русские тут же уйдут в крепость и снова вернутся, как только татары откатятся за Пахру.
Первого августа стрельцы и казаки продолжали травиться с противником, нанося урон в живой силе, уходя от съемного боя, держа в напряжении врага, сея в душе смятение, что могло прорасти шильями близкой паники и безудержного бегства.
За эти два дня раненым воинам лекари промывали настоями из целебных трав раны, убитых переносили в тыл и после отпевания полковыми священниками хоронили в братской могиле, ставили один крест. Работы хватало всем. Конные отряды сопровождали кормщиков, которые пополняли из Рожая запасы воды. Возили бочками на подводах, наполняли баклаги каждому воину.
Воротынскому доносили о большом расходе зелья, пуль и зарядов для пушек, истощение провизии. Битве же конца не видно. Михаил Иванович и сам видел непомерно большой расход огневых припасов от столь частой стрельбы, и снарядил подвижной отряд в Лопасню и Серпухов с указом пополнить армию хлебом, скотом на убой, а главное зельем и зарядами. Взять его как можно больше, ибо речь идет о жизни войска и свободы отчизны. Обернуться велел в течение суток. Гонцов с раскладом чего и где брать выслал немедля в города. Казну кормщикам для покупки продовольствия распорядился выдать сполна. Отряд, не мешкая, ушел в ночь. Благо дорога наезженная.
Вечером первого августа с тыльной стороны гуляя, где стояла в резерве конница большого полка, пришли двадцать молодинских мужиков. Все в лаптях, кто в зипуне, кто в рубахе, у кого за спиной, у кого сбоку подоткнутые за кушаки топоры на длинных свеже остроганных черешках, в руках по самодельному копью, у иного рогатина, у троих по булаве. В туесках у мужиков малина и смородина. Их остановил на подступах сторожевой разъезд во главе с князем Юрием Курлятевым, в доспехах на боевом гнедом жеребце с серебряной сбруей его мужики безошибочно определили воеводой.
─ Чьи будете?─ спросил князь Юрий.
─Молодинские, батюшка-воевода, многие вам лета, подсоблять идем супротив татарвы,─ нашелся среди них разговорчивый на вид крепкий мужик в холстяной рубахе, в сером картузе, с бородой клином.─ И гостинца несем. Бабы, ишь, ягоды набрали. Несите, наказали, нашим воям, пусть по горсточке посластят языки.
Его товарищи кивали головами в знак одобрения.
─ И вам многие лета, мужики. Кто у вас старший?
─Я и буду, ─ ответил разговорчивый,─ Анисим меня кличут сын Коркин, оратай потомственный, батюшка-воевода. Еще и хлеба печеные несем в заплечных мешках.
─ Прибыток рати не помешает, драться горазды ли?
─ Животы положим за матушку-Русь, батюшка-воевода, не сумлевайся.
─ Идите, мужики, с Божьим промыслом, Иван, проводи до ворот.
Окликнутый молодой всадник тронул коня, повернул вправо.
─ Ходко за мной, мужики,─ сказал бравый Иван и пустил коня скорым шагом. За ним дружно заспешили молодинцы. В крепости их встретили с умилением. Голова крепости князь Иван Шереметев распорядился поставить мужиков к пушкам для пополнения расчета, поскольку меткие татарские стрелы из арбалетов поражали даже прислугу пушкарей. Бойниц для пушек не хватало, и часть их стояла на лафетах в проемах между повозками со щитами. Крепкие кованые крючья прочно удерживали повозки, проскочить между такими щелями-проемами человек сходу не мог, но прицельно стрелять они позволяли той и другой стороне дерущихся.
