Яд Бахуса

ног. На данный момент гости из страны Глюковатой расползлись по щелям, окрест меня темно, как в Лабиринте Минотавра, только клинышек света пробивается из приоткрытой двери. Я пригляделся к бабке, раздумывая над возможностями однорукой самообороны. Но нет, не мертвец, и не Минотавр. Живая старушонка, только без галош и чепчика – больничная.

- Чо?- опять затупил я, путая сон с явью, и чуть не назвал бабку «чувачеллой».

- Посетители к вам, говорю. Шастают уже ни свет ни заря. Часы не урочные! Молодая женщина с ребенком. Очень просила пропустить.

Лена… И Артемка! Я соскочил с койки, как призер, а не вчерашний похмельный криворучко, и рванул к выходу из лабиринта, ориентируясь на свет престарелой больничной Ариадны. Рука орала, стенала, кляла на все лады и безобразничала с залповыми ракетами. От боли при каждом движении мутило и вело из стороны в сторону, но я, похоже, был все еще на адреналине. Или на спиртосодержащей закваске.

В коридоре я на миг замер и пригнулся, уворачиваясь от ринувшихся на меня сверху воробьев. Но только никаких воробьев тут не летало со времен строительства. Больница, накануне побудки, предрассветный час, и у меня продолжаются глюки.

Бабуська суетно топотала позади, издавая на весь коридор больничные мантры:

- Куда! Лифта дождись! Ходят ни свет ни заря! Час неурочный. Позже надо! А теперь! Вот крови потерял! Свалишься ить!

Я вдруг замер, вновь усомнившись, что бабка – всамделишный персонаж. Может, она как воробьи, мне мерещится, и я разговариваю с воздухом? Я пригляделся к медсестре, что шла мимо нас с утомленным видом, утопая в рецептах и в мыслях о ближайшей зарплате. Вроде не косится и не бежит сломя голову. Ну то есть я вписываюсь в будни, так что все тип-топ. За исключением воробьев, что продолжали чирикать где-то в отдалении.

- Все норм, прорвемся!- уверил я бабуську, а потом незнамо зачем брякнул: - Я татарин.

Хотя татарином был не я, а Ленчик Догадов, а еще – моя Лена. И то не чистокровные. Метисы хрен-с-пальцем.

От черного пуховика Лены и синего комбинезона Артемки прямо-таки веяло льдом, из чего я заключил, что на улице грянули первые морозы. Еще вчера Степан Антонович щеголял в кожаном плаще, сегодня уже черед валенок. Так что к моему отходняку приплюсовался жесткий погодный перепад, и это вкупе раскрыло мой третий глаз и видение потустороннего.

- Я перед садом решила заскочить, потом не получится,- сказала Лена.

Я чмокнул Лену в холодный лоб, отметил ее симпатичный макияж, замазанную помадой обветренность губ и навсегда поселившуюся тоску в глазах. Потом схватил здоровой рукой Артемку и усадил его себе на колени. У него карие глаза, как у мамы, а непослушные волосы – отличительная черта всей нашей семьи. Я расцеловал Артемку в обе щеки, впервые испытав что-то помимо боли и вины. Хотелось верить, что дикий выкидон с кухонным ножом закрыл какую-то главу, и мне еще будет позволена хотя бы иллюзия нормальной жизни.

- Пап, ты заболел?- В руках у Артемки – дешевая машинка. Из тех, что я тоннами покупал в мелких отделах и киосках, и которые после месяца эксплуатации отправлялись в утиль.

- Да, сын. Порезался. Скоро вылечат.

- Понятно.- Машинка выбрала мое плечо в качестве трассы и спустилась к здоровой руке.- Когда скоро?

- Не знаю. Врач спит еще.

- Здесь спит?

- Конечно здесь. Где ж ему еще спать. В подвале.

Я состроил гримасу, и Артемка улыбнулся.

- Понятно. А Лешка меня заберет к себе?

Я взглянул на Лену и наткнулся на ее острый взгляд. Мне было бы проще воспринимать ее ненависть, но я видел в ее глазах все ту же тоску.

