Полководец князь Воротынский

тем самым облегчить для себя нагрузку. Но эта нагрузка была ничто по сравнению со смертью и поражением, которыми угрожало близкое татарское войско, ожидаемое здесь с часу на час. Но не только призрак смерти останавливал, но и покорность воеводе, дисциплина и боевая выучка. И тем выше  поднялся  и укрепился дух, сделал каждого героем неуязвимым, гораздо смелее и увереннее, когда русское войско отбило первый  натиск, опрокинуло и уничтожило  почти двенадцать тысяч татар с помощью  гуляй-города так удачно поставленного волей большого воеводы  и Провидения. И они знали, что  будет то, чего не было раньше во главе с другими воеводами. Они верили в звезду Воротынского, служили ему как один преданный человек, готовый исполнить самые трудные приказания не щадя живота своего. И дух этот витал в гуляй-городе, на его флангах среди конников, воевод и князей. Каждый понимал, что победить такое сплочение войска никто не сможет, а оно опрокинет любого. И никому о том духе говорить не  надо, каждый нес его в себе, как матерь носит во чреве свой первый плод, дорожит и лелеет. И уверенная, в следствие своего крепкого здоровья, что родит крепкого младенца, она спокойна и велика для себя. И воин был велик и спокоен, он знал, что бьется за эту матерь и младенца, за новую жизнь, за свою землю и свободу.
Так же, как были уверены воины в своем воеводе, так же  был уверен в войске Воротынский. Уверен в преданности Отчизне, стойкости, выносливости, в хорошем обучении, чем занимался постоянно. Он и они были как ствол дерева со своими ветками – одно целое, неразделимое, питающиеся одними  соками земли, принимая на себя шквалы ветров, зной и ливни, вместе стонали и вместе крепли.
Враг же пришедший на чужое поле и испуганный первыми неудачами был уже сломлен, только еще не понимал постигшую его  безысходность и горячился, как бы противясь своему близкому разгрому.
Скупые повествования авторов и  историков как древних, так и современных о событиях грозного нашествия татар, многодневной битвы при Молодях для нас бесценны. Но более важны архивные документы, основными из которых являются роспись Разрядного приказа, в частности: «Память боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичу Воротынскому с товарищи» выданная государем и Боярской думой, полковая роспись, ряд летописей,  а также  «Повесть о бою воевод московских с неверным ханом» неизвестного автора, скорее всего участника событий, поскольку он сообщил многие подробности сражения, а также развернувшееся дело по дням недели и числам. Тщательный анализ этих документов дает нам правдивую картину побед в сражении с многократно превосходящими силами противника и военного гения Воротынского,  которого государь откровенно затирал, не без влияния местничества князей и воевод, не поставил  главнокомандующим, скажем, в том же трагическом 1571 году.
Не  только потому армия хана Девлет-Гирея оказалась на берегах Пахры и Рожая, что все дороги ведут в Москву, а потому, что враг поставил стратегическую цель: покорение Московского государства. Основания к тому у него были. Во-первых, прошлогодний разгром береговой армии, сожжение Москвы, разорение  юго-восточных, юго-западных земель, угон огромного полона, скота, что подорвало людские резервы и хозяйственную мощь этих областей и в целом страны, внутренняя нестабильность общества от погромов тверской и новгородской земель, неурожая, голода и язвы, опустошающие население. Во-вторых, прошлогодний успех высоко поднял  моральный дух татарского войска, укрепил материально. К тому же армия, оснащена современным оружием, основательно подкреплена живой силой со стороны Османской империи, создано явное превосходство  в численности, что являлось основой военных успехов орды. Стратегические расчеты Девлет-Гирея и его военного советника Дивея-мурзы и других приближенных хорошо увязывались  с тактикой ведения войны. Это быстрый набег без распыления сил, применение тактических хитростей. В-третьих, хан утвердился в мысли, что у Иоанна нет толковых воевод, способных противостоять орде и лично ему. Ибо, какова бы ни была численность берегового войска, оно не дало достойного отпора, а позволило себя уничтожить в огне, за исключением одного полка, что придавало уверенность в успехе и нынче. Получив отпор на Серпуховской переправе, хан пошел на излюбленный маневр: оставил наряд на берегу травиться*, прикрытый конницей. Войску же  приказал форсировать Оку в двух далеко  удаленных друг от друга переправах, затем, оказавшись в тылу у противника, что всегда его угнетает и угрожает разгромом, сосредоточиться в назначенном рубеже и далее развивать успех завоевания страны.
Воротынский, как уже говорилось, разгадал замысел противника и противопоставил ему свои тактические шаги. Во-первых, дал утвердиться врагу в мысли, что основные силы сосредоточены на Серпуховской переправе, а значит другие слабо обороняемые. Можно смело перебрасывать конницу, сосредоточиться под Москвой и брать ее с прежним успехом. О количестве русских войск и его огневой мощи враг полного представления не имел, хотя полагал, что оно малочисленное и не боеспособное в виду вышеназванных причин. Это вносило огромное дизорганизующее действие на врага: поскольку Воротынский на пальбу турецких пушек не отвечал, стало быть их нет, или очень мало. Большой воевода молчал умышленно. «Воротынской с товарищи по татарским полком ис пушек из гуляя города стрелять не велели»*, говорится в Разрядной книге и в «Повести о победе над крымскими татарами в 1572 году». Убедило ли Девлет-Гирея молчание пушек  в том, что их у русских нет, мы не знаем, но то, что он не предпринял попытки переправить турецкий наряд вслед за собой, говорит  в пользу нашего предположения. Впрочем, сам крымский правитель  относился к ним с недоверием, как  лишней обузе. У него свежо в памяти посрамление турецкого паши, застрявшего с тяжелыми  пушками на Переволоке, и вынужденного отправить их в Азов. Царь Тавриды же делал ставку на быстроту и внезапность. Предстояло покрыть, и он покрыл, за несколько дней огромное пространство по пересеченной местности.
