Яд Бахуса

случайно проезжал мимо по бульвару Космонавтов, утопающему в деревьях и кустах, что перекрывали множество обзоров,- заметил. Заметил и воспользовался. Уговорил Леху сесть в машину, или же затащил силком, пользуясь вечерним сумраком, безлюдностью и отсутствием камер. И вывез из города. Что было потом?.. Любые дальнейшие предположения наполнены ужасом и болью, чтобы я был способен это озвучить или написать.

Опека мордовала нас чуть ли не с первого дня следствия. По правилам они должны предупреждать о визитах, но у нас сложилась такая ситуация, что мы были им еще и благодарны за лояльность. Представители заявлялись, когда вздумается, и повсюду совали натренированные на непотребство носы. Но непотребства не находились, и отчеты опеки всегда сохраняли нейтралитет. Дома поддерживалась сносная чистота, Артемка ухоженный и ходит в садик, холодильник заполнен, на подхвате бабушка – моя мама; а бухла – нет. Какой-то угрозы со стороны опеки я не чувствовал, хотя вели они себя жестоко и по-хамски.

Но бухло, конечно же, было! Только зашкеренное так, что даже комитетский нюх не срабатывал. Я шел в магазины либо к открытию, либо поздно вечером, закутавшись в осеннюю куртку и натянув на морду медицинскую маску, хотя КОВИД уже отступил, и карантин сняли. Там я закупал водку, а к ней – разные соки-воды. По прибытии домой соки-воды наполовину сливались либо в раковину, либо в желудок, а освободившаяся тара заполнялась бухлом. Таким образом дома всегда присутствовали открытые коробки из-под сока, либо невинно-прозрачные пластиковые бутылочки фанты-колы. Распознать наличие в них спиртного мог либо анализ, либо прямая проба, но опека, конечно же, не практиковала ни того, ни другого. Я катился по наклонной, отпустив все зажимы и моральные скрепы, прямо к пропасти. Я не знал, как теперь можно жить по-другому.

17.

Мама умерла спустя два месяца. Инфаркт.

В тот день мне позвонили на мобильник с незнакомого номера. Я полукемарил перед компом, звонок вырвал меня из хмельной прострации, и я поймал в фокус телефон. Звонила соседка моей мамы, которая сообщила, что маме резко стало плохо, и ее увезли на «скорой». Внутренняя готовность к трагедиям стала уже обыденностью: я лишь вздрогнул и засобирался в больничку, предварительно разузнав в справочной «скорой помощи», куда определили пациентку. Потом кинул в желудок мерзкую «отвертку», состоящую наполовину из водки, наполовину из сока, написал Лене сообщение на ватсап и поволок ноги в горбольницу по Чапаева.

В приемном покое долго не могли понять, почему пациентка отсутствует в базе. Косились на мою непрезентабельную амуницию, состоящую из замызганных штанов, затертой куртки с капюшоном и изжеванной, трехмесячной давности, пропитанной алкогольным дыханием, медицинской маски. Я был готов к тому, что меня узнают по фамилии и обдадут холодной ненавистью, мне мерещилось, что город только и галдит о трагедии с маленьким мальчиком, которого проворонил батяня-алкаш. А вот и батяня-алкаш, который проворонил, и если вы думаете, что он завязал после этого с бухлом, то вы ничего не смыслите в алкоголизме. Конечно же, никто не сопоставил мою фамилию с хрониками двухмесячной давности, ведь даже публикации в соцсетях постепенно сошли на нет. Люди забыли о неприглядной трагедии, потому что жизнь, мать ее, продолжается. И только моя история зашла в тупик и скоро оборвется.

Медичка из приемной ничего не поняла и сама позвонила в «скорую». Тут-то и выяснилось, что никакой ошибки не случилось: маму действительно везли в больницу. Но по дороге необходимость в реанимационных действиях отпала, потому что мама скончалась. «Скорая помощь» слегка подкорректировала курс и отвезла тело в морг, расположенный в двухстах метрах дальше на территории больничного городка.

