лежащей где-то в потаенной, сокрытой женской глубине. Но та же природа наделяла Дану неиссякаемым стремлением к самосохранению и побуждала к побегу – к этой извечной игре ускользания, растворения в океане, дабы я острее ощущал ее отсутствие как потерю.
Между тем методичный челнок разума, расчленявший и дробивший до бесконечности каждую мысль для ее тестирования, ненадолго затих, позволив им всем спонтанно объединиться, что неожиданно породило новое содержание. С поразительной четкостью мне открылась порочность собственного нарциссизма, а взлелеянный катарсис на поверку предстал прикрытием ужасающей незрелости моей души.
Ведь, упиваясь глупой гордостью за свое умение приносить физические наслаждения Дане, я не вдавался в такие тонкости, как ее стремление ощущать себя свободной личностью, и отгораживался от ее чувств, как от женского балласта. Она искала интеллектуального контакта и не желала мириться с физиологически зависимой ролью. А что я?! Взрослый мужчина или все еще детеныш, отстаивающий свое право на любовь матери и самостоятельность?
Хотя внутренний голос упорно требовал защищаться от внедрения в святая святых кого бы то ни было, я же пока не собрал себя из разрозненностей, не соединил их в единое целое, и любое вмешательство извне могло помешать процессу. Тем не менее меня слишком обескураживал стыд от собственного тупого самодовольства многими своими, по большому счету ничего не значащими, достоинствами, которые раньше я относил к достаточно весомым, ибо они нравились окружающим, особенно женщинам, притом, что собственно ко мне как личности почти не имели отношения. Это были природой данные особенности – черты лица и некоторые физические качества, а также врожденные свойства характера и темперамента, так сказать родовые признаки,– случайно, из-за игры природных сил оказавшиеся внешне привлекательными, но от моего духовного развития совершенно не зависящие.
И что я отстаивал? Суверенность в пустой квартире или возможность просыпаться одному? А ведь после встречи с Даной я стал испытывать настоятельную потребность озвучить свое пространство, и она с легкостью заполняла не только паузы моей физической жизни, но и мои мыслительные ниши, да что там ниши – провалы, в которые сам я побаивался заглядывать и которые до времени обходил извилистыми путями.
Своим интеллектуальным напором Дана развила во мне самокритичность, а беззащитностью своего тела сняла мои детские комплексы и зажимы психики, не позволявшие мне раньше анализировать собственные движения. Именно благодаря Дане я разглядел себя со всех сторон, и многое понял – на уровне чувства. Она вела меня, как проводник, к каждой мысли, и я нуждался в ее постоянном присутствии, не столько для самопознания, сколько для построения нового себя – того, кто уже маячил в проекте со всеми необходимыми изменениями и дополнениями. Но требовался мастер, указывающий, правильно ли идет строительство, не перепутаны ли чертежи по сборке.
Я ощущал, что перешагнул некий рубеж, завершив часть какой-то важной программы своего разума, реализующейся фрагментами, в определенные отрезки моей жизни. Сейчас был один из них: я ухватил нечто, именуемое истинным желанием, то, чего я хотел глубинно. Это открылось само собой: я пробивался к чему-то неведомому, с мучительными импульсами и остановками, и пришел к самому себе – тому, кто не лжет, не замазывает картинку, а открыто говорит о своих слабостях и потребностях. Страх потери независимости на поверку, в честном разборе, оказался детской эгоистичной боязнью принятия на себя риска. Я опасался проверки наличия в себе истинной мужественности,– на присутствие которой втайне очень надеялся,– по причине извечного сомнения в том, что каким-либо образом ей всегда мешало нечто инфантильное, инертное, женоподобное. А ведь пассивное начало дается душе для равновесия, о чем я все время забывал. Но подступил вплотную момент, и мне ясно открылось: этот путь можно пройти, только принимая на себя всю ответственность за выбранные решения. Лишь это теперь я считал своей подлинной жизнью, остальное представлялось мне детской игрой на подступах к ней.
Чемоданы с вещами Даны ожидали возвращения хозяйки в моей гардеробной, и тем не менее пару раз мне нестерпимо захотелось переночевать в ее квартире. Я не жаловал этот тесный скворечник, где при своих габаритах вечно опасался задеть какую-либо полку, но когда тоска становилась невыносимой, спасали меня только постель Даны, ее подушка и запах.
Однако сегодня сердце мое трусливо металось, точно белка в колесе: если у нас с Даной к концу третьих суток, когда таковые случились, наступило пресыщение и взаимное отторжение, как мы станем жить вместе? Правда, это было давно, но она до сих пор панически боялась пресловутой цифры. К тому же, я не мог смириться с мыслью, что мне придется подстраивать свои планы под нее. Дана ассоциировалась у меня с чувственными наслаждениями, несмотря на то, что являлась интереснейшей собеседницей. А какая она спорщица и говорить не приходилось, но я вдруг с ужасом представил себя в мятой пижаме, каких отродясь не имел и все же стойко закрепившихся у меня с представлением о семейном мужчине. Это ломало цельный образ Даны в моем сознании: она не сочеталась с прозаической домашностью и сонным утренним видом, а тем более с заботами об обеде или стирке.
