припрятали. Брали уж богатые тони, и мы возьмем.
Ватажились недолго, на двух подводах пустились вдоль Оки. Алалыкин и Ермолай верхами. Торная дорога скоро потерялась в прибрежных зарослях, потянулась едва заметная колея, петляя в прогалинах и вырубках леса. Торопились засветло отыскать ладьи, да снарядиться на ночные тони, когда рыба сонно бороздит брюхом по отмелям, не пугливая, доступная. Правда, комар разбойный в теплые ночи тучами, но для рыбака он не помеха. Смажет прогорклым жиром безволосую часть лица, руки и пошел невод бросать, да отфыркиваться от удовольствия, когда чуется, зацепили живого серебра на пару пудовых корзин, а то и более…
30.
Хан недомогал. Ранним хмурым утром, припадая то на одну, то на другую ногу вышел из шатра. Оглядел с высоты холма свое необозримое войско. Прямо перед ним стоял его царский полк в желтых халатах и с такими же желтыми конскими хвостами на копьях. Справа тумены Дивея-мурзы, славно облитые шоколадом, слева ногайцы Теребердея. Эти носили рыжую сряду, в хитрости сравнивая себя с лисами, на копьях такие же рыжие конские хвосты. Впереди оранжево маячил сторожевой полк. Хан обернулся и всмотрелся в цветастые шеренги янычар и турский обоз с пушками и темной конницей. Настроение у него, не смотря на хворь, победное, легкое.
─ Мы никогда так медленно не ходили,─ все же недовольно проворчал царь,─ уже несколько лун тащимся по московским землям.
─ Турский обоз с нарядом виноват, мой великий повелитель. С ним быстро не побежишь.
─ Посади янычар на телеги, я хочу быть у Серпухова до вечерней молитвы.
─ Отсюда Теребердей побежит к Сенькину перевозу, днем оглядится, а вечером будет на той стороне и пойдет к Москве. Проводники есть. Мы выйдем на Серпухов главными силами и откроем пальбу из всего турского наряда по урусам. Они стоят там и ждут нас.
─Их много?
─ Знает только один Аллах, великий повелитель, мы возьмем их обманом. Оставим наряд травиться, а сами пойдем одни к Тарусе, другие – к Сенькину перевозу, сакмой Теребердея. Сойдемся у Пахры, а там Москва под носом.
Девлет-Гирей внимательно слушал своего советника и в знак согласия возносил хвалу Аллаху.
Михаил Иванович встал с восходом солнца, увидел хмурый рассвет. Ползли невысокие тучи, роняя мелкие капли дождя. Все верно, о непогоде говорили ему натруженные походами и простуженные ноги и спина. Верный Никита сделал ему на ночь примочку из настоя лопуха и сейчас готов слить умыться. Михаил Иванович любил утрами освежаться по пояс. Он немного прошелся перед шатром с думой о семье, о доме, о басурманине-крымце, сбросил с себя нательную рубаху, и – пошла купель. Князь фыркал и отдувался от порций прохладной воды, какую Никита набирал из кленового ведра ковшом и лил то на руки, то на шею, то на лопатки, растирая заматерелое тело. Мышцы играли и были еще крепки, хотя князю шел седьмой десяток лет. Когда кончилась вода, Михаил Иванович подхватил широкое холщевое полотенце и стал с удовольствием растирать влажное тело. Оно загорело, запарило в утренней прохладе, как горячие вареники, которые он любил со сметаной.
Из шатра выскочил возмужалый и рослый княжич Иван, молвил:
─Господь в помощь, батюшка.
─ Благодарствую, сыне, какие сны привиделись?
─Не помню, батюшка,─ ответил Иван, сбрасывая исподнюю рубаху по примеру отца,─ а ну, Никита, окати меня волной студеной.
─ А я видел, Ваня, матушка наша, покойница, хлеба нам с тобой подавала, а мы принимали. Много хлебов! Думаю, вещий то сон, побьем мы басурмана без сомнений.
─ Где он ныне?─ спросил Иван, подставляя под ковш руки лодочкой.
─ У Тулы. Огнестрельный наряд турский его крепко держит. Обуза для него, а нам на руку.
