Яд Бахуса

с огороженными палисадами и дворами. Теоретически мне достаточно было потратить четверть часа, чтобы пересечь этот район и выйти к высоткам, однако что-то в ту ночь мне яростно не фартило. Я полоскался мимо глухих домов с погашенными окнами, сопровождаемый вялым бреханием собак, держа курс строго прямо, достигал тупика в виде дикороса или какого-нибудь забора, разворачивался, переступал на параллельную улицу и искал счастья уже там. Внезапно пошел дождь, чем окончательно спутал мне маломальские ориентиры, я продолжал метаться от улицы к улице, от дома к дому, не в силах найти лазейку. Сначала мне это казалось забавным, потом я психанул, не беря в толк, каким искусством ниндзя нужно обладать, чтобы умудриться заплутать в районе из шести улиц. Под конец я не на шутку взволновался. Дождь припустил, температура воздуха падала все ниже, я вымок до нитки, и топливо внутри меня уже не грело и почти выветрилось. Почти да не почти, выход я так и не мог обнаружить. Сбоку от многих калиток стояли деревянные скамейки, и я с трудом преодолевал искушение прилечь передохнуть. Без пяти минут самоубийца вдруг начал трусливо кумекать, что моментально заснет и заработает переохлаждение, а то и сдохнет.

В сердцах я вынул мобильник и врубил музыку на всю громкость, надеясь привлечь внимание дополнительных персонажей, но привлек еще больше собак, которые раскудахтались и начали передавать сообщения. Надежда на то, что на крыльцо из дома выйдет полуночник, чтобы поинтересоваться, кто тут гремит на весь район, не оправдалась. А потом я подумал, что имею все шансы нарваться на чью-нибудь пулю, как на того Ебанько, от которого мы линяли с Эльвирой Рафаэльевной. Или кто-нибудь выпустит за ограду своего добермана, истосковавшегося по играм, и тогда мне исключительно кабзда. Я выключил телефон, и вновь провалился в небытие.

Дальнейшее: я еле волочу ноги посреди пустынной проезжей части, все-таки вырвавшись из своего Вивариума однотипных дома-клише, мокрый, с замызганными по колено джинсами, всклокоченный и все еще пьяный. Из последних сил я пытался определить работающие в ночи киоски с теми торговцами, которым Аллах запретил следовать кодексам РФ. Раз уж мое утопление сорвалось, время вспомнить о цели моего выхода из дома. Я только теперь осознал, что за все время моего продольно-поперечного марафона Лена даже не позвонила и не написала смс. Но когда я вернулся, все-таки загрузившись пакетами с бухлом, я застал ее спящей.

Второй раз у меня перемкнуло, когда я брел ночью мимо ресторана «Алладин», что на Бульваре Юлаева. Каким ветром меня туда занесло, без понятия, но смею предположить, что, как обычно, вышел за припозднившейся опохмелкой и решил вспомнить молодость, накрутив пару десятков километров по городу. Возле ресторана толпились братки разной степени быкливости, заявляя о себе широкими жестами. С точки зрения репутации не самое благопристойное место, частенько мелькающее в криминальных сводках. Я не собирался задерживаться рядом, я всего лишь шел мимо и бросил беглый взгляд на вход. И в следующую секунду я вдруг понимаю, что следак был прав: местные авторитеты похитили моего Лешку и содержат в плену именно там, в «Алладине». А потом они же выкрали Артемку из детского дома, и чтобы скрыть улики, устроили поджог. Оба моих сына заточены в подсобке за кухней, куда не проникает солнечный свет.