Ногайский ордынец Теребердей-мурза, легко преодолев Оку, первый вышел к Пахре. Он не грабил и не жег сел. Не только потому, что боялся себя таким образом  обнаружить, не зная истинную численность русского войска ─ встретив на перелазе и разметав небольшой  сторожевой отряд, а еще и потому, что пришел сюда, чтобы стать хозяином завоеванной земли, убежденный, что останется здесь навсегда, что  вся округа    его, зачем же жечь и грабить свое, если он собирается кормиться с этих земель и деревень, превратив жителей в рабов. Но он не являлся пока хозяином этой земли, а только в своей разгоряченной алчной фантазии. Землю эту надо было  завоевать, людей покорить. И он стоял, как суслик, выскочив из норы, осматривался, ожидая  главные силы.
Но супостат не обладал той крепостью духа, какую имел русский воин, защищая  свою землю, жен и детей, православную веру, все, что дорого его сердцу. В ежегодные набеги татарский нукер идет с расчетом на удачный грабеж,  русский  крестьянин идет весной с воодушевлением  на пашню, с надеждой на урожай. Здесь он получит хлеб и будет им сыт. Захватчик же сыт грабежом, убийством безоружных стариков,  полоном молодых людей и детей,  работорговлей. Хорошо обученное и организованное для грабежей войско, вряд ли могло быть стойким при получении отпора. Дух его держался на превосходстве в численности, лживой надеждой на легкую победу и покорение своего бывшего данника. В этой лживой моральной ловушке находился и сам царь Крыма. Нынче у него цель не только  Москва, как таковая, она сожжена и еще не восстановлена. Там нет того богатства, что было до сожжения. Захватчик рассчитывает на большее: разбить по частям армии русских. Сначала на подступах к столице, затем,  подтянуть с Оки застрявшие пушки, подкрепить турецких пушкарей завоеванным огнестрельным нарядом русских и всю новую мощь обрушить на то войско,  что возможно, обороняет пепельную Москву. Далее обескровить опричные полки и взять самого государя, воссесть на московский трон. Сил у него предостаточно.
Но встал на пути и мешает делу Воротынский. Ханские фантазии на уровне батыевого могущества потускнели от крови двух разгромленных туменов. Царевичи говорят об огненной крепости гуляй-городе. Разбить ее нечем. Пушки, оставленные на берегу сами сюда не прискочат. Напуганный неудачами царь перешел Пахру и углубился в болото на несколько километров, чтобы прийти в себя, провести разведку и умыслить какую-нибудь хитрость, чем были знамениты Субудай-багатур и Джебе нойон. Болото не топкое, кочкарник с жесткой осокой и зарослями камыша. Стоять можно.
Утром, утомленного и невыспавшегося хана разбудил залп пищалей. Что это, стрельцы и казаки Воротынского?
В шатер вбежал перепуганный Дивей-мурза и воскликнул:
─Великий царь крымский, неверные бьют из пищалей по нашим полкам. Они смяли сторожевые заслоны и близко подобрались к стану! Прикажи отогнать стаю волков!
─ Разве ты не главный воевода над моими нукерами,─ взревел царь, брызгая слюной,─ и сам не можешь разбить голову псу, чтобы не тревожить меня?
Дивей-мурза, пятясь и прикладывая руку к сердцу, выскочил из шатра, поднял  свою тьму и погнался за конными казаками и дворянской конницей. Те покорно отхлынули, отошли за Пахру и стали убойно огрызаться пищалями. Дивей-мурза оставил тьму за Пахрой травиться, а сам вернулся к царю.
Повелитель был хмур и зол, даже не притронулся к поданной пище, от чего никогда не отказывался раньше. Ему нездоровилось, в чреве ощущались боли, они делаются более острыми при плохих известиях.
─ Мой повелитель, разреши взять в дело янычар.  Их аркебузы помогут сломить казаков и стрельцов.
─ Турские бездельники оставили пушки на берегу, нечем взломать гуляй-город, бросай их на казаков нещадно! Пусть хвастуны покажут свою прыть!
Дивей был готов жертвовать всей турской ордой, а не только янычарами, турская конная лава не отличалась отвагой, а воеводы старались не попадаться на глаза царю и Дивею. Теперь он погнал янычар к Пахре. Кочкарник не давал быстро двигаться людям, лошади то и дело спотыкались в непролазной осоке и камышах. В такой ловушке нет никакого маневра коннице, надо уходить на простор степи и брать приступом гуляй-город. Скоро в этом убедился и сам хан. Янычары травились с казаками и стрельцами, но стоило напереть коннице, они, вскочив на лошадей, уходили под защиту крепости. Через некоторое время урусы зашли с другой стороны и били по веренице растянувшихся татарских войск. Девлет-Гирей собрал мурз, царевичей, князей и велел подготовить приступ гуляй-города на завтра.
─ Набег на Москву откладываем. Пусть ночью конница покинет болото. После утренней молитвы на приступ пойдут все царевичи, мурзы и князья, Дивей поведет их, и  с помощью Аллаха разобьет неверных,─ решил хан.─ Пусть развевается наше царское знамя, играют трубы и бьют барабаны. Победителям я раздам все московские, рязанские, тверские и другие улусы. Многие вернутся в казанские  и астраханские юрты. Царя Ивана запрем в Новгороде,