─ Он с ним, как мужик со спущенными штанами запутался в беге,─ сказал Никита, обливая княжича из ковша,─ крымец дик, не привыкший к пушкам.
─ Янычары с аркебузами у него злые,─ сказал Иван,─ но против наших стрельцов и казаков им не устоять.
─Правильно говоришь, ─ князь прекратил растирать тело,─ надел исподнюю рубаху и сказал,─ торопись княжич к столу, да пора в приказную избу. Послушаем последние вести о басурмане, да отпишем грамоту государю, узнаем, пришел ли сторожевой полк, да где оставил заслон. Потом отправлю тебя в Серпухов с Никитой под защиту надежных стен.
Княжич вспыхнул костром от последних слов отца, хотел порывисто возразить, мол, не маленький я, не уж-то вершником не сгожусь, но воспитанный в строгой воле отца, смолчал, понимая, что рисковать своим наследником в битве батюшка ни за что не согласится. Покорно склонив голову, Иван потупил взгляд. Отец глянул на покрасневшее лицо сына, остался доволен его покорностью, но и немым возражением, направился к своему боевому коню, которого в двух шагах за узду держал оруженосец. Княжич последовал за воеводой.
─ Жди, Ваня, следующего года. Жив-здоров буду, возьму тебя вершником в свой полк, или к Хованскому в передовой определю,─ пообещал отец, и увидел благодарный взгляд сына, одним движением на радостях вскочившего в седло.
В приказной избе новый писарь Семен Головин под диктовку князя Ивана Шереметева писал, что 1863 головы сторожевого полка заняли позиции с левого фланга большого полка, а двести конных воинов в доспехах в окрестностях Сенькиного брода остались сторожить хана, мешать ему делать перелаз. Велено, в съемный бой не вступать, а только травиться, да проследить, куда пойдет орда.
Вести об орде шли одинаковые: татары, ступив на русские земли, идут ходко, ночуют в укромных лощинах, как водится, без костров, бесшумным гигантским муравейником там, где покинуло их солнце. Теплые ночи макушки лета позволяют вести себя на отдыхе скрытно и покойно.
«Как ни огромно войско,─ размышлял Воротынский,─ как ни сильно, а вступив на чужие земли, хоронится. Знакомый прием, рассчитанный на скрытный удар». Это не беспокоило, тревожила молчанка передового полка и полка правой руки, хотя Таруса находилась ближе, чем Кашира. Не выказывая своей тревоги, воевода отправился с малой дружиной да княжичем Иваном смотреть, где и как встал сторожевой полк. Воеводы князь Иван Шуйский и окольничий Василий Умной-Колычев утомленные ночным переходом велели войску встать поодаль берега в дубраве и отдыхать три часа. Кормщики готовят горячую пищу, но особливо дымы не пускают, в кострах палят осину, тополь, горящие бездымно. В ожидании сечи горячая пища ободрит войско.
Главный воевода слушал и одобрительно кивал головой.
─И дальше будем скрытны от врага. Пусть покажет свою рать и польстится на Серпуховскую переправу. Как достигнет середины реки, со всех пищалей встретим. Посмотрим, куда повернет. Стрельцов и казаков передвинь, князь Иван, ближе к парому, чтобы от огня пищалей жарко стало басурману.
─ А как не пойдет на перелаз?─ усомнился окольничий Василий.
─Басурман струги с собой не везет, чтобы огнестрельный наряд переправить, он привык все брать у нас, кормиться работорговлей. Плоты рубить тоже не горазд. Попытается захватить наш паром и струги, или приневолит мужиков наших рубить плоты. Пока полон не берет. Можно сжечь или убрать паром, но оставим на глазах для азарта, как бы впопыхах брошенный.
─ Смерч огненный по татарину бросим,─ раздумчиво сказал князь Шуйский,─ собьем тысячи. Тройной тын у Серпуховской переправы сходу не взять. Перелаз отобьем. А он на другой, и там бы так, да где поспеть!
─ Не забывай, князь Иван, он числом велик. Распустится на потоки, и здесь оставит тьму, а то две для нового приступа. Будем следовать вчерашнему уговору строго.
