Яд Бахуса

что когда-то существовал такой человечек. Пашка родился недоношенным, и не поручусь, что он мог хоть сколько-нибудь рассчитывать на полноценность. Для меня настал рай, когда мама забеременела, хотя втихаря она и позволяла себе кирнуть. Я замечала, а папа «не замечал». Я преспокойно доучилась до середины третьего класса, даже почти завязала с сигаретами, а потом родился Павлик, и наше семейное шоу получило перепрошивку.

Внезапно я обнаружила себя в центре какого-то гребаного карнавала. Школьные задания, обязанности по дому, бесконечные уборки-стирки, повсюду вонючие пеленки, каши, погремушки, и все это приправлено круглосуточным визгом тугосери. Лена, делай то, делай это, сгоняй на молочку, сгоняй за продуктами, почему полы грязные, иди срочно помой посуду, быстро постирай, чистых ползунков не осталось, а ты уроки выучила? Весь этот блядский цирк казался мне офигенски нечестным, поэтому частично я саботировала обязанности. Обо мне никто не думал, когда богомерзкие бухие Картошечки лезли ко мне в трусы, а стоило вылупиться Пашке, сразу же организовалось предприятие по сдуванию пылинок. Я могла бы сказать, что ненавидела брата, мне хочется так сказать, но это будет неправдой. Правда в том, что прямо к нему я вообще мало что испытывала: это был несчастный, визжащий, вечно обосранный маленький человечек, которому еще предстояло расплатиться за грехи родителей. Даже если папа верил в чудесное мамино исцеление, моя вера уже превратилась в цинизм.

Мама копила-копила усталость от, по сути, постылой жизни, и в определенный момент сдетонировало: она взялась за старое. В связи с этим тема с грудным молоком резко задвинулась за кулисы, и кормежка полноценно легла на мои плечи. После школы я бежала на молочную кухню, потом затаривалась памперсами и питанием, потом – рысью домой, кормить и переодевать брата. Мама едва-едва дожидалась моего возвращения, после чего лезла по сусекам и выгребала заначку. Больше нас для нее не существовало, однако если я где-то лажала, меня чухарили. Однажды я забыла початую пачку памперсов в кроватке, и Пашка дорвался до памперсов, измочалив их в труху. Вся семья в тот момент присутствовала дома, но люлей получила именно я.

Поначалу мать пила в однюху, и ее почти не штормило, да она и не отсвечивала. Заказывала мне прокатные двд-диски «про жизнь», и я тащила ей из салонов всяких «Форрестов Гампов», «Мосты округа Мэдисон» и «Красотку». Мать нагружалась перед телеком, слюняво следя за событиями на экране, а поднималась только чтобы поссать или сгонять за добавкой. Она и за бухлом пыталась меня припахать, но продавцы мне дали от ворот поворот в силу возраста. Так что ей приходилось тащиться самостоятельно.

Потом снова стали появляться дружки и бравые ухажеры, но уже без прежнего размаха. Наведывались поодиночке, и они тихо киряли на кухне, шушукаясь, чтобы не разбудить Пашку. А когда брат начинал орать, запрягали меня. Вот только самообольщением я уже не страдала: Картошечка тоже визитерил один, был вежлив и благовоспитан с виду, и чем это для меня чуть не обернулось! Я воротилась на улицы и стала ныкаться вдали от дома, снова тырила сигареты, а по приходу получала люлей. Теперь уже в физическом эквиваленте, мать стала поднимать на меня руку, чтобы я не отлынивала. Я свела на игровом поле страх перед Картошечкой и перед родительскими тумаками. Картошечка победил со счетом 10:0 всухую, так что перевоспитать меня не получилось.

