Яд Бахуса

пьяни, они ее любили, она стимулировала и придавала их жизни шарм и текстуру. Что ж, на фоне жизненных открытий и чужих исповедей я могу считать свое детство безоблачным.

Наличие под рукой гигантских информационных пространств в интернете не исключает косности. Вот и мы с Леной были истово уверены, что в период молочного кормления залететь невозможно, и не предохранялись в эти месяцы. На смену Лешке тут же запросился Артемка, и двухполосное известие на тесте огорошило нас на целый день, когда мы тупо разевали рот и не знали, что с этим делать и куда бежать с перепугу. Неожиданно нарисовалась чулочная тещенька с воинственным кандибобером и известной присказкой: дал Бог зайку, даст и лужайку, ну а родственники на то и даны, чтобы поспособствовать осуществлению второй части присказки. Мне бы тогда смекнуть, что себя и тестя Анна Витальевна, если и причисляет, то исключительно к первой половине присказки, где про Бога. А вот по поводу родственной помощи и всяких лужаек Киндибобер обозначилась немедля после рождения Артемки: как родили – так и воспитывайте. Нечего тут попрошайничать и норовить спихнуть ответственность, у нас своя жизнь имеется. Так что теща благолепно и богобоязненно умыла руки под одобрительное кряканье Степана Антоновича.

И тогда моя мама вдруг вновь включила квантовый режим и стала появляться у нас дома каждое утро. Собирала Артемку после утреннего прокорма и отправлялась с ним на улицу, я всего лишь выносил-заносил коляску. Потом по прибытии помогала со стиркой, уборкой и готовкой. Иногда забирала к себе домой уже окрепшего и стоявшего на ногах Леху, от которого, по правде говоря, хлопот было больше, чем от новорожденного. Естественность в поведении мамы обезоруживала и даже внушала крамольную мысль принимать ее как должное. Честно говоря, в тот период времени мы с Леной были так задерганы, что не хватало сил даже на сердечную благодарность, и я до сих пор ужасаюсь от мысли, как люди способны совместить детей и работу. Лишь спустя какое-то время, когда оба пацана стали ходить в садик, мы с Леной смогли осознать ту прорву помощи, которую нам оказала моя мать.

Я провел возле тела всю ночь напролет, поглощая пиво литрами и не в состоянии хоть сколько-нибудь опьянеть. Мне хотелось плакать, рыдать, бесноваться, ломать стулья, технику и пальцы, но мне не удалось выжать из себя ни слезинки. Потеря за месяц двух самых близких людей сломало внутри меня механизмы по преодолению боли. Осталось лишь тупое алкогольное созерцание и сухие глаза.

- Прощай, квантовая мама,- прошептал я под утро.- Я бы с удовольствием лег рядом с тобой. Но у меня не хватает храбрости перерезать себе вены.

А утром первым человеком, позвонившим в дверь, оказалась Лена, которая уже отвела Артемку в садик чуть свет к открытию. Она помогла мне с похоронами, немногочисленными родственниками и мамиными подругами, которые пришли проститься и которых после кладбища нужно было накормить. В заботах и совместном горе нам с Леной пришлось коммуницировать, и мы втянулись, потому что давно сроднились и стали почти одним целым. Корявые, неотесанные и трудные реплики перешли, пусть далеко не в дружелюбные, но все-таки в ровное общение.

Мама и после смерти умудрилась преподнести мне квантовый подарок, посодействовав нашим с Леной отношениям.

18.

В глубине души я продолжал политику страуса и мечтал, чтобы меня упекли в кутузку. Пребывание в СИЗО избавило бы меня от необходимости торчать в четырех стенах, где чуть ли не вчера все было наполнено детскими играми и смехом, и где теперь крепко поселилось горе и напряженная тишина. Даже Артемка ходил тенью, поверив в сказку о Хогвардсе лишь наполовину. Лена могла хоть как-то отвлекаться на работе, стала задерживаться допоздна, и Артемку из садика забирал я. Вечера мы проводили с сыном в тоскливом вакууме, обмениваясь односложными фразами. Я миллион раз казнил себя за то, что никогда не был вовлечен в мир детей, теперь же, потеряв Лешку, я имею шанс что-то изменить с младшим. Но ничего не менялось, я все откладывал на потом. И лишь спиртяга, перелитая в полупокерские бутылочки, не откладывалась никогда.

