ко мне. Покрывая дорогие руки и лицо поцелуями, я смешивала свои слезы с его выступившими слезами и не понимала вопроса:
-Так ты простила меня? Простила? Перестань плакать, это невыносимо.
Сергей всегда был предельно точен в выражениях, но сейчас пришлось его поправить:
-Это ты должен простить меня.
Тело мое вздрагивало от звуков, рвущихся из груди, ведь он запретил мне плакать, и я боялась ослушаться.
-Господи, за что ты дал мне ее?
-О ком ты, о ком?
-О тебе, иди сюда, я так соскучился.
Он лежал – спокойный и расслабленный, совершенный, как бог, и внимательно меня разглядывал. Высматривал ли он фальшь или что-то еще, сдерживаться я уже не могла, точно дорвалась до вожделенной пищи. Целуя его с ног до головы, я приникала к нему и извивалась, пронизываемая исходящим от него током. Женская алчность уже не пугала меня, смирять ее было невмочь. Хотя я с ужасом ожидала строгости Сергея и особо того, что он остановит меня или даже прогонит. Но он гладил меня по щекам, удерживал за подбородок и целовал. Тогда я понимала – все хорошо: я прощена и мне позволено любить его, а раз так, нужно спешить, дабы насладиться этой милостью, пока все не переменилось.
-Как я тосковал по тебе,- шептал он, удивляя меня: ведь это я тосковала, так что жизнь мне опостылела.
-Говори, говори,- просила я, ведь слова его являлись отпущением моих грехов, и чем больше я их слышала, тем больше милости получала, которой, конечно, не заслуживала, но и преступнику дают шанс исправиться. Я готова была спать на полу, отказаться от пищи и воды, отречься от отца с матерью, лишь бы находиться рядом с ним. Прошлое казалось бледным негативом в сравнении с нестерпимым светом и красками, какими сейчас наполнилась реальность. Но я знала – один Сергей владелец их, и стоит сделать шаг от него, все сразу потухнет.
Как дорога была мне каждая деталь его быта, и когда Сергей по-домашнему попросил искупать его, радости моей не было предела – я помчалась готовить ванну. Теперь невозможно было принудить меня отдать это счастье, и даже беспомощность моего возлюбленного служила мне: сдерживаемые силы выплеснулись наружу.
-Давай скажем твоему другу, чтобы уехал в город. Хочу все делать сама!- твердила я в возбуждении, но Сергей осаждал меня:
-Не забывай, это его дом.
Рома мне нравился, и я была ему благодарна за Сережу, однако сейчас он мне мешал. Я ничего не могла поделать со своей жестокостью, и Рома понял, что должен уехать…
***32
Лена повезла Сергея по тропинке к озеру, а мне предстояло собрать вещи и удалиться, чтобы оставить влюбленных наедине. Конечно, я сделал вил, будто сам так решил. Хорошо еще моему другу было недосуг предъявить мне, виновному в раскрытии нашего убежища, претензии,– он пребывал в радостном настроении, а вот его избранница смотрела на меня напряженно. Уводя взгляд, она как бы пыталась ревниво вычеркнуть меня из окружения Сергея, так что не оставалось никаких сомнений – я молчаливо изгонялся из уютного теплого мира. Да и все, кого я невыносимо, мучительно любил, отделялись от меня своим сторонним счастьем.
Я всегда нуждался в поддержке, ведь, даже просто описывая кому-либо свою прогулку, начинал непроизвольно вязнуть в мельчайших деталях: как шел, споткнулся, увидел странную птичку... До главного события могло так и не дойти: по пути следования рассказ вопреки моим усилиям сворачивал в сторону. Сергей никогда не перебивал, хотя мое, со всеми подробностями, повествование обычно резюмировал короткой фразой:
-В общем, как я понял, ты неплохо провел время.