В тот день я аналогично шлялась где-то дворами, а мать с хахалем наклюкались по брови и ушли в отруб. Пашка блеванул в кроватке, подавился блевотиной и задохнулся. Я хрен знает, чем его напичкали, пока меня не было. Полностью не исключаю вариант, что спрыснули ему пару граммов кагорчика или ликера. Начало 2000-х, никаких вскрытий или расследований не проводилось. И вот я возвращаюсь ближе к вечеру, мысленно разминаясь перед односторонним спаррингом, а дома тихо, как в могиле. У меня даже сомнений не возникло, что что-то стряслось, потому что я не могла припомнить такую тишину в последние месяцы. Я и нашла Пашку мертвым. И его бесхозное тельце лежало в кроватке до самого утра, а я торчала в своей комнате, билась в истерике первую половину ночи, и считала секунды – вторую. Потому что через стенку дрыхла пьяная мама со своим очередным собутыльником, и я не могла вызвать «скорую», не подставив ее. Но не за нее я переживала, а за себя. Если бы она запалилась пьяной перед посторонними, наша трагедия вышла бы за порог, и меня бы не простили. Общество бы меня заклеймило и отвергло.

Но я просчиталась: меня так и так не простили. Ко мне намертво прилепилась бирка с надписью «убийца брата». Я и была ею по факту, как ни крути. Я осознавала степень риска, когда убегала из дома и бросала брата наедине с мамой в ее таком состоянии. Каждый раз надеялась, что пронесет, и однажды авось не сработал. Родители от меня отвернулись, стали игнорить. Отец и теперь меня игнорит на девяносто процентов по привычке, если ты заметил, все общение идет через мачеху. Год после трагедии я изнывала от чувства вины и боли, ревела в подушку по ночам и конкретно подсела на сигареты. Которые частично таскала у матери, частично – стреляла у старшеклассников.

Несколько раз ночью я видела свет из-под двери в родительскую комнату. Не свет, а мерцание даже... Слабее, чем светильник, но сильнее, нежели экран телека. Возможно, свечи. Сначала я не придала значения, а позже в голове вдруг вспыхнули все эти фильмы, типа «Восставший из ада» или «Кладбище домашних животных». А вдруг мать по пьяни чего-то колдует там в спальне, пытаясь оживить Пашку? Или еще хуже: обменять его на меня? Ночью кто-то дотронется до моей руки, и когда я проснусь, призрак скажет: твоя очередь лезть в могилу. В общем, это мерцание меня напугало, хотя и не до такой степени, как некогда Картошечка. Я решила провести расследование и определить источник свечения, когда матери не будет дома, по остаточным признакам. Но не успела.

Однажды мама пропала, и ее не было полгода. Мы жили с отцом в бытовом вакууме, как будто так и надо, и под конец мои мозги окончательно сплавились. Несколько раз я отваживалась спросить у него, где мама, но он только крякал в ответ, предлагая мне озаботиться гипотезами. Я не знала, что и думать, отец не бился в поисках, не разрывался надвое и не рыдал по вечерам, не проводил часы за рассматриванием фотографий. Никаких розыскных мероприятий, никакого ажиотажа в масштабах города, как это было с Лешкой,- полнейшая тишина. Они как будто заранее с матерью договорились о таком финале, и теперь отец живет с чувством, что игра завершилась, и долг исполнен. А до того, что дочь просто не в состоянии принять эту новую реальность, конечно, никому дела не было. Несмотря на то, что я ненавидела маму всей душой, я по-прежнему ее любила, ее уход меня угнетал и ужасал. Я думала: что если отец делает так специально и своим молчанием и игнором добивается, чтобы я уверовала, будто мамы вообще никогда у нас не было? Я уходила в мир грез и фантазий, каждый раз придумывая для себя новую легенду, и все больше и больше погружалась в эти миры. Такую же легенду я придумала для Артемки. В такую же легенду я уверовала сама, когда мачеха предложила вариант с Раком и Ко. Но умерла мама, конечно же, не от рака.

