курсе, где у Ленчика заначка?
Я был готов к тому, что она швырнет в меня ножик. Мой приход был явно не в тему, а уж вопрос по заначку вообще не в масть. Но Катька даже не повела бровью.
- Плющит?
- Есть малеха,- признался я.
- Бывает. Сейчас гляну.
Она отложила нож и на какое-то время исчезла. Вернулась с двумя уже забитыми косяками, что немного не соответствовало моей истинной цели прихода: я планировал затариться у Ленчика впрок, чтобы попустить синдром отмены хотя бы еще в течение месяца. Но пришлось не гугнить, а пользоваться моментом, позволив событиям складываться впереди меня.
- Только не здесь. В туалет пошли.
И мы заперлись с ней в туалете, с этой молодой и полуголой самкой, в то время как ее муж и мой бывший корешок болтался в отключке в своих каннабисных мирах. Где у него всяко исполнялись желания, и он прилетал к своим мечтам на крыльях одного лишь честного слова. «Травка» подействовала почти молниеносно, я даже удивился такому резкому переходу в мир расслабона, а потом запоздало и с печалью осознал, что дело не в наркоте. А дело в том, в каком дичайшем напряжении я слонялся последние недели.
Я не помню, о чем мы с Катькой болтали в узком туалете, пока кумарили. Может, ни о чем. Но зато очень хорошо помню, как, выбросив окурок в унитаз, она вдруг резко ко мне придвинулась и прилипла влажным ртом к моим губам.
Я охренел! Секунду ничего не делал от шока. Потом решил позвать на помощь. Потом сообразил, что призыв о помощи явно не то, что требуется в подобной ситуации. А потом…
Короче, все эти мысли в голове… О Лене. О том, что я просто расходный материал, ступенька на ее жизненном пути. Гаечный ключ для ремонта карьерного движка. Еще эта кодировка. Жара, толпы бухих и полуголых баб на улице. Травка еще…
Короче, я не устоял и трахнул Ленчикову жену! Прямо в туалете, безо всякого презика. Отхреначил ее как шлюху, сзади, намотав на кулак волосы. Катька хрипло стонала, как заправская курильщица опиума, а меня накрыло с головой, и мозги потекли, – я жарил ее как в тумане, не заботясь об элементарной конспирации. И кончил внутрь.
Потом я скомкано засобирался и тупо сдриснул. Вероятно, выглядя при этом в глазах Катюхи паскудной омежкой в ряду греческих самцов, справившей природное деяние и трусливо бегущей прочь. Дым в голове рассеялся на улице, когда я обнаружил себя на скамеечке подальше от дома Ленчика и Катьки. И когда он рассеялся, я всерьез ужаснулся.
До этого дня я ни разу не изменял Лене. Даже в мыслях! Даже когда дрочил, представлял только ее! А дрочка занимает у похмелюги далеко не последнее место, поскольку ощущения во время абстиненции такие пронзительные, что не приснятся ни одному трезвеннику.
Я сидел на косоногой скамейке, отпугивая сегодняшних бабушек,- накумаренный, шокированный и жалкий. Меня потрясла до глубины нутра сила секунды, и мне вспомнился маленький Дима Ваняткин. Что придает секунде дополнительную мощь, что возвеличивает ее до силы межгалактического взрыва? Секунду назад ты – ребенок, ты играешь с машинками или смотришь мультик, и вдруг – ты летишь с балкона пятого этажа мордой в асфальт, но это уже не игры, а ты – не авиатор. Секунду назад ты выходишь из дверей офиса или проходной сварочного цеха, ты видишь в мыслях предстоящие выходные – прогулка с женой по скверу, поход с ребенком в боулинг или на каток, вечерние обеды и ни к чему не обязывающие мелодрамы, беседы перед сном и поцелуи в полночь. И вдруг – ты опрокидываешь стакан, и твой шаг – необратим. Нет в мире силы, способной обратить алкоголика и заставить остановиться после первой, и все выходные превращаются в головную боль, поиски ближайших киосков, словесный понос, неадекватные жесты и выпады, слюни перед монитором ввечеру.