Ему одному я стремился передать все самое интересное и необыкновенное из моих восприятий, разумеется, с переменным успехом, ведь слова в своей абстрактности и двусмысленности часто никак не соизмеряются с реальностью. Я всегда ощущал себя пленником языка, ибо, как ни старался, с ужасом понимал, что описываю мир, совершенно не похожий на тот, в котором живу. И как это люди, каждый раз всего лишь издавая набор звуков, понимают друг друга и даже сообщают собеседнику нечто, облеченное смыслом, впрочем, далеко не всегда тем, который в действительности хотят передать.
Слова неизменно комкали и искажали мои мысли, растягивали их, выгибали, переворачивали и придавали им порой противоположное значение. Втайне я тешил себя надеждой на интуитивное понимание Сережей моих чувств, и, вполне отвечая моим чаяниям, он убеждал меня изливаться в стихах и прозе. Однако, подкладывая в изголовье моей кровати книги по психологии, он тактично намекал этим, что мне следует обдумать некоторые свои проблемы изнутри. И я покорно читал о фиксациях и вытеснениях, оральных и анальных фазах развития, транспозициях и инверсиях, находя себя полнейшим шизоидом и извращенцем, зацикленным на инцестуозных влечениях и заплутавшим в эдиповом комплексе где-то в самом раннем возрасте. Но разве эти знания могли уменьшить мою любовь к Лизе и Сереже, каких бы успехов в изучении психических явлений ни достигла наука.
Сегодня я получил почту от Лизы, своим замужеством отрекшейся от меня окончательно, и мне расхотелось жить, о чем я никому не сказал, и своему другу – в первую очередь. У него есть Лена, а я больше не нужен ему, и моей нежности отныне запрещено молчаливо томиться рядом с ним. Предстоит страдать в одиночестве, покинутому всеми. От этой мысли сердце ныло нестерпимо, точно от него отрывали куски, да так и было: Сергея заполучила Лена, и Лиза теперь потеряна мной,– кто-то другой стал близок ей, какой-то мужчина, чью фотографию я не желал видеть.
Мир жесток, несправедлив, ненавистен: Лиза предала меня – моя маленькая Лиза. Пока она не шла замуж, казалось, все может измениться. Хотя на что я надеялся? На исчезновение законов природы и общества? Сестра написала подробное письмо с теплыми, ласковыми словами из нашего прошлого, но я знал, что остался один на свете. Все самое счастливое в жизни с детства было связано с ней. Я помнил чарующие звуки, издаваемые ее скрипкой. Тоненькая, как былинка, с огромными глазами, озарявшими лицо изнутри тайным чудесным огнем, Лиза олицетворяла для меня музыку.
Когда мама решилась стать строгой, а на деле совершила невероятную жестокость – запретила нам с сестрой спать в одной постели, я ночью, крадучись, пробирался к своей маленькой Лизе и сворачивался клубком в ее ногах, чтобы не разбудить. Однако она слушалась маму и прогоняла меня, несмотря на то, что любила обнимать и ласкать своего рыжика. Ее родной запах приносил умиротворение и наполнял меня нежностью. Лиза являлась моей частью, из нее и состояла моя душа. Мама хмурилась, замечая мои взгляды, и я никогда больше не озвучивал крамольных мыслей и желаний. Детские мечты исчезли, но разве мог я разлюбить свою маленькую Лизу? И вот теперь я один – брошен, покинут, жалок сам себе.
Кто-то вошел в дом, в сенцах задели ведро, потом отворилась дверь в комнату. На удивление это пришла Ксения. Она села напротив, и мы некоторое время молча смотрели друг на друга.
-Знаешь, вовсе не Сергей притягивал меня к вашему дому,- сказала она.
-Да, а кто?- удивился я, наслаждаясь видом ее черных кудрей, обильно обрамлявших живое лицо с горящими глазами.
-Ты,- произнесла она с мальчишеской хрипотцой, и я вытер просыхавшие слезы, с любопытством высматривая оголенную полоску ее тела между свитером и джинсами.
-Правда, Рома. Ты приснился мне сегодня, мы целовались. Давай поцелуемся как в моем сне?