Слоняясь из угла в угол, я рисовал картины нашего совместного проживания, но все комкалось. Оказывается, я понятия не имел, какая Дана в быту. В ее маленькой квартирке на ночном столике мне помнились милые живописные залежи: помады, лаки, расчески и кисточки. В ванной висел ее белоснежный пушистый халат, вокруг которого царили романтические запахи свежести. Этот непостижимый, тайный, притягательный мир был просто создан для производства желаний и их реализации. Ничто в нем не напоминало мне спокойный, добропорядочный и дорогостоящий уют родительского дома, созданный матерью. Дана не вязалась с образом хозяйки,– я не мог представить кастрюль и жаровен, борщей и пирогов в контексте с ней, а о заботливости с ее стороны и говорить не приходилось. Скорее это я беспокоился о ней,– она со своей рассеянностью часто теряла всякие мелочи. И в плане ужина было бы опрометчивым полагаться на нее, способную насытиться стаканом молока на ночь. Обычно я сам покупал продукты для вечера. А чего стоили наши утренние битвы, после которых ни о каком совместном завтраке и речи не могло идти! Возможен ли семейный мир с Даной?
На очередной корпоративной вечеринке я решил еще раз проверить себя и для этого приударить за нашей секретаршей Люси, пикантной шатеночкой, в свое время сразу попавшей в мой список "про запас". Правда, до сих пор недосуг было заняться ею, она же давно имела на меня виды и мило смущалась, принося кофе в мой кабинет. А какими вкусными домашними плюшками она регулярно меня прикармливала!
Приятно огорошенная моим вниманием, Люси боялась спугнуть удачу и почти не дышала, сидя рядом со мной в машине, тогда как я лихорадочно пытался привести себя в состояние сексуального возбуждения, хватаясь то за одну, то за другую эротическую фантазию. Торопливо поцеловав свою жертву, я решил не оставлять себе шансов для побега, поэтому сразу предложил:
-Давай-ка поужинаем у меня дома.
Она порозовела от удовольствия, я даже услышал ускоренный стук ее сердечка, и на мгновенье совесть во мне шевельнулась змеей. А Люси, очутившись в моей кухне, с энтузиазмом взялась за приготовление глазуньи с ветчиной, правда, выяснилось, что нет хлеба. Пришлось оставить гостью хозяйничать и, отогнав назойливое чувство вины, отправиться в супермаркет.
Странно, но пространство за дверью как-то сразу успокоило меня. Я спустился и наткнулся на старушек с первого этажа, которые, постелив ветхий коврик перед своей дверью, умилялись видом соседского пуделя, ведомого своим хозяином на прогулку. Тотчас припомнилось детство с неискоренимой мечтой иметь собаку, по причине чего тогда я дружил с беспородным псом Тёмой, жившим в укромном углу нашего парадного. Сердобольные жильцы подъезда прикармливали его, и я нет-нет, да утаскивал из дома котлеты для своего мохнатого приятеля.
Мне всегда очень нравилось то, что двор наш старомодно отгораживается от улицы маленьким сквером и витой оградой. Сейчас взгляд мой привлек фонарь над соседним крыльцом. Он еле теплился, видно желая перегореть. А впереди сверкали витрины супермаркета и завлекали своими огнями спешащих людей, но, охватывая довольно-таки широкую полосу тротуара, они все же не смогли разорвать полутемный круг, из которого я так и не захотел выйти. Ночное небо и свежесть морозного воздуха наполнили меня странной музыкой, уносящей воображение в бездонную даль бесприютности.
Наверху ждала Люси, чуждый вкус губ которой породил у меня ясное понимание, что я страстно хочу в Париж. На мгновенье мелькнула мысль о дипломате с несессером и пакетом чистого белья в дорогу – было бы неплохо иметь их сейчас при себе. Но стоит ли думать о таких пустяках, улыбнулся я и проверил свой бумажник, в котором помимо пластиковых карт оказался забытый после краткой командировки по делам Журнала загранпаспорт с открытым "шенгеном".
Это был знак. Все стало ясно на фоне мерцающих звезд: связи сцепились, обрели тело, актуализировались, так что мне даже не потребовались усилия и отвага, чтобы поверить себе – узнавшему главное: заменить Дану нельзя никем.
Из такси я позвонил Люси, наплел ей каких-то кренделей и в завершение сказал:
-Будешь уходить, дверь захлопни. Прости, срочные дела.
Картинка с девушкой на фоне моей кухни вспыхнула и погасла, как перегоревший экран, я тотчас забыл о ней, поскольку уже мчался в аэропорт.
Всю дорогу мне было трудно сосредоточиться, мысли рассыпались точно бусины, но, доверившись Желанию, я больше не боялся ошибиться.
Несмотря на задержку рейса, самолет прибыл в Париж к часу, когда Дана по моим прикидкам, скорее всего, обедала: обычно в это время дня у нее в отсутствии чего-либо съестного начинала кружиться голова. Следовало поискать ближайшее кафе возле парижского офиса Шимановской, с чего я и решил начать. Главное было решить, как доехать до площади Согласия, чтобы потом попасть на бульвар Османна. Странное Нора выбрала место для офиса, будто выполняла заказ своей новой подруги, для которой оно являлось культовым.
Проходя и придирчиво вглядываясь в лица за окнами-витринами, я довольно-таки быстро нашел среди них Дану, сидевшую в маленьком бистро с высоким худым мужчиной средних лет. Она тут же увидела меня, однако как ни в чем не бывало продолжила беседу со своим спутником, но взгляд ее не потерял со мной связи и даже сделался центром определенной сферы, трансформировавшей окружающую реальность. Я ощутил это физически: тротуар, выложенный розоватой брусчаткой, выгнулся подо мной, так что приходилось балансировать в попытке устоять. Дана достала из сумочки мобильник и положила его рядом на столик, намекнув этим, чтобы я набрал ее номер, а затем односложно отвечала в трубку