Я не в курсе, сколько я успел сломать носов, рук, челюстей и пальцев, пока меня не убаюкали. Боль и страдания, щедро заливаемые алкоголем и нарывающие изнутри, взорвались, забрызгав все вокруг кровью и гноем. Я бил, рвал, кусал, топтал и выл. Я смутно помню отлетающих от меня всполошенных не на шутку чуваков. Даже травмированная рука не помешала мне почти добраться до ресторана, чтобы продолжить крушить все внутри. Но перед входом меня вырубили чем-то тяжелым по башке. Очнулся я через несколько часов весь в крови на асфальте неподалеку от ресторана. Меня знатно размотали, подняться на ноги удалось только с третьего раза и по стеночке. Я поплелся назад, недоумевая, с чего я вдруг взял, что мои дети живы. Нет, они умерли – я убил их. Что бы там Лена ни вещала за грехи, я продолжал считать себя ключевым кандидатом в ад. Я заскочил в знакомый киоск за пивом, после чего забился в конуру зализывать раны. Легко отделался: кроме выбитых зубов ни одного перелома, сплошь ушибы и гематомы. Правда, неделю после этого ссал кровью, но потом само собой перестало.

Состояние потерянного и угашенного мракобеса не сильно способствовало тому, чтобы различать оттенки серого. Иными словами, я не могу припомнить каких-либо странностей в поведении Лены, который могли бы намекнуть на то, что произошло позже. За исключением того, что жена спивалась с ускорением 2g, а я подтягивал из магазина бухло, и она подтягивала изредка. Мы балансировали на самом краю, когда еще озадачиваешься такими мелочами, как умыться перед выходом или приобрести непроницаемый беспалевный пакет в магазине, но уже чаще и чаще забиваешь на затасканное нижнее белье или душ. Нам почти никто не звонил, и мы никому не звонили тоже. Друзей у нас не было, родня либо умерла, либо открестилась; какие окраины бороздил сейчас Ленчик Догадов в своих кумарных глюках, я не знал.

Остался в памяти единственный сумасбродный поступок: Лена напилась и позвонила мачехе. Уж не знаю, о каких материях они толковали: я ушел в другую комнату, бывшую некогда детской, чтобы не слышать. Анна Витальевна утратила в моем сознании статус Кандибобера после исповеди жены, когда я узнал об алкоголизме ее матери и о родном брате. Дикие выкидоны тещеньки уже не казались мне столь абсурдными, как раньше. Пусть это были кривые, топорные и чулочные выкрутасы, но все же замешанные на неких благих намерениях. Четверть часа я проторчал в бывшей детской, разглядывая обе по-армейски заправленные постели и сваленные в углу игрушки, чувствуя лишь усталость и пустоту. Среди игрушек мой взгляд выхватил одного-двух солдатиков из мастерской дяди Романа. Когда-то он одаривал ими моих детей, и при воспоминании об этом я преодолел очередной болевой порог.

После разговора с мачехой Лена три дня ходила тенью. Почти не пила, лишь прикладывалась время от времени, чтобы сбить тремор. Я не лез в душу, ожидая подходящего времени и нового откровения. Но дождался вовсе иного. Проснулся как-то засветло по хмельной побудке, которая точностью могла посрамить петуха, и обнаружил, что дома никого нет. Почему-то я понял это сразу, едва разлепил глаза, а позже обнаружил записку на видном месте.

Прости. И не ищи меня.

А еще дома не хватало чемодана, части ее вещей и почти всей нашей наличной заначки, рассованной по углам. Повинуясь импульсу, я разорвал записку на мелкие клочки и спустил обрывки в унитаз. Сам не знаю, почему я вдруг ополчился на бумажку и не сохранил ее как последнее напоминание. С того момента и до сего дня я уже больше не видел Лену.

Конечно же, она не вернулась к предкам, о чем бы там не состоялся их разговор с Анной Витальевной. Не вижу я в Кандибобере персону, способную безусловно распахнуть сердце. Степан же Антонович ака Крякало – типичный созик, как их называют в нашей посталкогольной среде, иначе – созависимый. Человек с абортированной этикой и перепутанными полярностями, и не достанет даже стишков Маяковского, чтобы восстановить в нем баланс между «хорошо» и «плохо». Для него Анна Витальевна по умолчанию будет спасительницей, а родная дочь – презренной дщерью. Печалька жизни заключается, помимо всего прочего, в том, что зачастую наше спасение – в совершенно посторонних людях. Усмановы знают!