-Выдумщица,- улыбнулся я, а Ксюха слезла с кресла и пристроилась рядом.
-Нет, серьезно, во сне ты хорошо это делал.
Ее хрипловатый голос с высокими ломкими нотами и странными модуляциями приводил меня в волнение.
-Холодно, простынешь,- обнял я ее за плечи.
-Ты согреешь.
Не знаю, как это случилось, но я вдруг понял, что целую ее, а она вывернулась и впилась мне в губы, застелив окружающее своими черными локонами.
-Вот что мне было нужно – целоваться с тобой! Я знала, знала! И обязательно займемся любовью! Не отвертишься и больше не прикинешься скромным мальчиком.
Я проник руками ей под свитер и наконец-то коснулся вожделенного, теплого, на удивление упругого тела.
И как это она учуяла меня? Ведь именно с ней я чувствовал уверенность, хотя никогда бы не сделал первым ни единого шага. Но, даже не предприняв ничего, не направив движений тела в пространстве, сидя здесь, на полу дачного домика, в слезах о пропавшей детской любви, я ощутил какое-то могучее дуновение меж нами. Оно мгновенно соединило два наших мира, став благодатной для столь несхожих созданий средой, где и произошла встреча, где молчание – особая речь, а ускоренный ритм дыхания – код доступа для двух амфибий, живущих по разные стороны глади этого океана, но способных соединяться на его границе.
-Никуда тебя не отпущу!- заявила Ксюха.
-Ишь, надумал уезжать! Останешься жить у меня, понял?
-А твой дед?- испугался я подобной решимости.
-Ты ему нравишься, скромник рыжий. Скажем – на время.
Никогда не знал я таких восторгов, несущих тебя как с крутой горы. И на удивление все получалось, будто мне уже доводилось заниматься сексом. Втайне я боялся первый раз не справиться, теперь же точно многоопытный любовник с вожделением и самодовольством подчинял себе страстное и гибкое девичье тело. Мгновеньями вспыхивали в душе островки безудержного счастья, и тогда я казался себе песчинкой безграничного золотого пляжа, омываемого теплым океаном. А подружка моя извивалась как кошечка, норовя пиявкой присосаться ко мне: это и смешило и распаляло – вид ее закрытых в истоме глаз приводил меня в неистовство. Оказывается, я мог дарить наслаждение живому существу!
Мы соединились, и в этом полете я становился исчезающе малым, сжимаемым в точку и одновременно беспредельным, ибо наконец-то сумел изменить свою структуру и вписаться в окружающий мир естественно и органично. Но мне уже хотелось большего с моей новоявленной возлюбленной,– я желал объять ее и замкнуть в себе.
Мои восторженные и неясные речи Ксюха слушала так, что не возникало сомнений – уж она-то воспринимает их правильно. Слова не являлись для нее экраном, отделявшим то истинное, что я хотел передать: она договаривала за мной неоконченную фразу, мысль, переворачивала их и ставила на ноги, заставляя играть гранями, предполагавшимися, но по неумению мной не достигнутыми. А значит, я видел и осязал действительное, в чем раньше очень сомневался, по причине чего о многом умалчивал.
После всего произошедшего с Ксюхой и после разговора с Сергеем я переместился в соседний дом, где ночью у меня поднялась температура. Ксюха преданно ухаживала за мной – поила травами и кормила кашей. Однако это была мнимая болезнь, просто я оказался перед серьезнейшим выбором, влекшим за собой весьма важные последствия. И даже мой многоопытный друг ничего не мог мне посоветовать.
Разумнее было бы сбежать в Москву, но вопрос состоял вовсе не в том, как поступить. Следовало решить: каким стать, чтобы соответствовать нашей с Ксюхой любви. Как странно, одна женщина разлучила меня с Сережей, а другая – с самим собой. Так вот что значит – любить их.
Рано утром я пошел к озеру, которому всегда поверял свои мысли. Сегодня оно совершенно по-особому блестело на