И я поплелся в морг. Потрясенный и раздавленный, изъедаемый дичайшим желанием нажраться как никогда в жизни и забыться дней на десять, а лучше на сто. Еще одна смерть легла камнем на мою совесть, и мне придется тащить его на загривке вместе с другими камнями, пока все они меня не размажут и не завалят заживо.

Ночь перед похоронами я провел с телом мамы в нашей старой квартире по улице Калинина, в родовом гнезде 54-го микрорайона-штата, подыхая от одиночества, обложившись со всех сторон пивными бутылями, как воздухоплаватель балластом. Вспоминал отца. Его гортанный говор еще звучал в этих стенах, и как он нам с мамой проедал плешь своими строительными прожектами. Но коммерцию он считал мелкой страстишкой, а вот настоящих страстей у него было только две – рыбалка и шахматы. Позывы сердца и принципы воспитания обязывали его привить мне любовь и к тому, и к другому. Я послушно рыбачил с ним на пару или тупил с ферзем, но любовь не проклевывалась; я делал это в угоду мужицкому кругу и разговорам по душам. А после смерти отца я тут же забросил все мужские страсти и игры, сведя интересы к литрболу.

Я вспоминал Алиску, как мы с ней бухали в этой же комнате, и прозвучал стартовый гонг моего алкогольного турне, зашвырнувшего меня в итоге в затхлую яму греха, вины и самопрезрения. Вспомнил, как Алиска заблевала мне весь пол, а я бегал вокруг нее с тряпкой и бутылкой вина, сдерживая азарт дать ей хорошего пинка по голой заднице. Где она теперь? Ведь жила через дом от меня…

Здесь же, в комнате, я смалодушничал перед Васькой Золотаревым. Наши с ним прогулки-посиделки всегда напоминали пиковую синусоиду, мы могли предаваться вековечному братанию, а могли грызться или лупить друг друга, сгорая от ненависти. В тот день мы с ним конфликтнули на почве какой-то мелочи, количества отжиманий в прошлом году или состава нынешней сборной по футболу, и Васек, потеряв веский аргумент, подкрепил свои убеждения батиной пепельницей прямиком мне в голову. От пепельницы я увернулся, однако сама пепельница, заряженная Васькиной злобой, перечеркнула комнату и врезалась в окно. Не навылет, но трещина по всему стеклу не сулила мне ввечеру ничего хорошего от предков. Я расхныкался, что пусть Васек сам теперь отвечает перед родоками, раз уж он такой мастер залпового огня. На что тот пожал плечами и отнесся к инциденту, как к рутине, дождался моих предков, оповестил о своем преступлении и поклялся, что возместит ущерб. Когда сможет. И мне вдруг стало стыдно. И было уже не важно, кто разбил долбанное окно: Васек меня прикрыл за-ради-бога, а мне не хватило духа прикрыть его самого.

Я вспоминал маму… Если батя учил меня интеллектуальным играм, то мать учила быдляцким. «Дурак», «козел», «двадцать одно» скрашивали бесконечные осенние вечера, когда слякоть на улице убивала все желание казать нос из дома, а отец запаздывал после своих строительно-коммерческих дел. Когда-то давно мать работала проводницей в поезде, там и подцепила отца на удочку, подтвердив правило, что на каждого рыбака найдется свой крючок. Мне всегда было интересно, был ли у них секс в поезде, но так далеко в изысканиях я, конечно же, не забирался. Горбачевская перестройка застигла мать в декрете, и на ЖД стали активно мутиться путаные реформы, так что мать от греха подальше уволилась и перешла на более оседлую должность в собесе. Да и отец был ревностно против возвращения ее на поезда дальнего следования.