- Лешка очень занят,- только и нашелся я, растерявшись от неожиданного перехода.

- Он станет Суперменом?

- Обязательно станет.

- А когда вернется?

- Когда возвеличатся луны,- ответил я.- Пройдут все панихиды и сроются землистые опоры.

- Это как?- Артемка выглядел потрясенным.

- Сам толком не знаю. Но скоро узнаю, честно. Нужно просто задавать точные вопросы.

Удовлетворившись, Артемка соскользнул с моих колен и отправился на поиск приемлемых трасс для машинки, шурша комбинезоном.

- Как рука?- спросила Лена.

- Назад пришили,- уверил я.- Как зайке.

- Мне твоя выходка стоила полночи уборки. И я твою бутылку добила.

- Позвони моему куратору в УИИ. Как ее, Альбине Наилевне.

Куратор моя оказалась совсем молоденькая деваха с красивыми татарскими глазами, излишне широкими бедрами и большой грудью. Всю обедню портил нос картошкой, но в стенах учреждения он смотрелся по-боевому задорно.

- Сам позвонишь.- Лена кивнула на магазинный пакет «Пятерочки», болтающийся у ног.- Я тебе шмотье принесла и телефон.

Мне смутно припомнилось, как медсестричка обтирала мой торс мокрым полотенцем после операции, однако тряпье мне пришлось напялить свое кровавое, так что я щеголял теперь, как бледнолицый после боя с ирокезами.

- Еще там документы, сигареты и сберовская карта. Вечером принести чего?

- Нет! И сама не дергайся. Я планирую до вечера тут всем пропеть «мерси боку».

- Не делай так больше,- серьезно сказала Лена, и я понял, что она имеет в виду вовсе не мое адью по-французски.

- Что-то нужно было. Я выбрал, как всегда, самый тупорылый вариант. Но радикальный! Прости.

Она хотела еще что-то добавить. Быть может, сказать, что теперь, пережив трагедию и не свихнувшись окончательно, мы должны беречь себя друг для друга. Что мы должны оставаться командой и придавать друг другу сил. Что у нас есть еще, ради чего жить. Или же она хотела сказать, что моя выходка ничего не значит, и смыть грехи кровью не получится. Я не знаю. Она не сказала, подхватила Артемку за руку и заспешила прочь. А я отправился на поиски приемлемых мест для курения.

В моей палате – десяток больных, двое из которых – ходячие, включая меня. Переломы рук, ног, позвоночников, гематомы, рваные раны и прочие красоты хирургии. За время моего променада до первого этажа под птичий щебет большинство соплеменников проснулось, теперь свет заливал все помещение палаты. Напротив моей койки – средних лет мужик на вытяжке, чем-то напоминает Андрея Краско в роли Дрюни из сериала «АНБ». Травит байки и хохмит уже спозаранку. Слева – еще какой-то мужик с неопознанной травмой, по виду – случайный прохожий, прилегший отдохнуть, заблудившись в коридорах. В дальнем углу – паренек после автомобильной аварии с ампутированной ступней и отсутствующей эмпатией. Названивает по мобильнику и беспрестанно сквернословит, барабаня по ушам и наплевав на чужие нервы. Внезапно затыкается на полуслове, если в палату входит кто-то из медперсонала, и зырит на бедолагу, как сыч перед атакой, пока тот не уматывает. Рядом с ним – совсем еще пацан, второй ходячий. А точнее – выпрыгивающий. Каждые 15 минут выскакивает из палаты, волоча за собой сломанную руку на перевязи, чтобы покурить в туалете. Где курить по-любому нельзя, но всем похрен, дымят все кому не лень, включая персонал. Прочие потерпевшие – неподвижные деды с пролежнями, похожие на мумии.

Чуть позже возник пожилой врач с несимпатичной бороденкой и молчаливой медсестрой неопределенного возраста в качестве Пятачка. Эта же медсестра перед обходом засунула нам всем градусники. Доктор обошел присутствующих, просканировал своим опытом последствия травм, назначил процедуры, передавая указания медсестре – как в фильмах. Пожурил старичков за квелый вид. С «Дрюней» поржал на какую-то давнюю тему, начавшуюся не здесь и не сейчас. Потом некоторым образом вглядывался в меня, и мне стало неловко. Не исключено, что пытался вспомнить, откуда ему знакома моя фамилия. А знакома она могла быть из телека, новостных пабликов или объявлений.

