степени тяжести, 12 детей. Трое погибли в огне и дыме. Включая нашего Артемку.
Часть 2.
1.
«Норма». Винченцо Беллини. Катастрофически бездушный мир заглядывает в окна. Обрывки музыки цепляются за испуганный разум липкими нотами. Сигаретный дым навечно пропитал стены, заползая через балконную дверь и окутывая холодные пространства комнат. На столе – огрызки какой-то еды и бутылка водки.
По «тиливизеру» тянутся хроники реального кошмара, произошедшего в одном из городов России. Там образовалась некая секта, которая до поры до времени руководствовалась традиционными поведенческими схемами. Как-то: шептаниями в угоду божеству, сборами под пологом тайны и защитных условных знаков, верой в свою исключительность и тупым неприятием фактов. Радения и отъем имущества – по уставу. Но если бы только этим все ограничилось. Но не ограничилось, ибо большинство молельщиков и духовных скопцов никогда не знает, когда следует включать заднюю, и потому бьется насмерть о монолит реальности. Хрен бы с ними, со всеми этими вознесенцами, семенящими навстречу Творцу, расшвыривая тапочки, но очень трудно уместить в голову, зачем нужно вовлекать собственных детей? Убежденные в скорейшем конце света, члены секты потравили друг друга и поубивали своих же деток на блошиной хате одного из своих адептов. По положению трупиков мальчиков и девочек следователи сделали вывод, что дети осознавали опасность и пытались вырваться. Но взрослые всегда оказывались сильней. И сломили слабое сопротивление.
Виртуозен Господь! Вознесем славу Отцу Небесному, неисповедимой игре его Божественной кифары! Лишь Он один имеет право безнаказанно калечить судьбы! Да здравствует Он во веки веков, и выпьем за Него стоя!
Репродукционная картина в доме напротив. Пьяный мужик колошматит свою благоверную. Дым столбом, грохот разбитой утвари, звенят оконные стекла. Женщина вместо того, чтобы спасаться, продолжает поливать разошедшегося муженька матом. Мужик хватает ее за волосы и тащит в другую комнату, где с силой швыряет на диван. Женщина начинает отбрыкиваться ногами, от чего ее халат задирается до самого пояса. Я вижу ее ноги: они ровные и белые, еще вполне аппетитные. Только мужу на это начхать. Он размахивается и изо всех сил хлещет ладонью жену по лицу.
— Давай, скотина. Нравится? Давай!
Дать? Пожалуйста. На́ тебе! На́ еще! Весь чертов фокус в том, что ей это нравится. Она провоцирует его на побои, не оставляет ему выбора. Всем им нравится — женщинам, избиваемым своими мужьями. Они будут их ненавидеть. Будут крыть последними словами. Будут вызывать полицию. Будут настраивать против них детей. Но в глубине их душ будет расцветать великое ликование. Ведь они сами слабы, а рядом с ними — Мужик!
Ну, врежь еще!
2.
На протяжении месяца жена пребывала в трансе и неподвижно глядела в одну точку перед собой, выполняя лишь нехитрые функции по самообслуживанию. Психиатр прописала таблетки – нам обоим, только с разной степенью отрыва башки. Я на свою рецептуру забил уже на крыльце, заменив препараты единственно спиртягой, которой мал-помалу защищал свой разум от помешательства. Лена не принимала «колеса» принципиально, а если я пытался насильно впихнуть их ей в рот – выплевывала. Ее короткие волосы отрасли до самых плеч, стали неопрятными и свалявшимися, как борода дервиша. Время от времени я пытался их расчесывать, впрочем, цирюльные дела в списке моих забот надолго утратили важность. Лена почти не ела и на всех парах стремилась к анорексичности. Ее годовой давности приятную полноту я мог вспомнить теперь только по фото. Хотя с весом и у меня обстояло не ахти, левая кисть почти не двигалась, морда пугала одутловатостью, - короче, на картине Босха мы бы смотрелись органично.
Чтобы проволочь бремя похорон на своем горбу, я призвал сатанинские резервы. Все божественное, животворящее, чистое и благостное во мне, если и было когда-либо,- иссякло, я давно возненавидел Бога за его запойные игры с людишками. Спиртная же энергетика оглушала и превращала меня в апатичного болвана, а мне, напротив, нужно было шурудить, причем активно. Лена вышла из строя, так что всегда прикрытые тылы обнажились. Я знал людей, которые промышляли, и обратился к ним. Я мог бы обратиться к ним еще в тот день, когда нагрянул к Ленчику за «травкой», но тогда меня влекла к нему ностальгия по былым временам и подспудное желание ухватить за хвост дружбу, которой давно не было. Я встретился с человеком, и тот порекомендовал мне некую субстанцию, именуемую в просторечье «скорость». Ее нужно было курить, как мет, но она не глушила, а напротив – накачивала энергией. На «скорости» вкупе с алкоголем мне удалось пройти через ад. Чтобы на выходе застрять в адовой прямой кишке.
Агенты похоронных контор вовсю вились вокруг больничного городка в день трагедии, делая бизнес, но я вызвонил человека, который уже работал с нашей семьей, когда мы хоронили маму. Ему я препоручил решение большинства вопросов и от него же узнал, что тело Артемки будет выдано в закрытом гробу. Агента звали Валера, он был долговязым и неправдоподобно худым,- этакий Слендермен из похоронного мира. Валера согласовал со мной заказ гроба и венков. Предложил обзвонить родственников. Я ответил, что звонить никому не нужно. Нет у нас больше родственников. Место для захоронения выделила администрация города, и это место должно было считаться почетным, вот только никакого почета в этом не было. Валера предложил положить в гроб Артемки что-то родное и близкое, и я передал Валере одну из Артемкиных машинок. Гроб с телом я увидел только в день похорон.