Никто не собирался меня арестовывать, какой из меня преступник. Я всего лишь раздолбай и тупорылая алкашня. Но на допросы вызывали, взяли подписку о невыезде и завели на меня уголовку, выделив в отдельное производство и передав другому следователю – оставление в опасности, ненадлежащее исполнение и так далее, – я заполучил целый обвинительный букет. Никитос Билявский, в свое время пытавшийся меня подставить и засадить за решетку, в какой-то степени оказался пророком, определив меня в башибузуки. Но тут я неожиданно начал сталкиваться с первыми серьезными странностями, которые лишь через год мне поможет осознать Леха Агопов по кличке Агопа.

Я вдруг перестал быть алкоголиком. Физически не перестал, а юридически – как бы и нет. По моему неюридическому разумению факт моего опьянения в вечер пропажи Лешки должен был стать ключевым в деле. Но он быстро отошел на второй план по причине – ну-ка, с первой попытки! – отсутствия подтверждающих фактов. Я ведь не шатался на уличных камерах, когда возвращался с сыном от тещи. Сама же Кандибобер исступленно отвергла факт распития спиртного в тот вечер, выблагораживая свою персону. А дядя Роман, опрошенный ментами как ближайший сосед и возможный свидетель, с пеной у рта заявил, что я вообще не пью. Экспертизу я не проходил, потому как приоритетом считался Лешка и его поиски, разбор полетов и погоня за ведьмами начались уже позже, и то на фоне волны, поднятой соцсетями. Ну а что только лайкодрочеры не понапишут, чтобы обеспечить себе рейтинг и получить добавку в виде донатов,- это еще не доказательства.

Прочие соседи подтвердили мое алко-алиби. Наша квартира числилась в рейтинге «белых», в отличие от того же дяди Романа: мы с Леной не бычили, не били стекла, не скандалили, не орали на детей и не выбрасывали из окон использованные прокладки. Да, был период, когда у нас угорали Ленчик и Катька Догадовы, любители абсентов, кумара и полночных закидонов, ну так это молодо-зелено, уже и быльем поросло. В подъезде мы всегда здоровались, а многолетняя выдержка позволяла мне выглядеть адекватным даже в серьезном употребе. «Техносила» знает! И администратор Верка, которая сама любила покрепче и погорячее, меня не раскусила в первый день, лишь уловила смутный диссонанс. Некоторые терки по подъезду возникали лишь в плане сигарет: я курил, а Лена вообще дымила как паровоз, и дым с балкона напрягал некурящих соседей.

Неожиданно еще одна статья Алкогольного Кодекса двурушного государства, где отрицательные ярлыки неугодны обществу. Они годятся лишь для гневных пабликов и пустых набросов на вентилятор. Официальное же признание обязывает к серьезным последствиям. Иными словами, редких маргиналов и бухариков, ползающих по мусоркам и караулящих у магазина, должно зачислить в группу риска для некоторой смешной статистики. А всех прочих кривых – лишь по усмотрению. Условный Иерей, имеющий колоссальные проблемы с бухаловом, прозрачен для общества, пока он исправно функционирует – ходит на работу, не пренебрегает душем, не злоупотребляет прогулами и опозданиями, здоровается с бесцветной, нарисованной улыбкой, исключает дебош и громкую музыку и делает вид, что здоров и счастлив. Иерею никто не поможет: друг поржет и протянет бокал пивасика, супружница сморщит шнобель и заявит, чтобы не раскисал, в интернете посмеются и заклеймят слабаком, а нарколог вылупится ослом или ослицей. А через какое-то незамеченное никем время вдруг – о-па! – и кореша возле магаза в восемь утра приветственно вскидывают руку, и жена судится за жилплощадь, и дети воротят нос, тетенька в осеннем плаще и с собачкой сокрушенно качает головой, а общество недоумевает: как так? Ведь еще вчера Иерейка был нормальным терпилой, но вот незадача, чет малость перегнул.