Приятная новость быстро облетела воинов. Пополнение невелико, но оно восхитило войско сговором мужиков, желающих драться с погаными по подсказке своего сердца. Да где ж взять татарину таких молодцев! Да не только сами пришли, но съестные гостинцы богатые принесли и сдали в поварню. Князь Воротынский захотел взглянуть на мужиков. Несмотря на занятость в подготовке ожидаемого приступа татар, он присел на ступень повозки и стал спрашивать мужиков, что их заставило влиться в рать? Все тот же словоохотливый Анисим доносил:
─В прошлом годе татарин пожег деревню, не всю, правда, люди загодя схоронились в дальнем лесу, но пограбил остатни пожитки. В полон угнал, кто подвернулся под руку. Сколько ж можно бедовать, князь-воевода. Мы тебя знаем, не впервой тут.
─Сколько в Молодях дворов?
─Не богато, три десятка счету после татарина. Земли тут скрось пахотные. Орай токма, сыт будешь. В иной год жито сам пять берем. Лен сеем, полотно ткем, портки да рубахи шьем. Маслице из семя давим сполна. Ягода всякая: глубенника, сморода, малина, черемуха. В вершках Пахры клюква на болотах, черника водится, гриб белый – иной год не вынесешь из лесу. Приварок зело добрый. Землицей, князь-батюшка кормимся, долами, не ленись токма.
─Славно говоришь, Анисим, душа от твоих слов петь хочет. Побьем басурмана Божьим промыслом, да с вашей помощью, приеду на пироги с глубенникой, еще со щавелем на меду люблю, а клюква студеная к чаю, как хороша!
─Приезжай, князь-батюшка, долгие тебе лета, угостим пирогами, всей деревней встретим.
─И тебе, Анисим, долгие лета, привыкайте тут, пушкари московские вразумят твоих мужиков,─ князь тяжеловато поднялся, опершись о колесо, видно годы и заботы ратные угнетали плоть, побаливали ноги, и поясница порой досаждает. Спасибо Никита настоями лекарничает, в бане крапивой так пропарит, долго мурашки бегают и вроде горит поясница, а приятно. Золотые руки у Никиты, куда бы он без него. Княжич Иван, главное, у него на руках, воин, возмужал, не заметишь, как и женить пора подоспеет. Сватов надобно скоро засылать…
Гонец, посланный к государю князем Воротынским с вестями о перелазе Оки крымским царем с огромным войском, прибыл в Новгород 31 июля. Государь опечалился, ужаснулся от возможного повторения прошлогоднего пожога столицы, и вспомнил свои тайные искания убежища у английской королевы Елизаветы, еще раз огорчился, что она отвечала на его просьбу с холодностью, хотя обещала принять его и позволяла жить, где Иоанн пожелает. Послу Дженкинсону Иоанн говорил: «Для чего же королева, занимаясь единственно выгодами английской торговли, не оказала живого участия в обстоятельствах решительных для судьбы моей? Знаю, что торговля важна для государства, но собственные дела царские еще важнее купеческих».
Следом за первым гонцом прибыл второй с более отрадными вестями: войско князя Воротынского вцепилось в хана и остановило его на реке Пахре. Государь приободрился и велел снарядить гонца Воротынскому с грамотой, в которой писал держать собаку-царя, а он поспешно отправит сильное войско. Сам же продолжил праздновать свадьбу своего шурина Григория Колтовского.
И «… князь Юрья послал гонца с грамотою, что идет рать новгородская многия»*.
Тайный царский гонец стремительно шел к Пахре. Тут его полонили татарские разъезды, грамоту отняли и прочитали. Спрашивали гонца, когда прибудет новое войско. Гонец ничего не знал. Его пытали и умертвили. Кто был этот герой, летописи не указали, но наличие грамоты подстегнула хана к дальнейшим решительным действиям.
Девлет-Гирей советовался с оставшимися царевичами, мурзами и решил быстрее разбить войско Воротынского, выручить из неволи своего советника, обогатиться захваченным огнестрельным нарядом, а отдохнувшее и победное войско встретит и поразит государеву рать. С берегов Оки будут переправлены к войску оставленные турецкие пушки и припасы. Пушкари еще усилят его рать, кони будут повернуты на Москву, засевший там враг также будет разбит. Устрашенный Иоанн запрется в Новгороде, его обложат, как оленя волки. Тогда русская земля снова окажется на многие века под пятой татарской. Он сам сядет на Москве, и раздаст своим вельможам окрестности, как обещал в Бахчисарае.
