Ничтожность (Абсолют: дополнение)

что Вера могла сохранить в памяти, сильнее даже яркого желтого сияния, раскинувшегося на бесконечное расстояние от его источника во все стороны. [/b]
Однако этот свет заливал все нутро ее скромного дома, если не убирая, то максимально раздвигая его пределы, и оставляя Веру посреди пустого пространства, где было место для всей полноты действий. Точнее говоря, она видела этот свет визуально, благодаря чему становилась каким-то призраком, способным преодолевать любые физические ограничения и преграды. Можно так сказать, что желтое сияние расширяло пределы ее возможностей, расширяло ее саму, умаляя то бытие, частью которого Вера являлась. Но желтое сияние заполняло ее дом не всегда. Часто, но не постоянно. И когда его не было, Вера чувствовала нечто похожее на упадок сил, некую разрядку, которую необходимо было восполнить. Обычно это происходило после утомительной работы и глубокого сна в конце, когда было потрачено слишком много сил, и сон максимально расслаблял уставшее тело.
Вера долго не отдыхала, принимая гостей в своем доме каждый день на продолжении длительного периода времени. Ей требовалась пауза, передышка, возможность восстановления. У Веры было место, где она могла взять паузу, совсем короткую, можно сказать, мимолетную. Но в то же время вполне эффективную, которая позволяла ей полноценно отдохнуть. Правда, сейчас это место вряд ли бы ей помогло, хотя Вера и намеревалась пойти туда, чтобы сделать хотя бы один глоток освежающего воздуха, который прочистил бы ей сдавленные какой-то бесконечной чередой страждущих мозги. Она должна была быть там, чтобы привести опустошенную от благоразумия голову в порядок. Она пошла туда в одной ночной рубашке (совсем нагишом было бы для Веры чересчур даже с учетом недоступности ее для посторонних глаз). Впрочем, она оголится по прибытии на место. Оголится уже только для того, чтобы окунуться в озеро с головой. И это место будто было создано для Веры кем-то намеренно. Никто не знал о его существовании, и только она могла пройти туда еле заметной на глаз тропой.
Всякий раз оказываясь на озере, Вера оказывалась залитой золотым светом теплого мягкого солнца, опускавшемся на тихую водную гладь, которая будто готовилась к появлению Веры, предвкушая нежность ее ласок по отношению к нежному женскому лону. Лишь Сфера могла наблюдать и наблюдала за этими прикосновениями. И Вере было отрадно оставаться у Сферы на виду, перед которой она испытывала трепет – приятный, несравнимый ни с чем другим, что могло бы вызвать в ней подобные ощущения. Оставаясь в воде по пояс и  застыв на одном месте, Вера чувствовала Сферу каждой клеточкой своего тела, чувствовала, как хрупко и нежно оно. И Сфера была хладнокровна с ней. Сфера позволяла ей быть собой, и Вера чувствовала Сферу повсюду, даже на глубине озера. Сфера окружала ее без каких-либо намеков на недосягаемость Веры для сторонних глаз. Сфера видела ее постоянно, наблюдала за ней непрерывно, наблюдала такой, какой Вера оставалась наедине сама с собой, даже скрывшись наполовину в воде. Будто само озеро было частью Сферы, хотя, почему будто? И Вере было ли не знать, что все вокруг, само Бытие принадлежало Сфере, и оттого это Вера должна была чувствовать себя в гостях, инородным элементом, оказавшемся внутри этого живого организма, с которым однажды вступила в контакт? Сфера хотела наблюдать за тем, как Вера разглаживала себя, проливала на себя воду, а затем пускалась вплавь и погружалась в озеро с головой, получая откровенное наслаждение каждым мгновением, проведенным в воде.
И потом, вдоволь наплававшись и поныряв, очищенная от всяческих выделений и посвежевшая, Вера будто растворялась внутри наблюдавшей за ней Сферы, становясь частью ее возможного сознания. Возможного потому, что Вера не была уверена в способности Сферы осознанно мыслить. Она слышала голос Сферы, этот беззвучный шум, который мог звучать как у нее внутри, собравшись в сознании Веры в одной точке, так и повсюду снаружи, окружая ее со всех сторон, поместив Веру в эпицентр себя, откуда той была виден, кажется, каждый уголок ее мироздания. Больше того, Вера понимала этот голос, обращенный к ней, и кроме голоса больше ничего не было. Будто Сфера предоставляла ей возможность видеть намного дальше, намного шире и глубже, чем позволяли обычные глаза. Сфера позволяла видеть насквозь, видеть будто ВСЁ. Видеть и осознавать всю ничтожность вериного существования на фоне огромного пространства, заполненного все теми же микроскопическими песчинками, каждая из которых сама по себе ничего не значила. Но вся ирония в том, что и все вместе песчинки оставались на фоне Сферы практически незаметными и оттого лишенными смысла, существующими сами по себе.
Сфера оставалась пределом, за которым больше ничего не могло быть в принципе. Сфера оставалась самим временем и пространством.
Обласканная мягким солнечным светом, позолоченная и удовлетворенная, Вера направилась к дому, чтобы покинуть его на неопределенное время и собраться с мыслями и новыми силами. Она уже знала, куда она хотела пойти, что хотела обрести в своем странствии (если это можно было так назвать), какие хотела сделать выводы. Впрочем, выводы она сделала уже давно, чувствуя Сферу, наблюдавшую за ней денно и нощно, время от времени звучавшую у нее в голове беззвучным шумом, который Вера, где-то про себя, хотела слышать еще и еще. Будто этот шум заглушал собой все прочие звуки, поселившись в ее ушах навсегда, позволяя Вере слышать что-то еще, не забывая, однако, напоминать о себе подобно какому-то наставнику, на которого она могла рассчитывать в особых обстоятельствах.