Через полгода я возвращаюсь из школы, а дома – бледный, прячущий взгляд, отец и незнакомая тетка, которая оказалась Анной Витальевной. Именно она сообщила мне, что моя мама погибла, и сегодня, пока я была в школе, ее скоренько похоронили. Это все, что я знаю и помню, большим меня судьба не облагодетельствовала. Я не копала впоследствии, не наводила справок, оставила все, как есть. Еще один страшный факт вдобавок к гремучей смеси воспоминаний я могла не выдержать, поэтому боялась правды. Но логически я понимаю, что это был, скорей всего, криминал. Его не могло не быть, потому что с таким образом жизни не бывает хеппи-эндов, как в фильмах с Гиром. Мама умудрилась связаться не с теми людьми или вляпалась в историю. Мне все равно, я не готова знать правду, и я без понятия, где находится ее могила.

Анна Витальевна осталась жить с нами и стала мачехой. Обосновавшись, она развернула целую программу по выходу из кризиса. Идею маминой смерти от рака она активно насаживала не только у нас дома, но и повсеместно. Даже тем из родственников, кто так или иначе знал правду, она без зазрения совести вдалбливала эту версию с честным взглядом. И постепенно так стали думать все, даже я. Наверное, это было гениально, не берусь судить.

Гвоздем же программы значилась малолетняя я – копия мамы и по-любому будущая алкоголичка, которую нужно спасать всем гуртом, пока я не ударилась в тяжкие. Верила ли в это сама мачеха или делала вид – в ее случае граница между этими понятиями попросту отсутствует. Но близких она заставила поверить, особенно отца, который продолжал отводить от меня взгляд и целиком положился на методы Анны Витальевны. Пашку мы дружно забыли. Мачеха зверела, если кто-то его упоминал, а в те времена ее энергетика достигла пика, так что связываться или спорить с ней побаивались. Пашка где-то числится по бумагам, это все. Я также без понятия, где его могила.

В отличие от отца, мачеха четко представляла, через что мне пришлось пройти с матерью-алкоголичкой во время ее загулов. И замена паттерна была тоже частью ее стратегии. Она, как и мама, стала устраивать дома шалманы, но только с противоположной полярностью. Среди завсегдатаев преобладали благочестивые, цивильные и кроткие богомолы. Лопотали о Боге, о вере, о судьбе и терпении, о прощении и всеобщей любви. О тех понятиях, которые, по идее мачехи, должны были вытеснить из моего сознания отрицательный шаблон бухариков, насильников и бандосов. Вот только с любвеобильным педофилом-проповедником у нее случился зарез. И если бы в тот день мы с ней поговорили начистоту, откровенно... Если бы она признала свой косяк: да, не без ошибок и недостатков политика партии, но цель должна оправдать средства, и вместе мы обязательно прорвемся! Наши отношения могли стать совершенно другими. Вместо этого она испугалась моего глупого подросткового бунта и предпочла перестраховаться. Обвинила меня, что я возвожу поклеп, потому что гнилая внутри, потому что Картошечка частично меня подпортил, он залез своими грязными ногтями мне в манду, и с того момента я – падшая.

На этом все. Добавлю только, что выбрала тебя в спутники жизни в тот же миг, когда ты подсел ко мне на скамейке с горящими глазами и перегаром. Я вдруг увидела в тебе маму – такую, какой она была давно в детстве. Веселая, бесшабашная и под хмельком. Но теперь я точно знаю, что мачеха была права во многом. Наверное, я всегда это чувствовала, просто боялась признать. От родной мамы ко мне перешло что-то темное, что-то нехорошее. Какая-то гниль, порок. Тогда, перед травматологией, я тебе призналась, что считаю себя виноватой в пропаже Лешки. Потому что не позвонила проверить, как вы дошли. Потому что позволяла тебе бухать в удовольствие и не делала из этого серьезной проблемы, не ставила ультиматумов. Но я слукавила: я считаю себя виновной, потому что передала эту гниль всем вам. И наши дети