─ Я не супротив, лишь только умом прикидываю. Будь в моем полку с тысячу стрельцов и казаков с пищалями, не оставил бы Сенькин брод. И ты бы такой наказ не дал.
─ По Сеньке и шапка,─ ответил Воротынский,─ почивайте пока спокойно. Басурман явится не раньше, как после полудня, он тоже не на крыльях, да с нарядом. Наши сторожи зорко за ним следят.
Часы ожидания смертельной схватки с врагом всегда проходят томительно и нервно. Русское войско, хоронясь в прибрежном лесу, в трех верстах от Серпухова чутко прислушивалось к звукам на той стороне, а само безмолвствовало. Дозоры сидели в береговом чащобнике, хоронились в дубраве с ветками над головой, зорко всматривались вдаль и после полудня, когда уже солнце поворотило на спад, выныривая меж сизыми дымными облаками, увидели поднимающуюся тучу пыли на шляхом.
─ Идут, хоть и дождь с утречка брызнул, а едино взбили пыль, видно войско огромно!─ сказал Тимур Алалыкин своему напарнику по секрету Ермолаю.
─ Тут брызнул, там, поди, нет,─ урезонил тот, поправляя купеческий кафтан, под которым скрыта кольчуга.
─ Мотай к сотнику, скажи на шляхе пыль столбом.
Ермолай, хоронясь в зарослях кустарника, исчез. Алалыкин ощупал скрытый под кафтаном у пояса обоюдоострый клинок, подобрался весь, замер, глядя на растущую тучу пыли. Вернулся Ермолай, зашептал, хотя враг был еще далеко:
─ Велено разведку пропустить, будут брать сами. Токма дорогу им расширить.
─ Донеси соседям,─ также тихо ответил Тимур.
Ермолай вновь исчез, едва успел вернуться, как на той стороне низкой и усыпанной галечником, куда в половодье ходко идет вода, заливая прибрежный богатый луг, появились всадники. Они остановились, гортанно переговариваясь, и было слышно, ветерок подувал с юга-запада, речь ведут с опаской. Татары указывали на причаленный к берегу паром на двух стругах, на вытащенные на полкорпуса десятка два легких плоскодонок без весел и с веслами.
─Не слышно о чем бают,─ прошептал Тимур, ─ вон того бы взять языка, ишь петушится, видать старшой.
Разведчики рассыпались по берегу влево и вправо высматривая, есть ли тут кто, чтоб схватить и дознаться о войске. Но пусто кругом, мертво, даже птахи не летают. Нет, затрещала сорока на тех, что вверх по реке ушли. Увидели громаду стен Серпуховской крепости, тоже безлюдную, вернулись на перевоз. А пыль приближалась. Вот уж различим стал шум огромной, идущей на рысях конной массы, и татарский дозор, нащупывая брод, а он четко обозначен на берегу колесами телег, двинулись на левый, тоже пологий берег, держа на изготовке луки с заправленными стрелами. Прошли стремнину по брюхо лошадям. Озираясь по сторонам, двинулись мимо струг без весел, парома, выехали на берег и тронули шагом, в любую секунду готовые пустить в противника стрелы и поворотить коней назад. Безлюдно и тут.
─ Урус бежал,─ донеслась до Алалыкина гортанная речь, и всадники скрылись за поворотом лесистой дороги.
Он не слышал шум короткой схватки. Знал, скрутят чисто, извлекут пользу. Только через полчаса, когда на берегу появился сторожевой татарский полк и остановился в ожидании разведчиков, из-за поворота на рысях выскочил один вражеский всадник, и в нем Тимур узнал Семена Головина, хорошо знающего татарский язык, за ним второй и третий воины, переодетые в татарские доспехи. Они остановились на берегу, и, вздыбливая коней, заорали в три глотки:
─ Хурра!Хурра!─ поворотили коней, взмахами рук указывая путь, зарысили в московскую сторону.
В передовых рядах на том берегу произошло замешательство.
─Не признали, не поверили нашей уловке,─ прошептал Алалыкин.
─ Чай они уйдут восвояси?─ не согласился