Всего лишь секунда отделяла меня от того, чтобы схватить Катьку за волосы, развернуть к себе задом и спустить с нее эти домашние шорты вместе со стрингами. И уже нельзя откатить назад, и это самое чудовищное – тебе жить с этой секундой на загривке всю свою жизнь.
Вот бы научиться предвидеть эти секунды. Стать хозяином своей судьбы и осуществлять свои мечты. Но имеем то, что имеем. Потому что код доступен лишь единицам на планете Земля, удел же прочих – водкалар, пиволар, будет знатный холивар. И я знаю только один способ, как урегулировать этот мой внутренний конфликт на высочайшем уровне. Я просто отбросил все сомнения и мысли и рванул в виноводочный.
К этому ведь все и сводилось, правда? Праздник как-никак, День Независимости.
Я вытерпел до дома, а там откупорил и жахнул. До конца кодировки еще оставалось полсрока, так что я не медлил, чтобы не подпустить здравомыслие. После нескольких глотков пива меня накрыло жаром – примерно половина того огня, охватившего меня в кабинете нарколога. Вдобавок грудь и спина пошли какими-то мерзкими красными пятнами, и вскоре я обратился в долматинца-ханурика. Я перепугался и пригубил еще малек. Глотков двадцать. Бояться реанимации было гораздо безопаснее, привычней и правильнее, нежели бояться окунуться в последствия своего мерзкого греха, своей подлой натуры, в мрак решающей секунды. Которая рвет мир пополам на «до» и «после».
А через час пятна начали бледнеть, жар снизился, а к приходу Лены все симптомы исчезли. Вместе с чувством вины и омерзения. Я совершил ошибку, очень серьезный проступок, но я заплатил за него трезвостью. Я уже наказал сам себя тем, что опрокинул фатальный стакан.
Короче говоря, я вернулся к тому, с чего начал.
14.
Не поверите, кого я встретил на очередном собрании АА! Леху Агопова по кличке Агопа! Моего дворового кореша и пожизненного, как мне казалось, раздолбая. Я прифигел и испытал когнитивку. Леха, шныряющий по цехам с настроенным на медь флюгером в голове, борзеющий от первого в жизни алкоголя, валяющийся в нокауте после стычки с Золотаревым в обоссанной песочнице. Алексей, остепенившийся и с ранней проседью, в бородке и с пузиком. Я ведь был убежден, что он погиб смертью храбрых в очередной стычке с дозняком, об этом твердили во всех сарафанных сводках. И вот он передо мной. Живой, пузатенький и завязавший.
Слухи вовсе не врали. У Лехи была – на минуточку! – клиническая смерть. Отделавшись инвалидностью и седыми волосами, Леха оклемался, после чего умело заменил наркоту на бухло. Примерно то же самое пытался провернуть я, только в обратную сторону, – и провернул бы, если бы не Катюхин закидон в туалете и не мой слабый передок. Вторично оказавшись в реанимации, а после – в наркологичке, Леха Агопов подцепился к анонимным алкашам – сначала безынициативным хануриком на постое, а теперь вот – деятельным трезвенником. Агопа меня вспомнил, но о судьбе моей ничего не знал, что меня в который раз удивило. Мне казалось, обо мне до сих пор шушукается весь город и пугает моим именем вредных детей, и только пресловутая анонимность в группе спасает меня от побивания камнями.
Мы разобнимались с Агопой, как фронтовые товарищи на руинах противника, и он естественным образом стал моим наставником. В АА их кличут «спонсорами», но только денег «на поправку» они не дают, а вместо этого по кусочкам отрывают от тебя частички твоего алкогольного «я». Чтобы на его месте постепенно проклевывалась новая личность, жмурящаяся перед ужасом трезвой жизни. Агопа стал первым человеком, которого я подпустил к черным страницам моей летописи, написанным после того, как я бесславно завершил «попытку №2» супружеской изменой и выскочил на разгуляй-поле, как сорвавшийся с цепи аскет.