Слушая «Норму» Винченцо Беллини, куря на балконе после нескольких литров пива, мне нравилось мечтать, как Лена сжигает свою жизненную рукопись в реабилитационном центре, после чего разворачивает на кульмане чистейше-белый ватман. Снимает квартиру в новом городе. Обязательно в крупном, ведь там легко затеряться, и риск столкнуться с прошлым минимальный. Новая работа, новая жизнь. Ипотека. Новые отношения. Возможно, очень скоро мне придет в Госуслугах уведомление о том, что Лена подала на развод. Мне будет больно, однако анестезирующая сила «родимой» всегда способствует отмиранию прошлого. Статья №4 Алкогольного Кодекса Российской Действительности.

Смысл выдерживать паузы до обеда окончательно утратился, так что бухал я бесперебойно, как хорошо смазанный агрегат. Строгость моего графика могла посрамить любого офисного карьериста. Я по-прежнему не мог выдавить ни слезинки, хотя и слушал дни напролет печальные композиции, а вот из фильмов предпочитал трешатину. Готовил спустя рукава, в основном обходился полуфабрикатами, проталкивая куски между остатками зубов, выбитых у «Алладина», которые я, конечно же, не потрудился отремонтировать. Прогулки давно перестали прельщать, барражирование района Мусино до сих пор мне аукалось в снах, я ковылял лишь до магаза, максимум – до скамейки на улице Ленина, чтобы четверть часа позалипать на солнышке. С меня сняли судимость, но это случилось, как в дымке. За окном менялись дни, месяцы и времена года, я же продолжал отстраненно созерцать мечущийся вокруг меня мир в полном одиночестве. Никому не звонил и не общался даже с Ленчиком Догадовым.

Минул год; я доковылял в перманентной прострации, ни много ни мало, до следующей весны; там я и достиг своего предела прочности. Я вдруг вспомнил отца: он ведь так и не смог довести до конца начатое. Потопал в мэрию, ныне именуемую администрацией, чтобы учинить теракт и уйти с помпой. Тогда, на перепутье между стаканами, я вдруг понял, зачем он это сделал. Чтобы продемонстрировать мне путь! Все в жизни связано, и таким образом батя дал сигнал мне, непутевому сыну, терзающемуся в подвешенном ожидании непонятно чего. Вот достойнейший финал пьесы! Дело за малым: нужно прикупить пестик.

Когда-то в начале 90-х батя надыбал оружие в гаражном поселке №2, за Северной улицей, у соседа: тот банчил прямо из гаража, состоя в тесном содружестве с ментами и «братством». С тех пор, конечно же, поменялась и власть, и мир вокруг, а барыгу того давно сгрызли черви, но что такое логика для трухлявого, проспиртованного мозга? Я покружил по городским задворкам и набрел на гаражный кооператив, с виду удовлетворивший мои параноидные запросы. Я проник на территорию без проблем через калитку сбоку от шлагбаума, после чего стал тупо молотить в запертые гаражные ворота, выискивая местного торговца боеприпасами. Когда передо мной посмели не раскатать прилавок, а вовсе проигнорировали, я где-то надыбал металлический прут и устроил целое шоу с молотьбой по гаражам и кошачьими свадебными воплями. Таким меня и принял наряд полицейских, которых вызвала охрана, наблюдающая по камерам слежения за моими фокусами. Мне повезло, что к тому времени мой условный срок закончился. Полиция препроводила меня сначала в отделение, а потом, когда я забился в эпилептическом припадке, и у меня горлом пошла пена, вызвали реаниматологов, и после реанимации я оказался в городской наркологичке, с которой я и начал свою исповедь.

Я не могу ничего рассказать о своем пребывании в компании любителей