Валера отличался цепкой памятью на лица, и хотя по телефону он меня явно не узнал, при первой встрече я отчетливо увидел в его глазах страх. Ему выпало пройти мимо распахнутых ворот ада и мельком рассмотреть внутренности. Он вспомнил мою маму, вспомнил историю с Лешкой, а теперь вот новый удар молота. Тренированная выдержка помогла Валере заглушить эмоции через две секунды, и на всем протяжении нашего общения он оставался деловым и собранным. Именно Валера не побоялся предложить мне вариант с двойным местом на кладбище. Хотя официально Лешка еще считался живым и в розыске, я согласился, поставив Лену в известность уже постфактум. Я полагал, с этим возникнут трудности, несмотря на озвученную Валерой разрешительную мзду, ведь жертвам пожара выделялись поименные места на кладбище, а Лешка в списках не числился. Но Валере каким-то образом удалось договориться. О деньгах я по-прежнему не задумывался. После смерти мамы у нее в загашнике обнаружились накопления, которые объективно считались приличными. Администрация города объявила, что родственникам (если таковые имеются) пострадавших в пожаре детей будет выплачено по миллиону рублей на семью. Судьба мочит корки… Она уготовила мне потерю родных детей, но вот что касается денег, то я почти никогда не знал проблем.
Накануне похорон мне пришлось наведаться к хирургу в поликлинику, где мне сняли гипс и швы. Кабинет врача я помню плохо, я заявился туда грязный, похмельный и с безумными глазами упоротого лиса. Рекомендаций по комплексу упражнений для восстановления подвижности я не помню вовсе, - все прослушал, только послушно кивал, как дурачок. Нахрена мне подвижность теперь? Рюмку водки до рта я донесу, остальное – бессмыслица. Не вернусь же я в спортзал, в конце концов.
Наркота, помимо прочего, послужила упряжью для бухла. Я лишь перманентно похмелялся малыми дозами, чтобы снова не удариться в «белочку» и не вступить в спор с мертвяками, бабушками и воробьями. Но спиртное меня не брало, лишь слегка улучшало самочувствие и сбивало давление, которое я тут же вновь кочегарил новой дозой укурки, так что сердце работало дизелем. Абстиняга атаковала по всем фронтам: тело колыхалось, дрожало мелкой сыпью и теряло координацию в пространстве. Я старался не здороваться с людьми за руку, боясь промазать. Расплачивался в магазине картой со второго или третьего раза, подсчет мелочи выглядел титаническим трудом. Срал в три жопы, иногда прихватывало на улице, и я дристал в сугроб, наплевав на все заветы Ильича. Но ни разу не блеванул, этот канал был заблокирован с самой юности.
Я совершенно забыл про Альбину Наилевну, она сама позвонила мне на трубку и начала с налету орать. Я дождался паузы между угрозами упечь меня в тюрягу за прогулы и кастрировать на зимней площади города и от всей души поблагодарил ее за то, что та поспособствовала помещению Артемки в приют накануне пожара, приговорив тем самым парня к ужасной смерти. Не подумайте, я до сих пор сильно сомневаюсь, что это были происки Альбинки. Ей незачем, и она вовсе не тот тип людей. Но мне нужно было на кого-то слить злобу и боль. А также незнание, которое снедало меня изнутри, добавившись к загадке Лешкиного исчезновения: мне ведь даже не сказали, как умер Артем. Задохнулся? Сгорел заживо, вопя и плавясь? Или его банально затоптали старшие ребята под предводительством драпающего персонала? Альбина Наилевна осеклась, повисла жестокая пауза, и тогда я просто отключился. Мне было все равно, что случится дальше.
Мне снился наш последний разговор с младшим сыном. В больнице, на следующее утро после того, как я пустил четверть своей крови на удобрения и ознакомился с делирием в щадящей форме. «Лешка заберет меня с собой?»- спрашивал Артем, а я не знал, что ему ответить. Это была наша последняя встреча. Если бы накануне мы с Леной просто не стали открывать дверь ее родителям, и те бы ретировались, подолбившись втуне! Если бы я не схватил тогда кухонный нож! Если бы не угодил в хирургию, и эти новости не дошли бы до опеки по их информационным каналам! Очень трудно отвязаться от липкого ужаса и поверить в разумность существования, когда жизнь и смерть определяется тасованием случайных карт. Мне снился Артемка в приемном покое, как он шуршит комбинезоном, выискивая приемлемые трассы для своей дешевой машинки, а потом открывается входная дверь, в щель просовывается голова Лешки, и он призывно машет младшему брату. А через секунду – все объято огнем, и мои дети вопят от боли и ужаса, непослушные волосы горят на их головах, лица плавятся, глазные яблоки разносит по стенам…
Я просыпаюсь в постели, хлюпающей от вонючего коктейля из выделений моего тела, вижу в кресле напротив неподвижную, сломленную Лену, по которой непонятно, спит она или бодрствует. И я вспоминаю, что нужно отвести ее в туалет, чтобы она помочилась, потому что она может элементарно забыть и напрудить в кресле, а после того, как я это делаю, я не могу уже заснуть. Я иду на кухню, выкуриваю дозняк «скорости», запиваю винищем, на которое перешел в последние дни, после чего безумно брожу по комнатам, размахивая руками и репетируя сумасшедшие речи – перед Леной, перед детьми, перед мамой и Кандибобером, перед всем миром. Позже кормлю Лену, заставляю поесть себя самого и звоню по телефону Валере, чтобы узнать последние новости.
Троих погибших при пожаре в детском доме имени Чкалова хоронили одним днем, и из этого раздули целую помпу. Звучали речи и брали интервью у людей, про которых мне ничего не было известно и причастность
