и сям через отражения в витринах магазинов…
***34
Эта странная дамочка преследует Никиту наравне со мной, и пару раз я чуть не сбила ее с ног, когда бежала, пытаясь не упустить своего избранника. Она по непонятной причине вдруг оказалась рядом, несмотря на то, что я оставила ее далеко позади. Однако нечто все-таки делало мою необычную соперницу внешне удаленной: казалось, стоит лишь руку к ней протянуть, ан нет, пространство вокруг нее, точно невидимая подушка, оказывало упругое сопротивление, мало того, настойчиво втягивало меня в особый хронотоп, где время ощутимо трансформировалось, сжималось и даже обращалось вспять.
-Не скажите, который час?- между тем обратилась ко мне дама с улыбкой. Мне даже показалось, что, прошелестел ветерок, хотя в данный момент было абсолютно безветренно. Не отпускало ощущение, что я попала в промежуток между двух крайностей – порядка и хаоса, достоверности и невероятности,– словно зависла в точке между пониманием истины и собственными фантазиями. В этом таилось нечто явно опасное для ума, но с таким удивительным приключением мне открывались недосягаемые ранее перспективы.
-Уже три,- ответила я, боясь показаться невежливой. В колеблемой светотени шелестящей листвы деревьев лицо моей собеседницы ежесекундно изменялось, точно муаровая поверхность.
-Скажите, а ведь мы гоняемся за одной целью,- решилась я. Дама вновь улыбнулась, и точно какое-то юркое вещество чудесным образом скользнуло из нее в меня.
-Тебя, кажется, Даша зовут?
Боже, какой голос – музыка! На ум приходили рассказы о гипнозе, зомбировании и прочих подобных ужасах. Но, оплетенная тысячей невидимых звенящих нитей, я уже ничего не могла сделать: они вибрировали и своими пульсирующими звуками наполняли мне душу незнакомым томительным наслаждением.
-Откуда вам известно мое имя?!- воскликнула я в волнении.
-Вы ведь что-то делаете со мной?… Вот сейчас, я чувствую...
-Чувствуешь? Это хорошо, значит, все у тебя будет.
-Что будет?!- меня сотрясала дрожь, пока я вдруг не ощутила прикосновения своей нечаянной наставницы.
-Ты не блуждай за ним тенью. Просто подойди.
-Мне страшно. Кто вы?!
-Ничего не бойся,- выдохнула она и скрылась за углом дома. И тут же радостная тревога охватила меня, будто произошедшее предваряло нечто большое, новое, к чему я не была пока готова. Мысли возвращались к странной даме и удивительным образом согревали: от нее исходила забота, какой я никогда ни от кого не ощущала. Да почему она должна заботиться обо мне? Кто я ей и кто мне она? Эти мысли возникали, правда, как-то отвлеченно, словно ответы на них можно было извлечь из собственной души, лишь нырнув туда поглубже.
Кто ж и позаботится обо мне, если не она, подумала я удовлетворенно. Хотелось петь, летать, казалось, что сразу за углом меня ожидает чудо. Набежавшее, было, облако расслоилось, и сквозь разреженные его волокна блеснуло солнце. Подул легкий ветерок, и улыбка расслабила мне лицо. Окружающий мир послойно смывал со своей поверхности пыль и начинал сверкать как чистое стекло, открывая краски, раньше не доступные зрению. Прохожие стали казаться мне приветливыми, продавщица ларька улыбнулась в ответ, толстый дяденька остановился и внимательно на меня взглянул, совершенно уподобившись пингвину. Я засмеялась, он прыснул, и оба мы расхохотались – просто так: друг над другом.
-И чего это ты заливаешься?- спросил он, вытирая слезы от смеха.
-А вы?
-Уж больно ты потешная – точно птенец вылупился из гнезда и первый раз небо и солнце увидел.
-Так и есть.
-Здорово. А у меня сегодня сын родился.
-Поздравляю!
-Хочешь в кафе мороженого поесть? Угощаю.
-Баскин Робинс!
-Идет!
Мы съели по два гигантских "баскина", продолжая смеяться и прикалываться. Дядьку звали Пашей, и работал он в процветающей фирме ведущим менеджером по продажам.
-Беру тебя, Дашка, к себе в отдел! С такой цыплячьей радостью жизни ты осчастливишь любого клиента и вынудишь его купить даже дырку от бублика. Нам самое главное – позитивный образ. Прическу изменим, приоденем тебя – ты ж по-другому смотреться станешь. Кстати, а чего ты сияешь?
-Жить здорово.
-Точно. Вот я сына родил, знаешь, какое чудо – стать отцом. А ведь мы с Мариной три года не могли... ну, это... сделать ребенка. Я уж думал, не будет у нас детей. Так-то, желторотик.
-А вон там, в углу бара, сидит один человек,- сказала я.
Паша посмотрел внимательно и шепнул:
-Он тебе нравится.
-Да, но я ему безразлична.
-Не факт,- рассудительно произнес мой новый приятель,- от решительности и позитивного настроя зависит очень многое. Не комплексуй, мой тебе совет.
-И что – подойти?
-Иди,- кивнул он, и с бьющимся сердцем я пошла к столику, за которым сидел Никита…
***35
Без Даны я пребывал в тоске и пустоте, однако ни с кем другим не хотел встречаться. В ее отсутствие мне все труднее удавалось быть таким, каким меня привыкли видеть окружающие.
Сегодня в поисках уединения я забился в дальний угол бара. Коньяк несколько снял напряжение, но тут ко мне подсело существо с всклокоченной головой.
-Привет,- судорожно произнесло странное создание – из тех, что шатаются в поисках приключений. Сразу на ум пришла Гостья, хотя никакой связи между ними не имелось.
-Ты кто?- спросил я и поморщился, но что-то смутно знакомое почудилось мне в беззащитно дрогнувшей линии ее рта.
-Я Даша.
-Ты зачем сюда села?
-Никита...
-Откуда тебе известно мое имя?!
Существо обреченно вздохнуло, и до меня дошло – это та самая девица, что следовала за мною тенью несколько месяцев наравне с Гостьей. Они могли где-нибудь пересечься, я даже живо представил их встречу – дама из Серебряного века, с вуалью и томным взглядом, и девчонка, похожая на оборванца – два не сочетаемых мира, которые что-то все-таки соединило.
-Возьми меня на работу курьером,- неуверенно произнесла девчонка.
-На черта мне курьер?- внимательно рассматривал я ее удлиненные черты, узкие губы, носик с веснушками и глаза с затаенной тоской, представлявшие ввиду своей ясной прозрачности определенный художественный интерес. Нельзя было с уверенностью сказать – хороша ли она, между тем в лице ее присутствовала своеобразная утонченность, а также нечто весеннее: опушенное и нежно-желтое.
-Слушай, это ты следила за мной?- спросил я и налил ей коньяка. Она смело выпила:
-Вывихнул ты меня.
-Влюбилась?
Даша кивнула и протянула мне пакет из рюкзачка.
-Вот – из неотправленного тебе.
Я ошалело взял пачку писем, стянутых резинкой, и вынул одно,– в нем были стихи. Во втором – также, и в третьем, и в четвертом. Мало того, первые же строки показались мне великолепными. Хотя, возможно, я