Я вам должен признаться, братья и сестры, что пока бытовой алкоголик не скатился в слюни и не стал попрошайничать у «Пятерочки», вы никогда не узнаете, что у него проблемы. Потому что алкоголь – суть способ прикрыть проблемы более личные, дремучие и опасные, и алкоголик – спец по маскировке. Он с детства привык носить нейтральную маску циника или юмориста, защищая свою боль и поток слез. Есть алкаши, которые от первой же капли теряют всякое разумение и берега и начинают завывать на балконе под «U2» в наушниках, есть дядя Роман, который не скрывает своей любви к горячительному и подчеркивает это в каждом разговоре; бытовой алкаш – не таков. Вы с ним общались сегодня на стоянке, стопудово общались – вспомните! - он чистил машину от снега рядом с вами. Вы пили с ним кофе в обеденный перерыв на офисной кухне, и он хвастал вам своим новым айфоном, но при этом мечтал о вечере, когда можно будет заскочить в разливуху. Вы ехали с ним в переполненном автобусе, и на крутом повороте, когда инерция вас сблизила, вы могли уловить от него легкий запах алкоголя. Но человек был чисто выбрит и опрятно одет, он просто выпил банку пива после работы, вы тут же забываете об этой мелочи. Ничто в нем не выдает, что он квасит понемногу с утра до вечера уже третий месяц кряду. Жена может двадцать лет жить с увлекающимся, потом прикладывающимся, а в конце – бухающим по-черному мужиком, и ни одной фразой, жестом или словом он не выдаст, что страдает от ПТСР после перенесенных в детстве побоев или изнасилований. Что по десять раз на дню от малейших конфликтных ситуаций у него перехватывает дыхание, сердце заходится в припадке, маячит призрак панической атаки, потому что срабатывает паттерн жертвы; но этот человек убежден на 200%, что это – сугубо его личные проблемы, и он должен справиться с ними в одиночку, а бухло – ну что ж, стоит только накатить, мы все это прекрасно знаем. Жена будет думать, что ей не посчастливилось связать свою жизнь с безвольным слабаком, теща припечатает авторитетом, подруга нашепчет уловки, общественное мнение приплюсует парочку догм, а тролли в интернете постебаются. И человек в очередной раз убедится: он – один. Он должен справиться сам, либо не справиться вовсе. Он настолько привык задвигать боль, что даже не мыслит иначе, кроме как навязанными ему стереотипами. А когда оказывается, что алкоголь был вовсе не подспорьем, алкоголь просто воспользовался слабостью и детскими травмами, чтобы поработить, забрать его радость, его идеи, его мечты, его здоровье, его семью и его детей, хвататься за голову уже поздно. Он проиграл эту битву, обречен был проиграть, и даже если его родные выжили, пройдя через горнило созданного им кошмара, они будут до конца дней его ненавидеть.

Я не знаю, что со мной не так. Меня не били и не насиловали в детстве. Отец даже ни разу не повысил голос, мать могла огреть полотенцем или обругать матом, но, как правило, за дело. Наверное, я исключение из правил, я сам выбрал такую жизнь, а может – я просто великовозрастный бездельник, и этим все сказано. Мать знала, что я увлекаюсь спиртным, но о глубине моего падения не догадывалась даже она. Никто не знал, кроме Лены. Мою забулдыжность мать воспринимала терпеливо, ведь и они с отцом тоже были непутевыми. Частенько прикладывались, и пьяное сюсюканье могло резко обернуться острой фазой ссоры. Отец начинал на пустом месте ревниво предъявлять матери за работу проводницей, хотя, как я понял по ее рассказам, слухи о разврате в поездах сильно преувеличены. Мать пеняла отцу по поводу его постоянных отлучек якобы по гаражным делам, а по факту – хрен его знает, с кем он там трется. Периодически ссоры переходили в драку. Таки да! Меня предки никогда не трогали, но между собой устраивали бои для поддержки тонуса. После чего запирались в своей комнате и какое-то время не казали носа. Я так понимаю, занимались сексом. Им была нужна эта извращенная прелюдия по