Нужно было мириться с Анной Витальевной. Минул цельный год, ни много ни мало, со дня нашей с ней рукопашной на потеху местным зевакам и сплетникам. Кандибобер теперь дворовая звезда таланта, доморощенная Волочкова; как минимум минуту славы она в тот день себе завоевала. Круглый год обе противоборствующие группировки стойко выдерживали обет молчания. Ни мы с Леной, ни Кандибобер с Крякалом не звонили, не писали и не слали астральных призывов. Внуки перелистнули год, и я думал, что это будет сложной задачей – нейтрально объяснить, в какой чертов колодец вдруг провалились дед с бабкой, и при этом не скатиться в матершину. Но либо возраст, либо современное мышление, либо гаджетный мир размягчали сцепки привязанностей, и внуки не лезли на стену от родственной тоски.
Хошь-не-хошь, а такой уж у нас с Леной был подход. Не могли мы существовать в перманентных контрах с родичами. Родичи могли, даже запросто, а мы ерзали как на заусенцах. А еще с политической точки зрения Степан Антонович оставался, пусть захудалым и отстраненным, но все же отцом Лены. И единственной ниточкой к воспоминаниям о ее родной матери, и если эту ниточку обрезать – шарик улетит в небо навсегда. Тещенька была тоже своего рода нитью, шерстяной и чулочной; если не принимать во внимание ее персону, то можно забыть об отношениях с тестем. Ну и поскольку моральное спокойствие Лены стояло для меня не на последнем месте, я скукожил хлеборезку и навострился на поклон.
Я ведь прекрасно помню, как все начиналось… Помню, как никогда, ярчайшую последовательность сцен и событий, помню каждую мелочь и каждую фразу. Помню лучик солнца, ползущий по столешнице по направлению к краю пропасти. Помню кусок паутины под потолком, нивелирующий тещину репутацию. Помню запах хлеба на кухне, помню щебет вечерних птиц, шум телека за стеной, оповещающего о новых преступлениях. Помню вкус водки. Я уговорил свою стартовую 0,5 перед походом к Анне Витальевне – для придания должного фасона. Я не знал, что мне была уготована роковая дата, и, вероятно, никакое спиртное не способно пробудить в человеке дар предвидения.
Чтобы привнести в картину примирения достоверность и капельку домашности, мы прихватили с собой Лешку и Артемку. Покормили их хорошенько перед походом, потому как у Артемыча имелась легкая форма аллергии на сладкое, а Кандибобер постоянно норовила подсунуть ему конфетку. Зачем она норовила, я без понятия, мы просто принимали это как данность и подстраховывались. Гарантию предварительные обеды не давали, но хотя бы существовала надежда, что Артемыч не обожрется от пуза непойми чем где-нибудь в тихом углу, пока взрослые наводят мосты.
Заседание присяжных состоялось на кухне, детей мы спровадили смотреть телеканал «Карусель» и не мелькать. Степан Антонович откупорил родимую по такому случаю и спрыснул на четверых. Я ожидал трений, наездов и провокаций, но Кандибобер не выглядела воинственной или надменной, а выглядела она потерянной и кислой, как закручинившаяся Бузинная матушка. Зачем-то терла руку всю дорогу, словно намекала на последствия драки год назад, но по факту это был обыкновенный нервяк. Агрессивный зачесон поник и казался ветошью. Прежде всяких других слов мы сперва накатили по одной, и тут же – по второй, сбивая барьеры и умасливая пути.
- Анна Витальевна, я реально прошу прощения, от души, что не сдержался тогда,- правдиво заканючил я, открывая спикерскую.- Как-то глупо вышло, на рефлексе. Я когда осознал, чего натворил, всю ночь потом не спал. Реально было стыдно и мерзко от себя. Сразу не нашел смелости попросить прощения, а потом чем дальше – тем сложнее. Короче целый год набирался храбрости.