- Десять швов,- призадумчиво изрек врач, пренебрегая рутинным знакомством. Потом вдруг шутканул: - Любите ровный счет?

«Если только в рюмках»,- чуть было не ответил я, но прикусил язык и послушно ухмыльнулся, выражая почтение искрометному юмору.

- Придется полежать у нас.

- Я домой хочу,- буркнул я.

- Температура еще держится. Хочешь потерять руку – пиши отказную и вперед.

Контраргументов не находилось, и я промолчал. Я думал, врач отвалит, но он еще какое-то время многозначительно меня поизучал, перекатываясь с носка на пятку. Медичка-Пятачок замерла на старте, ожидая команды.

- А почему гипс не наложили?

Едрить, чепатый мафон! Вот же странный типок, а еще халат напялил, бороденку вон отрастил косматую – Бехтерев, да и только.

- Наверное, потому, что перелома нет,- попытался я сумничать.

- Ну и что?- оживился доктор возможностью подискутировать, но я не дал ему такой радости и снова заткнулся.- Нужно наложить, чтобы сухожилия правильно срослись.

Надо так надо, Великий Ум! Я поплелся в перевязочную, где удивительно красивая девушка в обтягивающем белом халатике размотала вчерашние бинты, после чего мы минуту созерцали последствия спора с ножом. Загляденьем назвать было трудно. Обозрев затянутую узлами рану, я на всякий случай отвел взгляд и сконцентрировался на девушке.

Ее внешность вмещала в себя все сопливые фантазии дрочера, насмотревшегося порнухи. Я изучил ее сочные бедра, сверкающие из-под короткого халатика, скользнул взглядом в вырез на груди, повоображал на тему стриптиза и отсутствующего нижнего белья. Вдруг невинные адреналиновые фантазии затмил облик Катерины Догадовой, и я резко присел на зад, обругав себя с матершиной.

Девица, однако, успела перехватить мое любопытство. Я думал, она состроит мину, и был приятно смущен ее игривой, располагающей улыбкой. Впрочем, мне хватило ума списать все на вежливость и юность, потому как из списка донжуанов я был давно вычеркнут за профнепригодность.

- Вы хоть их запомнили?

- Кого?- не понял я.

- Ну тех, кто вас порезал?

Я бросил на чашу весов правду и разбойничьи приключения, в которых фигурировали лиходеи и доблестный я, и неопределенно выдал:

- Это была она.

Девушка наморщила красивый лобик, не переставая накладывать гипс. Потом неуверенно предположила:

- Жена, что ли?

- Нет. Любовница.

Девица оглядела меня по-новому, испытав разрыв шаблона. Потом закончила накладывать гипс, ловко перебинтовала руку и я, легко преодолев мальчишеское искушение задержаться, вернулся в палату и забился под одеяло.

Вечером притаранили новобранца. Нога в гипсе аж до жопы, пять минут как с операционного стола. Мужика положили на свободную койку – самую вафлерскую, по центру палаты, - сгрудили рядом его барахло – одежду и сумку, больше напоминающую командировочный рюкзак,- и отбыли. Согласно логике, пациента ждал немедленный сон, но не тут-то было! Стоило двери за персоналом захлопнуться, и мужик начал ерзать и совершать смешные дискотечные телодвижения, дергая свою выпрямленную ножонку. Кое-как принял сидячее положение, полез в рюкзак и стал в нем орудовать с хитрой мордой уличного закладчика. Не берусь судить за наш палатный контингент, но я-то точно знал, чего там выуживает доблестный безымянный хромоножка. Потому что русский мужик перед операцией может забыть дома страховку, он может забыть поцеловать семью, может забыть свое имя от передоза обезболивающих. Но он никогда, ни при каких обстоятельствах, не забудет припасти старую добрую «Хлебосольную».

- Будет кто?

Трудное молчание в палате. Больные и