Следователем по моему делу был перец, напоминающий опасного поцыка из 90-х, по фамилии Забейворота. Бритоголовый и в партаках, скорей всего из бывших братков, вряд ли у него такой образ для ментовской самодеятельности. В день знакомства Забейворота обдал меня перегаром, так что я сделал вывод, что он отлично знает наш с ним предмет. Возможно, именно поэтому он маниакально отметал любые упоминания о моем пьянстве. А когда речь зашла о разрыве времени между пропажей Лешки и первым обращением в «Лиза Алерт», Забейворота выдал:

- Напишу в деле, что ты думал, будто пацан поехал назад к матери. Ты же думал, что он с матерью, так?

- Ну…

- Ну и все, не ссы. Ты думал, что он с матерью. Мать думала – что с тобой. Так на суде и скажешь.

Еще Забейворота спросил, будет ли у меня адвокат. Я сказал, что нет. Я виновен и готов к последствиям. Он сказал, что адвокат мне в любом случае положен по закону, и раз я не собираюсь привлекать своего, мне выдадут назначенного защитника от государства. Защитник будет выбран, согласно регламенту, после этого он мне позвонит. Никто так и не позвонил.

Лицезреть впервые «назначенного защитника» мне довелось лишь в суде, вернее, впритык перед заседанием. Сидел в коридоре чувак в отутюженном, слащавом костюмчике и с офигенно слащавой бороденкой, выбритой ювелирно триммером. Хипстер недокуренный. Листал на мобильнике баб из Тиндера. Свайпил влево. Не отрываясь от баб, посоветовал мне краем губ соглашаться со всеми обвинениями, меньше дадут. Три года будет запрашивать прокурор. Судья согласится, но изберет условку. Я же семейный человек, у меня на руках Артемка, а еще я – никакой не алкоголик.

В общем, не мудрствуя лукаво, я и на суде нарисовался под градусом. Предварительное отмокание в ванне и чистая одежда придавали мне цивилизованного форсу – не меньше, чем назначенному хипстеру. Но в глубине души я жаждал наказания, поэтому нагрузился по брови. Подспудно я кричал обществу: я – бухой, и всегда таким был, распните меня уже! Но этого опять никто не заметил, а те, кто заметили – свайпнули влево.

Судья мимоходом спросила:

- Часто выпиваете?

И все мои прокрученные самообличительные речи вдруг развеялись в дым от одного-единственного вопроса, а скользкая природа алкоголика взяла верх. Я смалодушничал и брякнул:

- Нет.

Суд прошел без проволочек, и мне впаяли год условки. Я ожидал от судьи большей прозорливости, большей вовлеченности, но мои ожидания разбились о рутинный каркас судебных заседаний. Я вовсе не уповал на свое неубедительное «нет». Все мои характеристики, собранные у дяди Романа, Кандибобера и прочих налейболистов, не выдерживали пристального взгляда даже дилетанта. Но странности продолжали множиться. В судебных предписаниях значилось: отмечаться с регулярностью раз в неделю в уголовно-исправительной инспекции первые полгода, заблаговременно сообщать о переезде или смене работы (ха-ха), не посещать питейные заведения и не шляться в разных сомнительных местах после 23-х вечера. Это было все, касаемое моей алкашки. Я был уверен, что меня как минимум обяжут пролечиться в реабилитационном центре, но и тут не угадал. Я начинал понимать, почему так абсурдно и тупо погиб Дима Ваняткин.

В