37.
Второго августа, оправившись духом, Девлет-Гирей назначил новый приступ гуляй-города. Сил у него предостаточно, он отменил безумные конные набеги, спешил войско и пошел брать крепость пешим строем. Вдали на бранном поле недосягаемые для пушек строились, устрашая ровными рядами, фаланги янычар, каждая в шесть шеренг. По краям и за ними спешившиеся турецкие татарские конники. Конные полки с флангов густо прикрывали пеших. Развевались татарские и турецкие знамена, трещали мелкие барабаны, ухали раскатисто большие, надсадно выли трубы. Мириады солнечных бликов от доспехов, сабель, кинжалов, аркебузов полыхали, словно разлившееся море. У русских ратников по шкуре полз мороз.
В ответ загрохотали полковые барабаны, грозный набат творили те же восемь барабанщиков большого полка, свистели десятки рожков, басили трубы, пели зурны.
Увидев иной ход приступа, главный воевода велел расступиться гуляй-городу, бросить стены на рвы и всех стрельцов и казаков впустить в крепость, встать в неприступную оборону у бойниц и над стенами, закрыться от стрел доспехами и щитами. Их было не счесть: собранные с убитых врагов кольчуги и щиты быстро разошлись по ратникам, зерцало и шеломы тоже. Большая часть кожаных доспехов за ненадобностью свалена в кучу. Подходи, бери. Но их не брали: противен был устоявшийся запах долго не мытых тел степняков.
Фланги крепости по-прежнему прикрывала конница всех полков. Только всадники большого полка, скрытые лощиной, оставались в резерве, томительно, но терпеливо ожидая своего решительного часа. Причем уж, который день! Как можно вынести бездействие в то время, когда твои сотоварищи бьются из последних сил, проливают кровь и умирают. Просились в первые ряды. Но воля большого воеводы была непреклонна – время резерва не наступило и надо ждать решающего момента, как ждал его на Куликовом поле воевода волынец Дмитрий Боброк. Когда же он наступит?
Главный удар татар был нацелен на гуляй-город, в нем крымский царь видел первостепенное зло. Там сидел в плену его главный воевода, которого царь поклялся вызволить. Жаркое августовское солнце выжимало пот. Воины удушливо покашливали. Янычары разодеты, как куклы: широкие синие шаровары заправлены в коричневые высокие сапоги, на плечах наглухо застегнут атласный плащ красного цвета, полы подоткнуты под кушак, видна низкая юбка кафтана с желтыми рукавами. На кушаке висит кривая длинная сабля в ножнах, тут же подоткнут ятаган. На голове длинный колпак с золотистой оправой. Хорошая мишень для стрелка. Татары одеты проще в однотонные халаты, опоясанные кушаками. Оружия навешено на каждого больше: тут и кривая сабля в ножнах, через плечо кожаный сагайдак со стрелами и луком, кинжал с набалдашником на рукоятке. У воинов первых шеренг в руках копья. На голове малахай из фетры. Поневоле сопреешь, да еще прижаренный стрелецкими и казачьими пулями.
Шеренги пеших под гром барабанов двинулись. Под грозный дружный клич янычары и вся татарско-турецкая рать выхватила из ножен сабли. Они сверкнули на солнце тысячами зеркал. Русская крепость молчала, только гремел полковой барабан, играли трубы и рожки да зурны.
Князь Воротынский пристально наблюдал за мощным и красивым движением врага. Зрелище впечатляло, слышан был мерный твердый шаг многотысячного войска. Сколько же их идет, сколько осталось в резерве? Последний вопрос волновал воеводу больше всего и решал исход замысла. Еще один день приступа и огнестрельный заряд, даже пополненный из крепостей может