И вот по возвращении с озера, где она чувствовала себя полностью открытой перед Сферой, Вера обнаружила на пороге дома неожиданного гостя. Он сидел прямо на земле, прижавшись спиной к запертой входной двери вытянув ноги, голова его была опущена, и по всему было понятно, что Стивенсон был без сознания. И Вере даже показалось, что он мертв. Лицо Стивенсона представляло собой ужасное зрелище, залитое кровью. Вера обнаружила на голове его сразу несколько ужасных рваных ран, травмы были на лице Стивенсона повсюду, ему сломали нос, разбили губу, выбили несколько зубов. Зрелище оказалось просто кошмарным, впрочем, она видела и нечто похуже, о чем вспоминала с неприятием. Да, Вера была удивлена этим неожиданным появлением того, кто убедительно представлялся ей персонажем последних и ярких сновидений.
Как такое было возможно? Но вот это случилось, и это не она оказалась на месте Стивенсона, голова и тело которого оказались покалеченными. Может быть, это и не сон был вовсе? На самом деле, Вера не должна была удивляться, видевшая в своей жизни много чего необычного в силу своей деятельности, которая так же представлялась для окружающих чем-то из ряда вон выходящим. А потому ее вскинутые в удивлении брови быстро вернулись в свое исходное положение, а лицо приняло привычное хладнокровие. Но вместе с тем, Вера испытала обычное людское, что никуда не могло исчезнуть просто так, после долгих лет одиночества и негласного союза со Сферой. Привычные простые инстинкты матери, стремящейся уберечь свое дитя от опасности, примитивное стремление помочь, облегчить страдания, которые, к слову, оказывались не столь заметны по отношению ко всем прошлым ее посетителям – она не могла и не хотела сопротивляться им. Она помнила Стивенсона после пробуждения, помнила его, покидая озеро, воды которого не могли так просто вымыть из сознания Веры этот удивительно живой сон, окончившийся яркой вспышкой все того же желтого света, внутри которого оказывалось еще более яркое сияние.
Вера не могла сдержать своих эмоций, осмотрев Стивенсона, ничуть не реагировавшего на ее прикосновения. Ахая и охая, Вера втащила беспомощного парня в дом, Стивенсон лишь слабо замычал, ведомый Верой до кровати. Его костюм так же был перепачкан в крови, тем не менее, Вера опустила Стивенсона на кровать, он вновь что-то замычал, пару раз отхаркнув с разбитых губ  кровь. Раздев его почти догола и несколько проведя руками вдоль тела, Вера обнаружила несколько внутренних повреждений в области грудной клетки и живота, полученных в результате механического воздействия. Стивенсона здорово так отпинали, причем, похоже, не одними только руками и ногами. Он не мог бы добраться сюда самостоятельно, да и цепочки кровавых следов до входной двери Вера не обнаружит. Но сейчас это было неважно. Сейчас Вера занималась латанием и зализыванием кровоточащих ран ее гостя, и делала она это аккуратно, переживая за каждое свое неловкое движение. Конечно, она старалась сохранять хладнокровие и ясность ума, однако что-то происходило и против ее воли, рвавшееся из самых ее глубин. Она однозначно волновалась за здоровье и жизнь Стивенсона, образ которого с компрессом на голове вспыхнул в ее памяти с новой силой. Вера будто против своей воли чувствовала каждое его увечье на себе. Что-то она могла исцелить благодаря заговорам, которые лились из нее рекой во время этой долгой процедуры, но множество ран требовало подручных и медицинских средств, которых у Веры в доме хватало. Травы, мази, бинты – все пошло в ход без каких-либо раздумий, все было направлено на облегчение мук и исцеление пострадавшего, потребовавшее от нее несколько часов сосредоточенности.
Карманы же его одежды были пусты. И даже никаких тайных подкладок или чего-то похожего на тайник, в котором можно было бы что-нибудь спрятать, Вера не обнаружила. Это означало, что тот, кто привел Стивенсона к дверям ее дома и оставил несчастного одного, хотел, чтобы Вера исцелила и поставила того на ноги. Конечно, существовала немалая вероятность того, что важные предметы могли быть извлечены из карманов Стивенсона до того, как он был оставлен на пороге ее дома. Тем не менее, он был изувечен, но не убит, а значит, еще представлял собой интерес. И в первую очередь, для Веры. И не только как пациент. И она понимала, что это было некое знамение для нее. Не испытание, нет, но знамение, имеющее (или должное быть таковым) значение. Она понимала, что не могла быть равнодушной к этому человеку. Она понимала, что и не была равнодушной.
И вот он, наконец, разлепил заплывшие от синяков глаза, обнаружив себя в ее доме, почувствовав прикосновения ее рук, которыми Вера бережно разглаживала его кожу, стремясь влить в Стивенсона новые силы, стремясь заставить его хотя бы очнуться. И она оказалась искренне довольна, когда этот момент, таки, наступил, и добрая улыбка сама собой воцарилась на ее лице. 
-А как твое имя? – спросила она, представившись и про себя ожидавшая его ответа.
-Я не помню, - через долгую паузу признался он, шевеля разбитыми губами, - Я ничего не помню.
[b]-Все хорошо, - попыталась успокоить его Вера, чувствуя страх, охвативший несчастного от осознания им его потерянности, - Ты обязательно вспомнишь, я постараюсь, чтобы ты все вспомнил, мой хороший. А пока я буду звать тебя Стивенсоном. Стиви. Ты не будешь